Религия сердца

Чтобы поговорить о прошлом, настоящем и будущем водки, журнал «Афиша» собрал за круглым столом московских журналистов, давно и хорошо знакомых с этим напитком.

ресторан «рыбный базар», 24.11.06, 20.00

участники

Сапрыкин: — Художник Сергей Сонин, когда его попросили составить для «Афиши» рейтинг своих любимых мест в Петербурге, прислал список под названием «Места, где грамотно подают ледяную водку». Вот об этом и хотелось бы поговорить. Где ее грамотно подают? И что значит грамотно?

Дудинский: — Я плохо знаю современные злачные заведения, но хорошо знаю роль водки в истории русской интеллигенции. И как постепенно значение водки сходило на нет. Водка была составной частью некой религии, а потом она перестала ею быть.

Сапрыкин: — Но это, видимо, классовая вещь. Рабочий класс как пил, так и пьет.

Дудинский: — Рабочий класс тоже сошел с исторической арены.

Зимин: — И водка никак не маркирует принадлежность к рабочему классу. Я езжу по Новорижскому шоссе, это самая хрестоматийная русская глушь, город Ржев, где пьют знаменитое палево, из-за которого губернатор Тверской области предлагает запретить свободную продажу строительных лаков и красок. И вдоль дороги стоят неосвещенные мрачные деревни, в которых эта дорога является местом променада. Там ходят такие мрачные персонажи, и у каждого в руках джин-тоник. Видимо, с этими банками сегодня связано представление о красивой жизни.

Дудинский: — Вообще сейчас очень сильны мифы. Каждый человек создает для себя миф о любимой водке. Я встречал довольно продвинутых людей, которые говорят: «Надо пить только «Богородскую», хотя это полное говно.

Карагодин: — Есть миф, что когда водка только появляется, то сначала она хорошая, а потом якобы моментально становится плохой

Зимин: — Есть еще миф про два года. Вот «Русский стандарт» в прошлом году должен был якобы испортиться, потому что линия, на которой он вырабатывается, — угольные фильтры и прочее — за два года вырабатывает свой ресурс.

Дудинский: — Давайте подумаем вот о чем. Когда был золотой век водки — он впереди, позади или он сейчас? Я считаю, что золотой век был тогда, когда у нас была пьющая интеллигенция, когда действительно был рабочий класс и он пил, когда, в общем, пили все.

Сапрыкин: — Это какие годы?

Дудинский: — Да сколько я себя помню… Точка отсчета — это Фестиваль молодежи и студентов, 1957 год, первые стиляги, первая оппозиция. Тогда очень мало пили, взяли бутылку на троих — и достаточно на вечер. Сейчас это выглядит смешно. Потом первые диссиденты, Володя Буковский — пили всегда, без водки ничего не обходилось. Я еще раз хочу подчеркнуть: пьянство обладало всеми характеристиками религии. Что такое религия? Это такая космогоническая конструкция, где наверху есть благо, спасение и есть способы этого спасения достичь — соблюдение определенных норм поведения и прочее. Водка была именно средством достижения спасения. Но вернемся к тому, как эта религия развивалась. Диссидентство как общественное движение ширилось, вовлекало новые слои, появились не только оппозиционные политики, но и художники, и религия начала торжествовать. То есть на троих уже не хватало. Почему еще водка — религия? Потому что она обеспечивала соборность. Что такое религия? Это внутреннее мистическое таинство — а водку в салоне у Мамлеева на Южинском называли «мистическая водичка». Кто-нибудь приносил, все так — о, мистическая водичка! На Южинском встречались абсолютные антагонисты, но именно за пьянством они спорили, доходили до истерики, впадали в экстаз, и все это благодаря водке. И еще почему был золотой век? Не было такого, что началось после перестройки, — человек пьет-пьет, а потом говорит: нет, надо сделать перерыв. В 60-е годы все пили постоянно, не помню, чтобы кто-то говорил: я воздержусь или я завязал на неделю. Человек умел управлять водкой. Женя Головин всегда орал: неужели какая-то жалкая водка меня, сверхчеловека, сможет победить? И это был девиз всех. Вот, допустим, газета «Труд» — там сейчас никто не пьет вообще…

Сапрыкин: — Да, из редакций это ушло.

