Михаил Идов «Будет немного больше метели за окном, но это не самое страшное»

— Что надо такого предложить востребованному нью-йоркскому журналисту, чтобы он взял семью и переехал в Россию?

— Ему для этого нужно предложить GQ. Не знаю, ребята, может быть, вам этого не видно, но вообще-то GQ — это одна из двух-трех лучших журнальных марок на планете. Занимаясь этим, ты моментально включаешься в очень маленькую, очень избранную сеть людей, которым позволено такими вещами заниматься. Это международная тема. И я не знаю, как это прозвучит, но для меня то, что этот журнал физически находится в Москве и издается на русском языке — это всего лишь обстоятельство. Почти постороннее.

— Это называется GQ, но какое отношение этот GQ имеет к вашей жизни в Нью-Йорке? Реально же никакого. Как можно встроить российский GQ в ту журналистику, в которой вы всю жизнь работаете?

— Элементарно. Во-первых, я всегда был универсалистом. И в какой-то момент это из преимущества превратилось в недостаток. Потому что все-таки мне 35 лет и надо определяться в том, что такое моя специальность. Когда в прошлом году я почти одновременно опубликовался в журналах Food & Wine и Foreign Policy — стало понятно, что это совсем куда-то не туда заходит. Поэтому GQ как проект в принципе позволяет мне некоторое время не определяться с тем, что мне интересно. Теперь вместо того, чтобы кидаться писать колонку про коктейли, я могу ее кому-нибудь заказать. Это способ не терять универсализма, а заниматься им без ощущения, что ты распыляешься сам. Но в принципе, мне просто интересно рассказывать истории. GQ — чуть ли не идеальная платформа для журналистики длинной формы. Это то, что я знаю лучше всего. Именно поэтому мне было бы интересно попробовать этот формат здесь, делать в каждом номере по две-три оригинальные, но при этом репортерские по стилю статьи. Писать их могут российские авторы. Я свято верю, что российские авторы есть — нет просто культуры плотного общения с редактором. Могут писать американские авторы, которые уже сейчас засыпают меня предложениями делать оригинальные материалы для русского GQ, которые будут печататься в переводе — и я ничего зазорного в этом не вижу. И наконец, это действительно могут быть перепечатки, в чем я, опять же, ничего плохого не вижу. Если работает такая иерархическая система, по которой российскому журналисту с условным Джорджем Клуни дали поговорить 40 минут в гостиничном номере, а британскому журналисту дали три дня, и за это время он с героем и надрался, и поссорился, мне кажется, что нет вопросов, какой из этих текстов будет интереснее. Сам факт, что наш человек куда-то съездил и с кем-то поговорил, для меня мало значит, а для читателя, я уверен, не значит вообще ничего. Но это все в сторону, потому что если появится хорошая команда российских авторов (а я уверен, что она появится), то к этому прибегать не нужно будет.

— Вы можете назвать российских авторов, с которыми хотите работать? С правильной редакторской помощью, с правильной подготовкой и с соответствующим гонораром.

— Я не собираюсь сейчас называть имена — во-первых, я не со всеми из них еще законтачил. Было бы немножко странно, если бы они узнали об этом из интервью. Но люди эти есть, их просто недостаточно редактируют. Каждый раз, когда я смотрю на длинный русский текст, мне хочется взять ручку и начать подчеркивать: вот это репортаж, а это твое мнение. Здесь идет объективное описание происходящего, а здесь идет лоббирование за определенную точку зрения. Все это решаемые проблемы.

— А я сомневаюсь, что это решаемые проблемы. Вы привыкли работать в журналистике, где людей, которые умеют так писать, сотни. А у нас 20 — это уже прорыв. О'кей, есть люди в России, которые пишут длинную форму, но они настолько одни в этом мире, что давно стали не просто журналистами, а подвижниками. Поэтому вычеркнув из их текста мнение, вы идете на прямой конфликт с этим автором. 

— Ну о'кей, значит, каждый из них напишет по одной статье. Я не вижу никаких проблем с тем, чтобы печатать западных авторов в переводе. Вы почему-то думаете, что это такая российская проблема, но эта проблема панъевропейская. Фетишизируемая нами длинная форма есть только в Америке. Ее нет в Британии, Франции, Германии. Я часто ломаю голову над этим: почему качественный журнальный нон-фикшн — это чисто американский формат? Потому что в принципе истоки этого формата доступны всем. В Европе и России знают, кто такой Норман Мейлер, знают, кто такой Том Вулф. То есть проследить, откуда это идет, проще простого. Мне главное, чтобы люди не принимали полностью переписанный текст за личное оскорбление.

