«Сидит маленький Яков с «калашниковым» и целится в балерин» Фотограф Анна Складманн о «Маленьких взрослых»

— Вы, кажется, никогда не жили в России, но при этом снимаете в основном местную фактуру: фейсконтрольщиков московских клубов, местных торговцев свининой, сочинских отдыхающих, молодых людей, рожденных в год развала СССР. Почему вам это все интересно? У вас же не может быть советско-российской ностальгии.

— Я впервые оказалась в России в 2000 году. Вообще, я родилась в Германии, училась в Англии, потом в Париже и в Нью-Йорке. Но я выросла на маминых рассказах и воспоминаниях бабушки — бабушка работала врачом в Большом театре, дежурила за сценой. Образ России у меня сложился сказочный: безумно яркие цвета, сумасшедшие узоры.

— Вам Россия в 2000-м такой и показалась, или вы решили, что сводки CNN не врут, здесь на самом деле мрак?

— Я толком ничего не видела: только Красную площадь, церкви, пробки, какие-то два-три заведения. Вообще, мы с родителями приехали на новогодний бал-маскарад. На этом празднике, в частности, я увидела нарядных маленьких детей. До сих пор помню их костюмчики. Я тогда еще совсем не увлекалась фотографией, но ощущение чего-то прекрасного в голове осталось.

— Когда вы потом уже снимали серию «Маленькие взрослых», для родителей имело значение, что вы иностранный фотограф и вся эта история делается не для «Новой газеты»? Вы не думаете, что все эти мамины магазины шуб и папины антикварные магазины именно поэтому были так открыты для вас — что вы не отсюда?

— На это я не могу ответить — я даже не знаю, что такое «Новая газета»! Я снимала не для какого-то издания, это был только мой личный проект. Мы далеко не загадывали, я и в жизни не ожидала, что к этой серии потом возникнет такой интерес.

— Просто вы, возможно, уже столкнулись с тем, что русские герои ужасно не любят сниматься. Здесь очень тяжело уговаривать людей показать свою частную жизнь: дома, интерьеры, детей.

— Дело в том, что я тогда об этом не знала, я приехала сюда с такой большой долей наивности и энергией, так что особо об этом не задумывалась.

— Вы наверняка обращали внимание на то, что русские загородные особняки, как правило, окружены высокими заборами — чтобы чужие не видели, что происходит внутри. А перед вами все эти непроницаемые ворота открывались — помимо энергии вы это чем-то можете объяснить?

— Знаете, я довольно быстро поняла, что вся эта яркая Россия, которую я себе представляла, не существует на улицах. Чтобы ее увидеть, надо попасть в какие-то специальные места, прыгнуть в какую-то яму, как Алиса в Стране чудес. Так сложилось, что мои родители переехали обратно в Москву, я стала их навещать. Приятели нашей семьи однажды позвали нас на чай, и там была девочка Настя, в которую я совершенно влюбилась. Она вела себя как взрослая, притягивала все внимание. Я ее начала снимать, так цепочка и потянулась. У нас в немецкой школе, если какая-то учительница заболевала или еще что-то в школе менялось, начинала работать такая «телефонная цепь»: Анна Складманн сообщает новости одной девочке, та звонит следующей. Вот и тут было так же. От Насти я перемещалась к ее подружкам, потом к другим детям. Я подумала, что самый уместный способ увидеть этот мир — превратиться в придворного художника. Раньше я удивлялась, как дети могли выдержать портретные сессии у Веласкеса или Серова, позировали часами в неудобных позах, в неудобной одежде. Кажется, современные дети на такое уже не способны. Я снимаю на средний формат, с подсветкой — это, конечно, нельзя сравнивать с настоящей живописью, но это тоже довольно медленный процесс. Перед съемкой — обязательно разговоры с детьми, мне нужно знать, как они живут и чем интересуется.

— Я бы хотела узнать про мальчика с «калашниковым», который смотрит балет, — чем именно он интересуется?

— Этот мальчик оказался полным сюрпризом — на самом деле я снимала его старшую сестру. Когда я была у них дома, то увидела через приоткрытую дверь, что в комнате на кровати сидит маленький Яков с «калашниковым» и целится в балерин на экране. И я сказала: «Это твой брат? Давай его тоже снимать». В результате именно он вошел в серию.

— С чем, по-вашему, связан интерес к «Маленьким взрослым» со стороны западного зрителя: об этой серии много пишут, ее выставляют. Важно ли то, что эта какая-то новая эстетика зажиточности, уже забытая в Америке с ее старыми деньгами?

— В Америке есть и старые деньги, и новые деньги — в этом плане сравнивать не стоит. Гораздо интереснее то, что в России буржуазные традиции заново формируются. Есть влияние истории, а есть влияние окружающей среды, это все смешивается и получается новый фундамент. У меня есть идея переснять этих детей через 10 лет и посмотреть, что из них получится.

