Когда в Москве появится хорошая архитектура?

На этот вопрос можно дать несколько ответов.

Ответ первый: она уже два года как есть. Строительный комплекс Москвы децентрализовался, инвесторы теперь заказывают проекты архитекторам, которых хвалит пресса, надеясь, что так будет лучше продаваться. Это с одной стороны. С другой, главному архитектору Москвы Александру Кузьмину удалось вписать в свою команду несколько рейтинговых архитекторов, придерживающихся прямо противоположных лужковскому стилю вкусов: Андрея Бокова, Алексея Воронцова, Александра Скокана, Сергея Киселева.

Это архитектура средового модернизма. То есть, с одной стороны, уважающая ценности авангарда ХХ века простая геометрия, никаких исторических деталей, работа с пространством, фактурой, а с другой — ценности исторической среды, то есть архитектура, притворяющаяся фоновой застройкой. Такие дома легко себе представить в Австрии, в Швейцарии, в Германии, где-нибудь в районе первого «Новотеля» рядом с аэропортом. Это евростандарт, и есть основания считать это хорошей архитектурой: ни построивший ее, ни живущий в ней не выглядят дикарями. Другое дело, что в Европе она считается хорошей, но не выдающейся.

Ответ второй: в ближайшее время. Выдающиеся произведения архитектуры на Западе — особый жанр. Как голливудский блокбастер. Известно, что может быть таким произведением, сколько это должно стоить и кто должен его сделать. Еще в начале 1990-х выдающимся произведением мог быть банк, торговый центр и даже частный особняк. Но по мере продвижения политкорректности это все отменили. Выдающееся произведение архитектуры стоит дороже, чем невыдающееся. Затраты окупаются тем, что это шоу, которое работает на заказчика. До эпохи политкорректности шоу могли устраивать банки, финансовые корпорации – кто угодно. Теперь так высовываться неприлично. Если медиамагнат устраивает из своей штаб-квартиры архитектурное шоу – к нему пора посылать Джеймса Бонда. Жанр выдающихся произведений оказался зарезервированным за общественными зданиями культурного назначения. Выдающимися могут быть Музей Гуггенхайма, реконструкция Британского музея или восстановление Александрийской библиотеки.

Строить это может строго ограниченный круг архитекторов — международные звезды, уже получившие Притцкеровскую премию или из года в год попадающие в списки кандидатов. На сегодняшний день это Ренцо Пьяно, Жак Херцог и Пьер де Мерон, Рем Колхас, Фрэнк Гери, Заха Хадид, Жан Нувель.

За такой архитектурой стоит борьба честолюбий, и раз теперь жанр зарезервирован за общенациональными культурными центрами, то, стало быть, речь идет о честолюбии государств. Кто уже построил себе фантастическое здание-шоу — тот молодец, а кто еще не построил — тот нет. Вот испанцы уже построили Бильбао, англичане — новый «Тейт» в Лондоне, американцы сейчас построят новый Гуггенхайм в Нью-Йорке и так далее. Наша страна всегда трепетно относится к ситуациям, когда становится ясно, что мы не молодцы. Этот вывод неминуемо воспоследует в ближайшее время, и мы, несомненно, что-то предпримем. Будет ли это Мариинский театр Эрика Мооса, проект реконструкции Генерального штаба в Петербурге Рема Колхаса, проект небоскреба в Сити Ренцо Пьяно, проект Luxury village для Mercury Херцога и де Мерона — не важно. Для равноправных отношений с Западом нам необходим один большой западный архитектурный проект.

Ответ третий: через 5-10 лет. В 1990-е годы у нас было три группы архитекторов: бездарные советские начальники, оппозиционные идейные модернисты и молодые архитекторы, работающие в интерьерах. Первыми в большой архитектуре выступили начальники, они оставили по себе мерзость лужковского стиля и теперь ушли в тень. Теперь начальниками становятся идейные модернисты. Это поколение — люди команды, играющей за светлое и высокое в виде сходства с цивилизованным Западом. Поэтому у них две неприязни: во-первых, не любят тех, кто не похож на Запад, во-вторых, не любят тех, кто высовывается из команды. Пока это поколение находится у власти, они будут воспроизводить западный стандарт и не пускать никого с оригинальной идеей. Это занятие их съест в течение пяти лет. Ведь чем архитектура серее, тем она хуже рекламируется, а стало быть – хуже продается. Средний уровень хорошо смотрелся на фоне лужковского стиля — про него писали, здания славили и рекламировали. Сегодня уже не славят, завтра забудут.

Остаются сравнительно молодые, которые в 1990-е годы сидели в интерьерах. У них огромная известность, и их работа как раз связана с яркими художественными решениями, потому что заказчики их за этим и зовут. Уже сегодня Михаил Филиппов, Юрий Григорян, Левон Айрапетов, Антон Надточий выходят из интерьеров в строительство домов. Еще пять лет начальники будут к ним привыкать. Потом они сами станут начальниками. Тогда мы превратимся из европейской провинции в оригинальную национальную архитектурную школу.

Ответ четвертый: дай бог – никогда. Вопрос, когда же у нас будет хорошая архитектура, спровоцирован тем, что еще вчера она у нас была. В 1920-е годы конструктивистская Россия была одним из главных центров архитектуры. В 1930-е сталинская архитектура также оказалась одним из наиболее значительных в мире явлений. И хочется оказаться на том же уровне. Но я надеюсь, этого никогда не будет.

Дело вот в чем. В ХХ веке архитектура развивалась из двух источников: или из технологий, или как ответ на вызов власти. Так было на Западе, но у нас не пошло с технологиями. Мы становились мировым центром только тогда, когда власть ставила перед архитектурой безумные задачи. Конструктивисты у нас появились не потому, что у нас был лучший в мире художественный авангард, а потому, что у нас был худший в мире социальный эксперимент. Это архитектура людей, которые сегодня зарезали все классово чуждое и сплотились, завтра завоюют весь мир, а потом улетят в космос к светлому коммунистическому завтра. Сталинская архитектура появилась у нас не потому, что русскому гению присуща латентная классичность, а потому, что мы построили рай на земле. Великая архитектура у нас может быть послезавтра, если завтра власть решит, что нужно всех резать. На такие вызовы мы умеем отвечать пронзительно прекрасными художественными решениями. Но так как без первого второе в России не родится, то пусть уж у нас лучше не будет великой архитектуры.