— Мы это уже наблюдали однажды с одним изданием, в которое вы тоже писали — я про «Сноб». Понятно, что там не только в этом проблема была, но история показала, что полностью переписанный текст люди с именем воспринимают как обиду. 

— В «Снобе» проблема была в том, как была выстроена редакторская иерархия — это была скорее пародия на то, как работает журнал. Были редакторы над редакторами, редакторы над теми редакторами, потом какие-то рерайтеры, и над всем этим был Владимир Яковлев, который мог поменять концепцию статьи на сугубо противоположную, и все начинали работать заново. Я написал им статью про самый несчастный по статистике всех опросов город США — наибольший процент самоубийств, депрессии, ожирения, все в одном месте. В какой-то момент Яковлев сказал: а давайте сделаем материал, почему на самом деле они самые счастливые люди США. Это был момент, в который я перестал сотрудничать со «Снобом». Так это, разумеется, не работает. В США мои статьи всегда проходят три-четыре раунда редактуры: может измениться структура, иногда нужно идти обратно в поле доинтервьюировать людей и так далее. В России меня ни о чем подобном никогда не просили. Мне кажется, что в этом плане авторы немножко избалованы. Для автора с именем может явиться шоком то, что задача редактора — делать статьи лучшими для журнала. Что редактор — это человек, который лучше, чем автор, знает аудиторию журнала. При этом он не является гипертрофированным корректором, который доводит в лучшем виде мысли автора до аудитории. Это я бы хотел поменять. И я бы хотел, чтобы со мной работали лучшие редакторы. Я понимаю, что первые несколько месяцев у меня точно не хватит времени писать что-либо самому, я буду только переписывать, но в принципе я недавно как раз обедал с Джимом Нельсоном (главным редактором американского GQ. — Прим. ред.), которого вся эта история заинтриговала, и мы с ним достигли соглашения, которое вообще ни разу еще не звучало в мире — если я что-то пишу для американского GQ, я могу в тот же месяц в том же номере бесплатно публиковать материал на русском языке — и наоборот. Одна из моих задач — делать материалы, которые будут перепечатываться на Западе так же часто, как западные материалы перепечатываются в России.

— Какие темы могут быть интересны западным изданиям в российском журнале?

— Есть темы, которые в российской прессе недоразработаны, и вполне могли бы интересовать людей на Западе. Например, спортивные профайлы. В позапрошлом году в американском GQ я написал профайл Овечкина. Нет никакой причины, почему бы этот материал не мог бы быть появиться в российском GQ.

— Есть журнал «Proспорт» — там довольно часто появляются неплохие профайлы.

— Да, но мне интересно делать профайлы не с точки зрения спортивной журналистики, мне даже неважно, чтобы авторы что-то знали о спорте, мне важно, чтобы авторы относились к спорту как миру, в котором существуют сильные интересные личности и сильные интересные истории. Переход тренера из клуба в клуб можно подавать как военные сводки, а можно — как светские новости. А можно подавать как личную драму. Российские интеллектуалы обожают разговаривать про спорт, но они не любят про него писать — или им не дают про него писать. Я не вижу причин, почему, скажем, Зельвенский не может писать про футбол тем же стилем, каким он пишет про кино. Кроме того, спорт — одна из областей, в которых Россия постоянно поставляет звезд мирового масштаба. То есть это также возможность делать доморощенные обложки.

— А что вы будете делать с тем, что русскому изданию, чтобы добраться до таких людей, нужно пройти через пять кордонов пиарщиков, а когда через пять месяцев вы наконец возьмете интервью, звезда, поставленная вами на обложку, вычеркнет половину слов — потому что российская журналистская этика, в отличие от американской, обязывает нас интервью заверять?

— Ну вообще-то все, кроме заверения, происходит и в американской журналистике. К сожалению, пять кругов пиарщиков есть всюду — я с этим сталкивался, когда писал голливудские профайлы. А если заверяется прямая речь, то интересные вещи идут не прямой речью — вот и все.

— Вес журналиста и вес издания в Америке несколько выше, чем в России. Если вы берете интервью от американского GQ в Америке, то договариваться вам будет значительно проще. В России к вам в той же ситуации будут относиться как к опасности, которую лучше избежать — лишь бы чего не вышло. С этим вы как собираетесь бороться?

