Энтони Гормли в Эрмитаже «Люди развлекаются с моими статуями: кто сфотографирует, кто лифчик наденет»

— В прошлом году одна ваша работа уже была выставлена в Эрмитаже. Тогда был организован благотворительный ужин, а в переменах блюд гостям предлагали посетить «Сад современного искусства» и познакомиться с произведениями художников, в том числе с вашим. Как вам такой подход к искусству и еде?

— Искусство как аперитив? Меня самого там не было, но в принципе я за то, чтобы использовать все возможные уловки для привлечения людей посмотреть современное искусство. Так что я не против.

— На новой выставке вы заставили кураторов в одном зале впервые за сотни лет снять античные скульптуры с пьедесталов, а в соседнем поставили металлические фигуры из кубиков — слепленные с вас самого.

— Пусть люди сами решают, что мной движет — мегаломания или мне все-таки есть что сказать. Мне кажется, понятно, почему я выбираю себя в качестве модели: раз у меня есть тело, то почему мне его не использовать? Оно уже есть в мире, и весь мой опыт я получаю через него. Я не хочу следовать академической традиции изображения совершенных тел из мрамора и бронзы. Мне нужно найти свой способ. Очень сконцентрированный, спокойный, трезвый, неэмоциональный взгляд на существование вообще и на мое в частности. Я не верю в высокий слог искусства. Для меня важно найти адекватный способ постановки вопроса, а не поиски ответов.

— Вас многие ненавидят. Некоторые жители графства Сефтон были просто в ярости, когда на их пляже установили сто скульптур вашего проекта «Another Place».

— Ну там еще осталось 280 км пляжа, где ничто не помешает их уединению. Не думаю, что эти 3 км что-то изменили. Стоят себе грустные скульптуры, ждут чего-то, смотрят вдаль. На нас похожи. Кстати, даже наоборот, туда стало приходить в три раза больше народу. Люди развлекаются с моими статуями: кто сфотографирует, кто лифчик наденет. Мы запрограммированы искать культуру в нейтральном контексте, в выставочном зале с белыми стенами. Если хочешь представить вещь вне контекста — что может быть лучше белого куба? Я бы и «Ангела Севера» в такой куб поместил, просто таких больших галерей пока не делают (высота ангела составляет 30 м. — Прим. ред.). Хотя на Исаакиевском соборе он бы тоже неплохо смотрелся.

— Вы когда запустили проект «One and Other» (в течение ста дней круглосуточно любой человек мог провести час на пустующем пьедестале на Трафальгарской площади и вытворять там все что угодно. — Прим. ред.), вы ожидали, что там будут происходить необыкновенные вещи?

— Ну в результате мы и получили невероятное разнообразие реакций. Для меня было важно, чтобы это не превратилось в реалити-шоу типа «Минута славы». Люди были абсолютно вольны делать все что угодно или ничего, лишь бы закон не нарушали. Самое забавное было, когда у людей заканчивалось шоу, с которым они пришли, или идеи куда-то пропадали, и им приходилось быть самими собой. Для меня — чем меньше они делали, тем лучше. Большинство же решило, что это уникальный случай продвинуть свой проект. Некоторые рекламировали рестораны, другие говорили о благотворительности, о защите детей, о раке. Но самое впечатляющее и сильное было, когда люди были самими собой — просто сидели, стояли, лежали — были людьми.

— А они делились с вами впечатлениями о пережитом?

— Большинство людей спускались с пьедестала с чувством эйфории. Они побывали на пьедестале, предназначенном для особых людей, и поэтому тоже чувствовали себя особенными. Многим из них пришлось преодолеть реальные физиологические препятствия, чтобы сделать это: было очень много людей с боязнью высоты, или страдающих агорафобией, или очень застенчивых. Побывав в этом настолько публичном месте, на глазах у всех, многие преодолели свои страхи.

— В некоторых комментариях на ютьюбе говорится, что англичане выставили себя тщеславными придурками.

