Человек и Сайгон

Город Хошимин, более известный как Сайгон, – это буйная смесь французских бульваров, буддийских пагод, американских баров и советских блочных построек, притягивающая к себе в полную силу.

Сайгон

То ли из-за жары, то ли из-за четырехчасовой разницы во времени, но в Сайгоне всякий раз просыпаешься в дикую рань и потом битый час наблюдаешь за медленным осветлением неба, круговертью ласточек в теплом воздухе и рассасыванием льда в своем стакане.

Ласточки мечутся как-то совсем истерично, кажется, что местные гастрономы накануне съели все их гнезда и беднягам теперь некуда вернуться домой.

Любой вам скажет, что Сайгон хорош ввечеру. Это так, но рассветный Сайгон еще лучше — попробуйте выскочить из гостиницы часов в шесть утра, пока не жарко и люди не вскарабкались на свои мопеды и мотороллеры, пока воздух не пропах наспех исполненной едой, а группка девиц еще исполняет сложные гимнастические этюды перед зданием Оперы. Утро в Сайгоне живет нежной и совершенно непохмельной во всех отношениях жизнью. Что такое раннее утро в среднестатистическом большом городе? Это воспоминание о прошедшей ночи. А что такое раннее утро в Сайгоне? Это как набросок следующего дня на тонкой рисовой бумаге, это почти загадка.

Разгадать ее, впрочем, несложно: в семь утра Сайгон начинает работать, торговать и жрать, и тогда уже этот город фо и Хо, то есть лапши и вождя, загадочным не назовешь. Все проезжие части города оказываются под завязку забиты плотным скоростным потоком мопедов, мотороллеров, велосипедов, просто каких-то колесниц. Перейти дорогу — целая история, тут поневоле завоешь стихами В.Коротича: «Переведи меня через майдан!»

Проходить сквозь строй мототехники меня научил один беззубый рикша — оказывается, нужно просто неторопливо шагать, не глядя по сторонам, и все тебя сами объедут. Это несложно, но вообще довольно страшно. Почти все молодые особы, а также некоторые пекущиеся о цвете кожи мужчины едут в повязках, закрывающих нижнюю часть лица, отчего создается впечатление, что в городе эпидемия. Сами едут и перевозят что ни попадя — телевизоры, резаных свиней, хорошеньких проституток. На улицах все что-нибудь продают — газеты, биографии Хо Ши Мина, путеводители по соседней Камбодже, очень сладкие вьетнамские яблоки, лапшу, рыбу, плохое пиво «Сайгон» и хорошее пиво «333». В магазинах торгуют шелками, моделями кораблей в огромном количестве, а также лакированными дощечками с голыми женщинами европейской наружности (если бы меня попросили определить стиль этого искусства, я б назвал его тропическим брежневизмом). Вьетнамцы доброжелательны и болтливы, даже чересчур. Шагу не ступишь, чтобы тебе кто-нибудь не предложил прокатиться на мотороллере или велосипеде в любом направлении — в Музей войны, на рынок, до отеля «Континенталь», в Чайнатаун или просто к девкам, точнее, как выражаются местные, — «к леди».

Дневной Сайгон един в трех стилях. Во-первых, безошибочно узнается стиль образцового южного пионерлагеря: красные флаги, клумбы, от которых пахнет не цветами, а словом «благоустройство», урны в виде пингвинов, радуги в фонтанах, героические монументы, девицы в алых туниках, репетирующие парад в местном парке культуры, наконец, громадная пятиконечная звезда, висящая аккурат между двух башенок храма Сайгонской Богоматери.

Другой сайгонский стиль — это вьетнамский рынок с его хламом, гамом, отпетого вида рекламой и жгучей экзотикой, облаченной в форму товарно-денежных отношений. Центральный базар города — Бен-Тань — даже попал во все путеводители на правах достопримечательности, и поделом.

Стиль №3 — это французское колониальное наследие: церкви, мансарды, бульвары и прочие следы насильственного облагораживания. В грязноватой белизне колониальных построек неизменно чудится что-то порочное. Прибавьте к этой троице россыпь небоскребов — и получите фоторобот города.

Но главное в Сайгоне — это река. По ее берегам установлены рекламные щиты доисторических фирм, типа Sanyo. В ее безропотном промысловом течении нет ни особой мощи, ни глубины, просто ты понимаешь, что вот она — точно вечная. Она течет, и это как символ тотальной пользы и тотальной же бессмысленности. Вообще, в большом азиатском городе бессмысленность человеческого существования начинаешь ощущать куда острее, чем в Европе или Америке. Видимо, оттого, что все вокруг заняты очень быстрой и мелкой деятельностью, а результаты ее (чан с лапшой, например) появляются мгновенно. Когда видишь так много простой, торопливой, но решительно ни на что не влияющей пользы, становится как-то не по себе — и оттого, что сам ты ничего не делаешь, и оттого, что местные делают всего до черта, и оттого, что счастья, похоже, нет нигде. В Сайгоне хорошо завести личный график трутня, дробя для простоты собственную жизнь на отрезки между завтраком, обедом, ужином, пивом и коктейлем.