Дудинский: — Причем никто с этим не боролся, все само исчезло. Я сейчас вспоминаю — что такое редакция 60-х годов? Ты приходишь, тогда строго было, в 9 часов. И в 10 уже разливали по стаканам. И уже ты на взводе. Потом обед — это было святое. У нас в «Говорит и показывает Москва» это растягивалось на два часа. Обязательно шли куда-то и обязательно брали еще по стакану. Причем работали все прекрасно. Вызывал главный редактор, он был жутко консервативный, но абсолютно нормально воспринимал, что ты полупьяный сидишь, — газета-то делается. Если бы кто-то оступился, всегда можно было бы выгнать за пьянство, но никого не выгоняли, все были профессионалы высшего класса. А до середины 80-х я не слышал разговоров о том, что это вредно.

Сапрыкин: — Может, это просто возрастное?

Зимин: — Просто с распадом всяческой соборности на частные миры возникает мысль о каком-то более нравственно окрашенном напитке. А водка — это напиток для всех, чистый алкоголь, который переносит тебя в другую реальность вместе со всеми участниками процесса. Довольно странно представить человека, получающего удовольствие от водки в одно лицо, воспаряющего куда-то, это такая клиническая картина.

Дудинский: — А когда ты остаешься один на один с самим собой, действительно начинаешь думать о здоровье.

Сапрыкин: — Но если сейчас мы зайдем в кафе «Маяк», мы не почувствуем никакого распада общинности.

Карагодин: — Это скорее исключение. «Маяк» все-таки сообщество ретроспективно мыслящих людей, туда ходят, чтобы вспоминать тот «Маяк», старый. Если вы придете туда в 2 часа ночи, вы увидите, что единение полное, гремит песня и водочка течет рекой, но это такая коллективная медитация, вызывание духов прошлого, разгульных 90-х годов.

Зимин: — В чем причина неудачи всех водочных ресторанных проектов? Митя Борисов сначала вычислил аудиторию, а потом обеспечил ее атрибутами веселья. А традиционный подход такой — мы сейчас начнем подавать водку как главный напиток, и к нам водочные фаны сразу и потянутся…

Карагодин: — Нет водочных фанов. Что такое водочный фан?

Зимин: — А у Мити есть аудитория. Он их собрал в одном месте, посадил, и через какое-то время они, собравшись вместе, начинают пить водку. Они начинают друг от друга переться и от этого вырабатывается такая энергия распада личности.

Карагодин: — А вот интересный вопрос — пиво ведь не сошло с дистанции?

Зимин: — Просто пиво в связи с запретом на рекламу крепких напитков получило монополию на продвижение себя. Хотя практика свободного мира показывает, что водка бьет все остальное. Самая дорогая покупка в истории алкогольных брендов — это водка Grey Goose, созданная с нуля французскими маркетологами. Она ничем не отличается от обычных хороших хлебных водок, но в нее были вложены огромные маркетинговые ресурсы, она побеждала на многочисленных ею же организованных конкурсах лучших водок, и, по-моему, 14 или 15 миллиардов долларов заплатили за бренд, за которым стоит просто идея напитка без цвета и запаха крепостью 40 градусов. Вообще западная история водки заключается в том, что там как раз эта идея чистого алкоголя была воспринята как главная. Водку стали добавлять в многочисленные коктейли, потому что она не изменяет вкус, но изменяет крепость. А у нас сейчас сработала идея дорогой водки, которая является свидетельством определенного уровня потребления. Есть еще идея безопасной водки — ряд диет, например, холистическая, считает, что единственный напиток, который не вредит внутренним органам, — это водка.

Дудинский: — Да, многие так считают.

Зимин: — Хотя с этим можно спорить, потому что там тот же сахар, те же калории в концентрированном виде, но под этим соусом масса диетологических книг, которые запрещают всякий алкоголь, оставляют лазейку для водки.

