Блондинка в законе

Фото: Рустем Адагамов

Спектакль в колонии играли три дня подряд — во второй день перед родственниками заключенные еще полчаса выходили на поклон, танцевали и плакали

«С нами двое опущенных репетировали — один гей, другого здесь недавно опустили. Никто с ним даже не разговаривал поначалу — но к концу наладилось. Тут своя иерархия, порядки свои — насильников уважают меньше, чем убийц. Парень, ­ко­торый Лютова играл, — бывший скинхед, три убийства. А Женька за драку сидит, семейные разборки. Но они мне очень неохотно рассказывают, кто за что сидит. Мужикам — легко, даже хвастаются, а мне — нет. И вообще говорят — при Тане матом не ругаться». Телеведущая Татьяна Арно делится впечатлениями после последнего, третьего по счету, спектакля в пермской исправительной колонии №29 — у нее небольшая роль в пьесе «Бабочка». «Бабочку» написал заключенный Альберт. Спектакль по «Бабочке», а также рассказам Чехова и Бабеля в рамках фестиваля «Территория» поставил английский режиссер — играют в нем три десятка заключенных и Татьяна Арно. «Альберта поймали в аэропорту с гашишем, из Гоа летел, три года дали. Он тут женился недавно, прямо в колонии, невесте несколько раз прийти разрешили — вот это женщина, смелая».

Светящийся от счастья режиссер Алекс подходит к нам: «Видели, Володя-то наш как сыграл — прямо Голливуд! Я с ним моноспектакль хочу ставить — а мы-то всего четыре недели репетировали. После Англии здесь совсем по-другому работается. Я, например, задание домашнее задавал — ни разу не было, чтобы кто-то неподготовленный пришел, все участвовать хотели, всем интересно было. В Англии если ты готов какие-то задания выполнять — то ты лох, а здесь такого нет, здесь врожденная ­ответственность. А Татьяна молодец, вчера на прогоне электричество на полчаса вырубилось — она полчаса одна с заключенными в клубе просидела». Из клуба вылетает взъерошенный гусь — реквизит из пьесы по Бабелю. Гуся, матерясь, ловит парень, сыгравший главную роль в чеховском «Налиме». «Его Серебренников хотел у себя в спектакле задействовать, — объясняет Арно. — Министр культуры Мильграм подходил, говорил, что вытащит его отсюда, а тот не верит, что ему помогут».

«Шеф, пусти автограф взять», — один из заключенных, высокий грузин лет сорока, отпрашивается у охраны и протягивает смотревшей спектакль Фекле Толстой вырванный лист из тетради. Толстая пишет что-то на память и показывает на актрису Миронову — грузин в растерянности: «Правда, что ли? Настоящая?»

«Здесь любое проявление внешнего мира — праздник. Я им показывала кусок ­сюжета с НТВ про них — так они только о том и говорили, не верили, что их колонию по телевизору показывают. А вчера на спектакль родственники их приходили — так они в конце пять раз на поклон выходили, плакали, а потом вдруг танцевать нача­ли — почти полчаса еще, — говорит Арно. — Половина актеров в ШИЗО сейчас ­сидят — их после спектакля в карцер увели. Они только со сцены — а им: «Пере­одевайтесь, руки за спину и пошли». А ШИЗО — это реально страшно, полки в 6 утра поднимают, и ходи целый день по камере два на два».

Мы выходим с Арно на свободу. Заключенные, прилипнув к забору, неотрывно провожают ее взглядом. «Я здесь себя почувствовала русской бабой. В первый день здесь гримерша была — так она, уезжая, сказала, что ноги ее здесь больше не будет и уголовников ей трогать противно. Мужика ей нормального не хватает. Я понимаю, что они преступники, а все равно обнять хочется всех, пригреть. Жалко мне их, что ж поделать».