Грецкие прорехи

Греция в несезон — это место, где литература временами преобладает над пейзажем. Здесь довольно рано темнеет, щедро наливают и ничего не просят взамен. Кроме свободного времени, которого все равно слишком много. Или, наоборот, так мало, что его уже и жаль.

Мы идем уже третий час, а виллы все нет. Возможно, это все-таки было плохой идеей. У нас нет карты. Скоро зайдет солнце. Вокруг ни души, а мы едва дошли до середины острова. Кажется, она где-то внизу — левее, за холмом, у заброшенного пляжа. Дорога петляет и резко уводит в сторону, куда — непонятно. Надо возвращаться — или все-таки идти дальше.

Джон Фаулз прибыл на остров Спеце в январе 1952-го. Именно благодаря ему каждое лето остров штурмуют англичане с потертой копией «Волхва» в руках: они знают, что где-то здесь есть школа, в которой преподавал Николас Эрфе (и сам Фаулз), отель, в котором он жил, а главное — та самая вилла Бурани, убежище старика Кончиса, с колоннадой и клавикордами, белая и роскошная, как снега Швейцарии. Самые пытливые даже узнают, что на самом деле она называется Иасемиа — «жасмин» — и находится на южной оконечности острова, рядом с пляжем Святой Параскевы Пятницы. Говорят, что в старых изданиях Rough Guides она даже была отмечена на карте, но в новом ее уже нет. Наверное, попросила владелица — немолодая, уставшая женщина, давно проклявшая тот день, когда к ее отцу зашел в гости скучающий учитель английского. Содержание виллы ей давно не по карману; большую часть времени мадам Ботасис проводит в Афинах. Вилла стоит пустая, и, при известной сноровке, ее даже можно попробовать снять — или хотя бы найти.

Когда кончается сезон, кончаются и поиски. Седой паромщик везет с континента совсем другую публику: усатых охотников опереточного вида, зажиточных афинян с детьми, стайки подростков. Их совсем не интересует Фаулз, и уж тем более он не интересует местных жителей. Компании стремительно удаляются вглубь острова, и набережная снова пустеет. Вокруг ни души — только два рыбака в непромокаемых куртках что-то ловят с пирса. Заметив наш интерес, один из них молча переворачивает ногой мерцающую серебром горку. Это оказывается кальмар: он скорбно и безразлично глядит куда-то в сторону, словно единорог, запертый в чужом теле.

Первую попытку добраться до Бурани мы предприняли на третий день пребывания на острове. Раньше не хотелось: остров и вправду оказался зачарованным местом, идеальной пристанью для неспешных прогулок. Между призраками отелей и закрытыми до лучших времен пансионами нашлась винная лавка, пара удачных таверн и чопорный, подсвеченный изнутри бар, словно бы выдернутый из Ноттинг-Хилла. Цены тоже были вполне лондонские. Бармен, идеально подходящий на роль Дживса, прочел краткую лекцию об особенностях винтажного хереса и немедленно налил за счет заведения. Из динамиков зашелестел Кейт Джарретт. В тот день мы основательно напились.

Стоило отойти от городка, и тишина накрывала, словно подушкой. Мы доверились козьим тропам, примерно придерживаясь нужного направления, и обнаружили себя на горе, близ какой-то пещеры, совершенно не понимая, как слезть обратно. Из соседнего монастыря, в паре километров к востоку, на нас вышла посмотреть вся братия. Они долго и заинтересованно что-то кричали — кажется, «уходи с баркаса». Пришлось скакать по горным кручам и в конце концов лезть в самую гущу очень колючего кустарника. Судя по клочкам овечьей шерсти вокруг, этим лазом до нас пользовались не раз.