Сапрыкин: — Тут еще вот какой момент — водка все-таки требует некоего ритуала. Идешь на демонстрацию, после обязательно надо выпить.

Дудинский: — И до, и во время!

Карагодин: — В советском обществе как обществе традиционном, выпить водки — это была абсолютная инициация, это означало превратиться из мальчика в мужчину. Ты собрался с одноклассниками где-то на задах школы и распил бутылку водки — все, ты повзрослел. Возвращаешься домой совершенно другим человеком. Появляется свойственная взрослому человеку дистанция. Понимаешь, что есть какие-то другие измерения.

Дудинский: — Мне в первый раз домработница налила, мне было лет 10, наверное. Она мне говорит: «Поднести тебе?», а я же не знаю, что такое «поднести». И вдруг подносит она мне на тарелке стопку и какую-то закуску и говорит: «Пей, только залпом надо выпить». Ну я выпил, хорошо стало. Правда, я по глупости ее родителям заложил, они пришли, я говорю: «Я водку пил». — «А где ты ее взял?» — «А мне Надя дала». Ну и они ей… дали.

Сапрыкин: — А как раньше было устроено выпивание за пределами квартиры? Куда ходили?

Дудинский: — В рестораны ходили часто, это было дешевое удовольствие. В «Узбекистане» бутылка водки (плюс плов и закуска) стоила 20 рублей. И стипендия была 20 рублей. Вчетвером можно было четыре раза сходить. Книжки продавали — стащишь у родителей несколько книжек незаметно, сдашь в букинистический — и уже ресторан. Помню, я познакомился с одной из своих жен — продал Канта, «Критику чистого разума», пригласил одного, Витьку Калугина, такой известный был человек из славянофильского лагеря, и мы втроем прекрасно провели вечер, всего за одну проданную книгу.

Карагодин: — Если посмотреть на все «Голубые огоньки» — у всех лица сильно пьющих людей. Это очевидно, что люди пьют каждый день, от мала до велика.

Дудинский: — Ты правильно сказал — пили каждый день. Когда муж приходил домой поддатый, никому даже и в голову не приходило сказать, что вот от тебя пахнет. Весь художественный андеграунд 60-х годов — все пили, и все произведения под этим созданы. Зверев, Немухин, Плавинский — они же были еще и символами пьянства, символами этой алкогольной религии. Может быть, поэтому и мало произведений о водке, это все равно что о своей крови писать романы.

Карагодин: — Ну да, такой добрый юмор по поводу того, что распустились деревья. Единственная сатирическая комедия про алкоголиков — «Хорошо сидим» — была снята как социальный заказ под антиалкогольную кампанию. Все равно как если бы французы сняли комедию про то, как они пьют вино, — это же абсурд, не может быть такого.

Дудинский: — Тут надо что раз и навсегда понять — религии пьянства нет и больше не будет. В обществе потребления для нее нет места. А следовательно, водка никогда уже не вернется в лидеры, она будет занимать равное место с другими напитками.

Зимин: — Одна из составляющих смены культурных кодов — это смена меню. Водка требует соленого, жирного, солено-кислого. А вот мы сейчас сидим, едим руколу, и с ней водка выглядела бы странно.

Сапрыкин: — Я думаю, тут зависимость обратная. В тот момент, когда отошла водка, появилось место для руколы.

Карагодин: — А вот почему практически нет ресторанов водочной кухни?

Сапрыкин: — Есть «Пушкин». Но это тоже попытка реконструировать идеальное водочное прошлое, которого на самом деле не было.

Карагодин: — У меня однажды была девушка, у нее папа был повар, он учился в Ленинграде у стариков поваров, которые обслуживали еще императорский двор. И они рассказывали, что была очень тщательно разработанная гастрономическая система, под водку заточенная. Если ты пьешь водку с утра, к ней полагается один огурец, если пьешь водку на обед, к ней полагается совершенно другой…

Зимин: — Так называемый русский закусочный стол был, по сути, таким длинным аперитивом. 75 разных видов огурцов, солений, маринадов и всего прочего; они употреблялись под водку.