— Я не собираюсь с этим никак бороться, потому что для меня этого не существует. GQ — это GQ, я уважаю эту марку и если относиться к ней с должным уважением, это заразно. Вы так говорите, как будто я собираюсь выпускать журнал заново. Николай Усков делал очень высококачественный журнал. И на первых порах мне нужно внести скорее косметические изменения.

— Какие косметические изменения? 

— Чуть-чуть откатиться от колоночной системы к фичерной. Опять же, это малая часть всего того, что происходит в журнале. Там есть front of the book, service… Мне, к сожалению, придется выучить, как это все по-русски называется.

— У вас есть какие-то договоренности по поводу команды? 

— Ну, команда — это все-таки не крепостные. Ускову двести душ, мне триста… 

— Скорее, Ускову две, вам три. 

— Это ситуация, которая будет развиваться по ходу дела. Я не собираюсь ее форсировать. Я готов работать с любым человеком, который готов работать со мной. Никакой революции не будет.

— Как вы собираетесь руководить Ксенией Собчак?

— Я не думаю, что Ксенией Собчак нужно руководить. Ей нужно дать аккуратно огороженную площадку, на которой она сможет делать все, что захочет.

— Она у нее сейчас есть. Разговоры и Собчак и Соколовой сохранятся?

— Я не могу говорить на эту тему, потому что еще ничто не финализировано (на следующий день после интервью Ксения Соколова официально стала вице-президентом медиа-группы «Живи». — Прим. ред.). В любом случае, Ксения Собчак — бесценный кадр и очень здорово было бы продолжать с ней работать.

— Какие задачи вы ставите перед собой в журнале — помимо длинной формы?

— Вот мы начали говорить о спорте. Я хотел бы, чтобы журнал серьезно и неиронично освещал телевидение. Как западное, так и российское. В диапазоне от серьезных материалов в самом издании до рекапов на сайте. Я вполне себе представляю серьезный материал о сериале «Глухарь». Меня очень интересует еда — не в плане ресторанной критики, а скорее вообще материалы о культуре еды, которая сейчас одно из самых ключевых понятий, через которую определяется вообще стиль потребления и стиль жизни — и в Москве, и в Лондоне или Нью-Йорке. Спорт, телевидение, еда — это все равноценные вещи.

— Политика?

— Задача GQ — рассказывать истории. Если есть сильные истории в политике — прекрасно. Я очень надеюсь найти эти интересные сюжеты и этих героев на политическом поле. Одна из причин, по которой это все сейчас со мной происходит, — то, что в России сейчас становится резко интереснее, и на протяжении нескольких лет будет еще интереснее.

— Насколько для вас переезд в Россию — временная история?

— Я останусь ровно настолько, насколько этого потребует работа — а еду я специально на нее. Скажем, усковский срок — 8 лет. Зиминский, по другим причинам, — 3. Мне кажется, что не стоит загадывать.

— По-другому спрошу. Насколько вы воспринимаете работу в русском GQ в качестве этапа вашей карьеры нью-йоркского журналиста? 

— Это как если спросить человека, только что сделавшего предложение девушке: насколько это этап вашей биографии? 50 процентов браков кончается разводами, но я не думаю, что человек в такой момент об этом думает.

— Одно дело, когда предлагаешь выйти за тебя замуж девушке из твоего города или из соседнего, а другое, когда ты уезжаешь с ней в Африку. Вы уезжаете в Африку навсегда?

— Вы используете слова типа «Африка», а это просто перемена места жительства. Я достаточно много раз в своей карьере менял место жительства, чтобы не рассматривать это в столь драматических терминах. Сейчас же не 1992 год, когда я уезжал из Риги с ощущением, что друзей своих я больше никогда не увижу. Сейчас мы все живем в фейсбуке. Будет немного больше метели за окном, но это не самое страшное. Если серьезно, меня в Москве очень привлекало всегда, что здесь все жалуются на то, что ничего не получается, но при этом все страшно легки на подъем. Если появиться здесь с интересным проектом, то он сделается за три месяца, а не за пять лет, как в США. В этом есть недостатки, но в этом есть и огромные, просто сказочные преимущества. Именно поэтому мне трудно говорить, чем обернется это проект, но у меня есть ощущение, что в этой способности москвичей превращать новые чисто теоретические вещи в реальность в течение нескольких недель — в этом есть неограниченный потенциал. Если у меня получится его использовать, то я здесь надолго.