«Храм Христа Спасителя говорит о том, что такое Москва, больше, чем любая история» Директор лондонского Музея дизайна об архитектурных смыслах и автомате Калашникова

— Вы не только на форуме были, но и сходили в только что открывшийся московский Музей дизайна — как он вам?

— Замечательный, очень милый, и все в нем полны оптимизма, так что нельзя его не полюбить. Но это еще не Музей дизайна, а только одна выставка, что уже прекрасно. Теперь нужно работать над постоянной экспозицией, над развитием. Потому что, по-моему, Музей дизайна — это не просто какие-то хорошие вещи в стеклянных ящиках. Это попытка заставить людей разговаривать о дизайне, о том, что он значит, как он становится отражением нашей жизни. Ведь, в конце концов, дизайн интересен именно тем, что дает нам возможность задуматься — почему вещи именно такие, как так получилось? А если учесть, что дизайн никогда не стоит на месте, то это еще способ понять, куда мы идем.

— Вам удалось с помощью Музея дизайна в Лондоне сделать дизайн популярным, важным?

— Для нас он всегда был важен, это был важный инструмент экономики начиная с XIX века. Он был на производстве, ему учили в художественных школах, и первым в мире музеем дизайна можно считать музей Виктории и Альберта. Наш Музей дизайна начинался как ответ им, напоминание о том, что дизайн — это не отдельные красивые вещи, сделанные кем-то когда-то давно, а массовое производство и устремленность в будущее. Сегодня, спустя 30 лет, это часть Лондона, часть всех разговоров о культуре.

— Да, у вас еще один из самых больших дизайн-фестивалей в мире. Как думаете, такие вещи помогают сделать дизайн более востребованным, сделать так, чтобы за него платили большие деньги и дизайнеры не сидели без работы? У нас в России с этим проблема, кажется.

— Ну фестиваль дизайна — это развлечение главным образом, веселье, вечеринки, старые и новые друзья — более или менее все. Что касается дизайна в России — с одной стороны, у вас же есть Калашников. С другой, люди предпочитают «мерседес», а не «ладу», «Трансаэро», а не «Аэрофлот» — так что они понимают ценность хороших вещей. И дальше будут ценить их еще выше. Посмотрите на выставку, которую сделал ваш Музей дизайна про советский период — Москва теперь совсем другая.

— Следующая выставка в музее, кстати, тоже будет посвящена старому дизайну — герою 1970-х Дитеру Рамсу. Его выставка и у вас была — почему сейчас такой интерес к прошлому?

— Здесь главное не ударяться в ностальгию. Важно увидеть, что дизайн — это про то, как придумывать новые вещи, а не любить старые. А также понимать, что дизайн уже не может быть национальным явлением. Вот у вас в руке айфон — собрали в Китае, комплектующие из семи разных стран, дизайн из Калифорнии, а главный дизайнер — британец. Это американский дизайн, британский или китайский? Но что отличает поколение Дитера Рамса от современных дизайнеров — он не боялся сказать, что верит в какие-то вещи, что дизайн должен быть вот таким, а не другим, — я имею в виду его манифест из десяти пунктов. Сейчас люди не осмеливаются выступать с такими заявлениями. И в тоже время Рамс, в отличие от Филиппа Старка, Карима Рашида или Марселя Вандерса — совсем не звезда. Он и сам в тени, и его вещи очень скромные, тихие — это редкость сегодня. Хотя так же работают сейчас Джаспер Моррисон, Константин Грчич, Наото Фукасава.

— А в архитектуре? С одной стороны, говорят, что время ярких звезд и зданий-знаков уже прошло, с другой — в Лондоне только что построили гигантский небоскреб The Shard.

— С одной стороны, кажется, что Лондон верен традициям, очень зажат, консервативен, но в тоже время это и очень жесткий город. В каком-то смысле он ближе всего к Шанхаю. Вот в 1980-х доки были закрыты, и на их месте появился деловой район Кэнэри-Уорф. А теперь в нем сносят какие-то здания, чтобы построить здания еще больше и выше. Целое поколение архитекторов успело поработать в Китае — с его размахом и ресурсами, теперь они строят в Лондоне, и терпения им не хватает. Так что город меняется быстро.

— Это должно бы вызывать отторжение у горожан…

— Ну в целом Лондон сегодня значительно приятней, чем 30 лет назад. Я родился в Лондоне, вырос в нем и помню, как было трудно найти нормальный ресторан.

— Вы принимали участие в этих изменениях в каком-то смысле — все это время вы продвигали современную архитектуру в массы в газетах и журналах.

— Я бы не сказал, что так уж продвигал. Я стараюсь просто рассказывать об архитектуре так, чтобы неспециалистам было интересно и понятно. А это главным образом простая идея о том, что в хорошо сделанном пространстве вам хорошо, а от плохого начинает голова болеть. Но люди взаимодействуют с архитектурой по-разному — к новому зданию относятся не так, как относятся к нему же, но уже спустя несколько лет, когда привыкнут. Другое дело, что важно показывать еще и как все это делается. Точно так же как и музей дизайна должен показывать не только вещи, но и чертежи, инструменты, рассказывать, как устроен процесс. А история отдельных зданий — это же очень интересно. Если вы посмотрите на храм Христа Спасителя в Москве — все эпизоды истории этого места, что было до него, и еще раньше, и еще раньше, — это говорит о том, что такое Москва, больше, чем любая история.

— Да, вы же очень интересуетесь историей Дворца Советов, который должны были построить на этом месте. Будете писать книгу об этом?

— Нет, пока не решил. Это удивительная история о том, что бывает, когда человек — я имею в виду Сталина — искушаем дьяволом. Да, это касалось не только архитектуры, но я занимаюсь архитектурой. А история Иофана? Он работал в Риме, помогал Муссолини, сотрудничал с КГБ — та еще судьба.