Впервые забравшись вглубь острова, Фаулз наткнулся на редкую орхидею и влюбился в Спеце без памяти. Отойдя подальше от человеческого жилья, мы нашли пригоршню гильз, разбитый шкаф по продаже колы, трассу для картинга и привал охотников — развалившуюся от времени ферму с засадами у каждого окна. Легко представить, что тут творится летом: порт забит турагентствами, агентствами недвижимости и конторами по найму. К началу сезона они все оживут, заодно закончится ремонт в самом старом и самом большом отеле острова — «Посейдоне», «дебелой гостинице в греческо-эдвардианском стиле, столь же уместной на Фраксосе, как такси — в дорическом храме». Приедут афинские плейбои — обживать студии по 600 евро за ночь. Со времен «Волхва» на острове многое изменилось: людей стало больше, сосен — благодаря пожарам — вдвое меньше. Но цикламены, анемоны, орхидеи, вьюрки, ущелья и оливковые рощи по-прежнему повсюду, насколько хватает глаз. И особенная тишина — не звенящая, а холодная, успокоительная. Разве что изредка слышно, как на другом конце острова жужжит мотороллер.

––––––

Чтобы добраться до острова, мы взяли в Афинах машину и рванули через весь Пелопоннес. Первая ночь застала нас в крохотной деревушке Кориос, вторая — в Нафплионе, модном городке с тремя венецианскими крепостями и знаменитыми на всю Грецию рыбными ресторанами. На полуострове Мефана вместо обещанного спа-курорта мы нашли заснувший до весны поселок, едва освещенную набережную и странную неоновую конструкцию, напоминающую гигантский кукиш. В монастыре Святой Параскевы, чудом прилепившемся к скале, нас накормили рахат-лукумом, в горном Козмасе налили самый дешевый и самый вкусный кофе. Посреди Аркадии мы заблудились.

Ледники, апельсиновые рощи, километры оливковых деревьев, горные монастыри, ущелья, рыбацкие поселки и охристые долины, до краев залитые желтым, как масло, солнцем — пейзаж менялся с каждым поворотом, и к вечеру сетчатка просто отказывалась на все это реагировать. Глаз погружался в темноту с радостью: очередной камин в очередной таверне, редкие прохожие за окном, жареная козлятина, безразмерная тарелка с греческим салатом и домашнее вино в жестяной кружке. Больше обычно ничего нет. Обычно больше ничего и не надо.

––––––

По дороге в Эпидавр мы встретили стадо горных козлов. Козлы оказались наглыми, высокомерными и ленивыми: они неспешно брели по горному серпантину, снисходительно игнорируя автомобили. Я всегда полагал, что горные козлы бывают только дикими. Эти явно были организованной тургруппой — похоже, направлялись на ланч в ближайшую деревню. Козлы были как на подбор — умытые, причесанные, хоть сейчас на фотосессию. И даже рога их блестели так, словно их только что начистили полиролем.

В Эпидаврос едут посмотреть на античный санаторий имени Асклепия и античный же театр, идеально сохранившийся. Гиды не устают показывать трюк с монеткой: если уронить ее на сцене, слышно даже в последнем ряду амфитеатра. Монетку можно заменить на спичку — эффект тот же. Когда мы доехали, не было ни гидов, ни туристов, редкие посетители забавляли себя сами — все как один читали шепотом монолог Гамлета и переспрашивали: «Слышно?» Когда очередь дошла до меня, я для разнообразия продекламировал немировское «Станция «Речной вокзал». Эффект оказался потрясающим: каждое слово обволакивает тяжелое, увесистое эхо. Ощущения почти наркотические: говоришь — словно в цистерне со спиртом. Стихотворение, кажется, имело успех, но я позорно сбежал: от оваций при этой акустике можно сойти с ума.

––––––

После Пороса, в самой восточной части Пелопоннеса, пейзаж становится суровым, почти скандинавским. Море окрашивается сталью, ветер пригибает к земле деревья, а люди вообще пропадают из вида — на этом мысе нет ничего, кроме маленького прибрежного монастыря и нескольких домиков. Выворачивая в сторону Эрмиони, важно не пропустить незаметный указатель с надписью: «Lemonodasos». Это деревушка посреди долины, до отказа набитой дикими лимонными деревьями — их тут 30 с лишним тысяч. «Весною старики и дети сходят там с ума от аромата цветов и сока», — писал Генри Миллер, разглядывая эти рощи с соседнего острова. Его «Колосс Маруссийский» вообще самый удачный из путеводителей по Пелопоннесу: Миллер чуть не утонул под Спеце, оглох от счастья в Эпидавре, пил на Поросе и славил мертвецов в Микенах. Но в Лемонодасосе вспоминается скорее история искусств. Узкая извилистая тропинка ведет вглубь долины, и кажется, что забрался внутрь импрессионистского наброска. Путника обступают желтые пятна, зеленые пятна, оранжевые, красные, бурые; увесистые лимоны, вперемешку с мандаринами и гранатами, несильно стучат по макушке, тропинка почти пропадает в траве, чтобы в конце концов вывести к обширной террасе — с видом на залив, камни, облака и все те же лимоны. Здесь работает кафе: летом — бесперебойно, зимой и весной — как придется.