— И они вполне могут оказаться неистовыми борцами за экологию или коммунистами.

— Да, может быть.

— Какова была реакция родителей уже после того, как эта серия была опубликована?

— Было смешно: начались звонки от других родителей, что, мол, «мы тоже хотим», хотя книжка была уже напечатана и проект закончен.

— А иностранные журналисты у вас про этот проект что чаще всего спрашивают?

— Французы, например, очень интересуются интерьерами и всем, что касается внешнего вида. Они уточняют, какая одежда на ребенке, замечают мелкие детали и тонкости. У немцев вопросы очень определенные — как у детей выстроен день, когда они утром встают, когда приходят из школы. Им очень важно знать практические вещи.

— А в этом есть что-то необычное? Они как-то удивительно в этом плане живут?

— Они живут, я бы сказала, очень насыщенно. И кроме школы у них есть языки, и спорт, и искусство, и развлечения. У этих детей как минимум два иностранных языка — притом они проявляют к ним неподдельный интерес.

— А американцев что интересовало в первую очередь?

— В Америке замечают: сразу видно, что «человек учился у нас», — цвет и подсветка очень американские.

— А вы, кстати, где учились фотографировать?

— На самом деле я подавала документы и в Германии, и в Англии, но так получилось, что сначала пошла учиться в Parsons School of Design в Париже.

— Как там устроена система художественного образования: там скорее учат технологиям — или учат думать?

— Ну я бы сказала так: в Париже очень хорошая база. Сам Париж — это твоя классная комната. Учеба шла по принципу «мы будем учиться истории только на оригиналах», у меня не было ни одного занятия по истории искусства, которое я бы провела за рассматриванием слайдов. Мы ходили в Лувр и в музей Орсе и смотрели, как все выглядит в реальности. Через два года я, конечно, поняла, что у меня совсем нет техники. Нас учили снимать на черно-белую пленку, мы проявляли все в темной комнате, никакого фотошопа. И я перевелась в Нью-Йорк — там как раз дают очень техническое образование. У нас все учителя были действующими профессионалами, все работали. Почти все занятия шли вечером: днем ты либо делаешь свои проекты в студии, либо посещаешь академические занятия, и не только историю искусства, но еще биологию, психологию. Кроме того, я начала работать для Лейбовиц — мне всегда хотелось посмотреть, как работает фабрика мегазвезд изнутри.

— Вы с ней вместе бывали на каких-то съемках?

— Я работала у нее в студии, в группе препродакшен. Она в это время готовилась снимать королеву Елизавету. Главный метод у нее такой: когда она берется за работу, она первым делом старается узнать про своего героя все, абсолютно все.

— То есть читает книги, ходит в библиотеку?

— Ну скорее мы ходили в библиотеку, она получает информацию в сжатом формате. Хотя как в сжатом: она отсматривает практически целый галерейный зал, завешанный всевозможными фотографиями, рисунками, портретами своего героя. Это очень важный момент, потому что это позволяет ей продвигать фотографию на совсем другой уровень. Она может сделать не просто поверхностный, но и психологический портрет человека. И все скрупулезно продумывает: все места, где она снимает, продуманы до мельчайших деталей, случайностей там не бывает.

— Вы же могли там остаться работать, в Америке, — почему вам все-таки интересно фотографировать в России?

— Когда я закончила университет, стала работать как фотограф-фрилансер. Потом я списалась с Getty Images, это был 2008 год, кризис, материалов мало. Они меня начали сюда отправлять, а мне это как раз очень подходило — родители уже были тут, и я более менее понимаю язык и культуру. Так и вышло, что я занялась российскими репортажами для Getty.

— Раньше западные агентства интересовались московской дичью — теми же посетителями клуба Soho Rooms, например. Сейчас что-то изменилось?

— Безусловно. Я только что для немецкого журнала Der Spiegel объехала Владивосток, Новосибирск, Саранск, Смоленск — это была история про Россию перед выборами. Как общественные настроения проникают в разные сферы: раньше все это было за стеной, а сейчас стены будто пошли трещинами. У нас было все очень по-немецки, настоящая демократия: мы показывали одну сторону, потом другую, потом серединку, и старшее поколение, и молодое. Или вот последний заказ был про Ксению Собчак и про то, как изменилась ее жизнь.

— Вам как кажется, вы сейчас хорошо представляете Россию?

— Абсолютно нет, я просто наблюдатель. У меня есть свой взгляд — но отстраненный. Даже когда я тут подолгу нахожусь, я всегда стараюсь поехать домой, в Германию, хоть на пару дней, иначе этот отстраненный взгляд быстро теряется, а для меня это очень важно.