Перед поездкой в Сайгон я перечитал «Тихого американца» Грина. Честно говоря, из него я почерпнул только один практический совет: если идете в ресторан на открытом воздухе, выбирайте веранду повыше, чтобы гранату было не докинуть. Гранат, разумеется, здесь много лет никто не кидает, но из любви к букве я все же облюбовал себе бар на девятом этаже гостиницы Caravelle. Бар называется «Сайгон Сайгон», в этом удвоении есть смысл, отсюда в самом деле видно все что нужно и даже больше. Я ходил сюда каждый день и думал о том, что люди склонны рассматривать путешествия и поездки как некие синонимы разнообразия. Однако же путешествие — это не только расширение пространства гульбы, но и известная аскеза. Нужно задавать себе простой вопрос: готов ли ты ограничиться всем этим? Каждый вечер подниматься в этот бар. Каждый вечер глотать один и тот же напиток под названием «Сайгон Сайгон» (отличная смесь водки, куантро, сока лайма и клюквы). Каждый вечер смотреть вниз на площадь перед Оперой.

Не во всех городах задаешься таким вопросом, но в Сайгоне — уж точно. И ответ «да» — это вопрос времени. На третий день начинаешь замечать, как хороша собой бензоколонка на Буй-Ти-Суан, как высоки деревья на соседней Суонг-Нгуен-Ань и т.д. Я, например, полюбил смотреть на тонкую работу уличных парикмахеров — они, как чистильщики обуви, стригут и бреют посреди улицы, вешая зеркало на стену ближайшего дома и усаживая клиента в раскладное кресло. Все это, конечно, литературные эмоции, но Сайгон затягивает. Опасаясь, как бы он не затянул меня совсем, я уехал в Нячанг.

Нячанг

Дорога из Сайгона в Нячанг на машине занимает восемь часов. Можно, разумеется, самолетом (45 минут), но мне хотелось посмотреть на Южный Вьетнам поближе. В пути красиво — трава ярко-зеленого синтетического цвета, розовые пагоды, красный песчаник, горы, коровы. Почему-то много кладбищ — разноцветные надгробия на белом песке издалека напоминают диковинные цветы. И странно выглядят на рисовых полях плакаты против СПИДа, исполненные в стилистике советских железнодорожных предостережений.

Я приехал даже не в сам Нячанг, а на курорт под названием Evason Hideaway на соседнем полуострове. Он прячется в чистом притихшем заливе — несколько десятков объемистых двухэтажных вилл, стоящих на пляже, в лесу и на горах. Здесь даже время другое — на час позже, чем во Вьетнаме. Красота не яркая, скорее обволакивающая, и совершенно восхитительная в своем покое. Живешь практически в лесу — и одновременно у самого моря, и одновременно в горах, благо все рядом. Система троп выводит тебя то к спа-центру, где мне однажды в процессе какого-то специального вьетнамского массажа поставили натуральные детсадовские банки, то к органическому огороду, то к пересохшему руслу реки.

В саду у меня живет невидимая птица, которая изо дня в день выпевает пять красивейших нот в духе Эрика Сати. В лесу водятся белки и змеи, а в гостиничной библиотеке — книги на русском («Платформа» Уэльбека и «Евгений Онегин»).

Ко мне приставляют Ан — специальную вьетнамскую девушку-гида. Я не делаю уже решительно ничего: только плаваю, пью виски и имбирный чай, ем вьетнамский буйабес, слежу за бабочками семейства данаид, читаю «Онегина» и по просьбе Ан обучаю ее русскому языку — в январе у нее будет группа русских туристов. Она просит: «Напишите, как по-русски «я вас люблю». — «Зачем тебе это, Ан? Надеюсь, ты не собираешься говорить такое русским туристам?» Ан настаивает. Вздохнув, я крупно вывожу на гербовой бумаге отеля: «Слава России» — и протягиваю ей.

Через несколько дней подобной укромной жизни мысли в голове делаются совсем короткими, никакой алкоголь не в силах их удлинить. Сидя мягкой цикадной ночью во дворе в деревянной ванне, затычка которой похожа на пробку от шампанского, я вновь пытаюсь обмозговать свою теорию путешествий как системы ограничений. Готов ли я свести всю музыку к пяти нотам какой-то пичуги, которой даже не видно, литературу — к «Онегину», а мир — к этой бухте радости? Хватит ли мне этого? И немедленно понимаю, что довольно риторики, что вопрос, в сущности, надо сформулировать несколько по-другому: а хватит ли мне денег, чтобы заплатить по всем счетам, что я наоткрывал в здешних барах и винных погребах?

Через пару дней приходит катер — везти меня на большую землю. Денег мне, как ни странно, хватает. На пристань приходит попрощаться Ан в соломенной шляпке-ракушке. Она просит меня нагнуться, хочет шепнуть мне что-то. Я нагибаюсь, слышу ее слова и моментально чувствую себя незадачливым любовником, которому женщина под предлогом поцелуя выплевывает в рот его же сперму. Боже, ну и дурак же я. Весь обратный путь до Нячанга я смеюсь и напеваю по нотам, которым научился у птицы, эту пренелепейшую мантру любви. Слава России. Слава России. Слава России.

Редакция благодарит за организацию поездки компанию Elegant Resort (UK) (495) 648 42 90