— Реакции были самые разнообразные. Многие посчитали этот проект невероятно тупым, примитивной популистской забавой. Мне-то так совсем не кажется. По-моему, это было очень важное упражнение, для того чтобы понять, кто ты. Это была демонстрация тех самых свобод, за которые мы так сражались в XX веке. Античные скульптуры в Эрмитаже я спускаю с пьедестала — и они становятся человечными, а простых людей поднимаю на пьедестал. Важно менять перспективу.

— Ваши проекты часто крайне напоминают социальную терапию. Например, «Слепой Свет», когда вы построили огромный прозрачный куб, наполнили его паром и запустили зрителей, которые вслепую на ощупь бродили там в поисках выхода. Или вот проект «Clay and the Collective Body» (в шатре на площади в Хельсинки поместили гору глины, из которой посетители две недели лепили что хотели. — Прим. ред.) Многих такая терапия напугала.

— Еще бы. Ведь налепилось реальное коллективное бессознательное. Были по-настоящему жуткие вещи. В какой-то момент весь шатер заполнился черепами, они были просто повсюду. И все стали лепить изображения смерти. Было много крыс, но победителями, конечно, оказались пенисы. Они вырастали — как грибы после дождя. В самых неожиданных местах — в глиняных домиках, на головах животных... Какие-то французы слепили трехметровый пенис на вершине глиняной горы. Правда, он рухнул. А три девочки-подростка сделали потрясающую огромную вагину с короной наверху, к которой на поклон шли ряды маленьких пенисов. Очень красиво.

— И в чем же терапевтический эффект?

— Это напоминает методы регрессивной терапии, которая меня очень интересует. И терапевтическая сторона искусства сейчас в полном забвении. Ведь в искусстве можно поставить любой вопрос, можно все разломать или заново построить. А мы задаем слишком мало вопросов. Мы как запрограммированные социальные машины, которым не нужны новые точки зрения. А в искусстве они есть, и в их постановке — огромный терапевтический эффект. И он мне очень дорог.

— Если бы у шатра с глиной не стояла вывеска в вашим именем, многие приняли бы его за психотерапевтические курсы.

— Да ну и пусть. Искусство это или нет — вопрос совершенно второстепенный. Конечно, я всегда буду доказывать, что это искусство. Этот проект ставит все формальные и концептуальные задачи искусства.

— Вы знаете людей, жизнь которых ваши проекты реально изменили?

— Помимо тех людей, которые преодолели свои страхи, побывав на пьедестале и показав эти страхи миру, в проекте «Коллективное тело и глина» участвовали по-настоящему закрытые люди, интроверты, и они в результате смогли снять с себя какой-то внутренний замок. Весь двадцатый век художники пытались построить утопию, в которой искусство существует только ради искусства без необходимости выполнять социальную функцию или как-то отражать мир. И это, на мой взгляд, была ложная идея, искусство закрылось в себе. Все пытались найти какую-то неведомую суть искусства. И в итоге пришли к логическому определению того, что такое живопись: это покрашенная поверхность, повешенная на стену. И все. Этот период внутреннего бесконечного самокопания искусства давно пора заменить на что-то другое. На вовлечения зрителя в процесс. И художник уже не будет таким гордым героем-одиночкой, а произведение искусства тогда можно будет делать сообща. Реакция посетителя, участника и создает произведение. Вообще меня интересует флешмоб как жанр, думаю, он может стать нашим новым ритуальным искусством. Мои проекты «Полей» тоже можно отчасти назвать флешмобом. «Азиатское Поле» сделали 500 человек, которые напряженно работали по 8 часов в день 5 дней подряд. Вложенная в работу энергия этих людей чувствуется, когда видишь результат их работы — 230 000 фигур. Чтобы их сделать, мы позвали китайские семьи в трех поколениях — от 7 до 100 лет. Сначала пожилые люди все время спрашивали, что им делать и как именно. Я им говорил: делайте что хотите. И им было очень тяжело, потому что они привыкли подчиняться. Поэтому мне важно было, чтобы это были семьи с детьми: взрослые могли научиться у детей, как надо себя вести. Дети научили их снова играть. Меня самого практически всему научили мои дети.

Выставка Энтони Гормли в Эрмитаже открыта с 24 сентября до 15 января 2012 года.