Дудинский: — Сейчас ноу-хау — это угличские водочные туры. У меня уже несколько человек съездили. И собираются еще. Начинают еще до отхода автобуса, там все в билет входит, граненые стаканы каждому пассажиру, наливают бесплатно всю дорогу — это, говорят, мощное действо.

Сапрыкин: — Проблема как раз в отсутствии объединяющих ритуалов. Как были у греков элевсинские мистерии, где пили напиток под названием сома.

Карагодин: — Дугин утверждает, что это водка и была.

Зимин: — Скорее все-таки пиво.

Карагодин: — А коньяк какое место в советском обществе занимал?

Зимин: — Считалось, что в коньяке главное — цвет. Поэтому советский коньяк делался посредством измельчения древесных опилок. Цвет как бы сигнализировал, что это напиток другого порядка. Никто из технологов не понимал его смысла, все мыслили категориями водки: цель алкоголя — ввести человека в то или иное состояние эйфории. Есть алкоголь, который надо сделать цветным, но тратить на это время было бы нелепо.

Сапрыкин: — Меня волнует такой момент: ведь не было же круглосуточных магазинов.

Дудинский: — Ну всегда водка была. У таксистов, у сторожей гастрономов. Вообще в этом не было какой-то проблемы — наоборот, это вносило разнообразие. В аэропорт ездили. Все встречались в «Елисеевском», он работал до десяти а все остальные до восьми. Вся богема в центре жила, и все шли туда. В «Елисеевском» в эти два часа были все — стоишь в очереди, перед тобой Гриша Горин, за тобой…

Сапрыкин: — Аркаша Арканов?

Дудинский: — Ну да, и диссиденты, и художники… А потом летом шли к памятнику Пушкину, там яблоки росли. Помню, мне первому это пришло в голову, потом все так стали делать. Быстро разлили, выпили, а где закуска? Я разбегаюсь и ногой так — бум! — в яблоню. Яблоки посыпались прямо на головы, я говорю: ну вот, закуска. Да, как-то надо разговор завершить на оптимистической ноте. Советы, что ли, дать производителям водки или рестораторам?

Зимин: — В отсутствие возможности напрямую рекламировать продукт, естественно, водку ждет трудное будущее.

Карагодин: — Она займет место курьеза для чудаков, оригиналов и иностранцев. А может, наоборот, когда все насытятся этой глобализацией и разноголосицей, все вернутся к ней на новом этапе.

Зимин: — Глобализация, как и всякий рынок, строится на чередовании, и у водки будет свое место на этой карусели, она будет периодически возвращаться — то в коктейлях, то как чистый алкоголь. Водка может существовать как мелкий модный тренд — допустим, клубный напиток этого года. Или когда у нас появятся гастрономические тренды — допустим, модный повар сделал специальное водочное меню. И все будут к нему приходить и пить.

Карагодин: — Водка может возродиться в качестве главного компонента будущего русского агротуризма. Приезжаешь на Камчатку, идешь на медведя, погружаешься в горячий источник — и тут тебе подносят…

Зимин: — Многие русские люди проживают большую часть своей жизни, совершенно не зная страны, в которой они живут. Люди в Мурманске и тем более во Владивостоке имеют о Москве самое смутное представление. Мы, живя в Москве, не знаем, что такое Урал, Сибирь и тому подобное. Если такой туризм будет развиваться, то водка будет одной из его важнейших составляющих. Вообще, русский человек с развитием капитализма превращается в финна конца 70-х годов. Все, что ему было нужно, — это Россия с медведями, где можно спокойно выпить.

Сапрыкин: — Возьмем агрокомпонент этого туризма. Что в России растет на грядке? На грядке растет закуска. Не артишок, не олива — а огурец.

Карагодин: — Агротуризм — это прошлое, это общинность, это природа, это песня, это шутка, играй, гармонь, и так далее. Если абстрагироваться от современной городской жизни, вдохнуть русской вольницы — то тут, конечно, появляется водочка.

Сапрыкин: — Ну тогда — поехали!