––––––

Я никогда не жил в отелях, где больше не было ни единого посетителя; за две недели в Греции мы сменили их с полдюжины. В номерах лежит меню, по которому никто ничего не подаст, на кровати кто-то забыл очки для плавания. За окнами шуршит очередная бухта и такие низкие облака, словно их придавили сверху крышкой. Разложив вещи, стоит спуститься вниз — там будет бар, или пустой полуосвещенный холл, или — вдруг — семейство владельцев: бабушка вяжет у камина, дедушка лопает каштаны, зашедшие на огонек соседи шумно играют в дурака и хлещут узо. Ночью пустой отель как будто дышит, и некстати вспоминается кинговское «Сияние».

Но может быть и по-другому. В Нафплионе, в соседнем кафе, где не подавали ничего, кроме жидкого чая и пирожков с фетой, на пианино тихо играла девушка — для себя и для своей мамы, стоящей за стойкой. Играла Микиса Теодоракиса, португальское фаду, собственные баллады и песни Тори Эймос — и играла так, что Тори Эймос вполне могла бы уйти в неоплачиваемый отпуск. Час спустя количество слушателей увеличилось до пяти. И это был, наверное, самый удивительный концерт в моей жизни.

––––––

Николас Эрфе очнулся после костюмированного суда в Старой Монемвасии — некогда неприступной, а ныне полуразрушенной византийской крепости на скале. Когда-то здесь умещалось 60 тысяч жителей; ко времени написания «Волхва» осталось семей пятьдесят; сейчас в Монемвасии прописаны десять человек. На каждого из них приходится по доброй сотне туристов: Монемвасия — место, без которого не обходится ни один тур по Пелопоннесу. Это чудом сохранившийся средневековый городок, в котором не нужно напрягать воображение, чтобы представить воочию осаду турок. Большинство едет на один день — и совершает роковую ошибку. Здесь обязательно надо пожить. Снять номер в перестроенном хаммаме, комнату в частном пансионе с лимонным садиком и отдельным выходом к морю или студию с видом на церковь Христа в Цепях. Совершить вечернюю прогулку по крепостной стене, втиснуться в крохотную таверну, съесть пирог со шпинатом и выпить мальвазии — вина, которое здесь и придумали. А под утро забраться на самый верх — к обширным развалинам, осыпающимся цистернам и вполне действующей церкви XIII века, туда, где Эрфе палил из револьвера, рискуя свалиться с утеса. Не надо быть особенным любителем Средневековья, чтобы оторопеть от одного вида.

––––––

Виллу мы так и не нашли. Пришлось ограничиться колледжем Анаргириоса и Коргиалениоса — пришедшей в упадок частной школой у моря. Пару лет назад пытливый корреспондент The Guardian забрался внутрь, нашел койку, на которой спал будущий автор «Волхва», и некоторое время постоял над ней в задумчивости. С тех пор все окна колледжа тщательно заколотили.

Собственно, что такого мы бы нашли на этой вилле? То же, что и здесь: чужое потрепанное строение, чудом попавшее на популярные страницы. А парк с кипарисами, пролетевшая пустельга, запах тимьяна, шорох гальки или вот поп на мотороллере, на ходу строящий глазки моей спутнице, — все это никто и нигде не опишет. Поиск оказывается важнее цели — потому что находится то, чего и ожидать не мог. Только ради этого стоит ездить по следам кем-то написанных книг. И еще ради удивительного чувства оторванности от мира, когда нет ничего, кроме плеска волн, света и тишины. И только овцы, только ветер, только радость впереди.