Человек-гора
Пушкинские Горы — заповедная псковская зона, где все пропитано шутливым присутствием поэта, даже обыкновенный сундук наводит на неподобающие размышления. Здесь приятнее всего не знать наверняка, но строить догадки — благо окружающий быт полон изящных недомолвок, которыми так любил грешить здешний обитатель.
В школьном курсе Пушкина меня больше всего интриговали пропущенные строфы «Онегина», конечно.
Ну и «Десятая глава»: что там — за нервными дефисами? Наверняка самое важное.
Какая-нибудь чеканная порнография или донжуанский список, на худой конец. Не зря же «Онегина» называли «полной энциклопедией русской жизни». Значит, там должны были быть словарные статьи и на букву «х».
Мой однокашник М.В., по кличке Жирный, был на экскурсии в Пушкинских Горах. И там, в Музее села Михайловского ему открылась часть правды. Не про «Онегина», про Пушкина вообще.
Якобы он там видел один ветхий листок. И на листке, как положено у Пушкина, порхающие женские головки, и тем же гусиным пером выведено: «Вчера, с божьей помощью, на сундуке отъеб Анну Петровну Керн». И ниже всем известно: «Я помню чудное мгновение, передо мной явилась ты» — и далее по тексту.
Этот автограф, по словам Жирного, полтора века замалчивался — сначала царской охранкой, а потом — коммунистической цензурой.
В это было легко поверить. Не только потому, что у Пушкина всегда были сложные отношения с женщинами и властью, а про цензуру понятно и ежу. Самым убедительным в этой легенде было словоупотребление запрещенного глагола. С дерзкой архивной приставкой «от». «Отъеб» — это было очень похоже на правду.
..................................................
.........................
.........................
.........................
......у..................
.........................
.........е...............
.........................
............б............
.........................
.........................
––––––
Если есть вертикаль власти, есть и горизонталь.
Сразу после пересечения границы Московской и Тверской областей задницей чувствуешь, что Россия — федеральное государство. И что у разных субъектов этой федерации — собственные и подчас таинственные представления, например, об асфальте.
Сразу на въезде в Тверскую область автомобиль попадает в зону турбулентности и не выходит из нее двести километров до деревни Карево, первого населенного пункта под юрисдикцией Пскова. Дальше, до самых Пушкинских Гор — дорога будет вполне сносной.
Почему в небогатой Псковской области по многоколейке можно без стеснения ехать девяносто, а в небогатой Тверской тот же самый тракт выглядит так, будто его подрывала отступающая армия, — занимало мои мысли все те триста километров, что отделяют Карево от поворота на Пушкиногорье.
Спросить и пожаловаться на это было некому: пейзажи Псковской губернии исключительно безлюдны.
Иногда в полумраке свет фар выхватывает поселянина, стоящего у шоссе за прилавком, к которому прикреплен плакатик с надписью «КОПЧЕНАЯ РЫБА. ЖИР», сделанной грязно-розовым маркером — и опять — на десятки верст — ни одной двуногой особи.
С поправкой на турбулентность дорога из Москвы до Пушкинских гор по Новорижскому шоссе занимает семь-восемь часов. Очевидный прогресс по сравнению с девятнадцатым веком.
Когда Николай Второй объявил об окончании пушкинской ссылки и приказал поэту срочно явиться в Москву на императорскую аудиенцию, у Пушкина это «срочно» заняло трое с половиной суток.
––––––
Под указателем «Пушкинские Горы. 24 км» весело горит валежник. Пламя уже перекинулось на сосенки из полосы отчуждения и лижет их юные стволы кротким медно-пунцовым языком.
Мелкие лесные пожары — регулярный атрибут русских дорог. Однажды я почти сто километров ехал на юге Ленинградской области мимо черного поля, которое раньше было лесом. Ощущение было, как будто все здесь выжгло Тунгусским метеоритом.
О том, что геенна огненная — это почтенная традиция — сообщают названия населенных пунктов. Пожары, Стожары и вот, пожалуй, самое характерное — Погорелое Городище. Поселок, между прочим, городского типа. Тамошнему мэру, наверное, трудно иметь веселое выражение лица. Нельзя же представляться мэром Погорелого Городища и улыбаться во весь рот.
Зону выжженной земли на подъезде к Пушкиногорью оцепили пожарные. В этой части Псковщины — уйма озер и мелких речушек. Поэтому пожарные опустили хобот шлангов в ближайшее болотце и заливают горящий валежник. Валежник шипит и отравляет все вокруг густым ядовитым дымом.
.........................
..............направо поворот
.......тут ................
.........................
––––––
Заповедник Пушкинские Горы — это что-то около двадцати тысяч гектаров земли. Двадцать тысяч гектаров лесов, нафаршированных озерами, полями, реками и дорогами. Двадцать тысяч гектаров, которые, если вычесть асфальтовые дороги и небольшое количество жилого фонда, построенного в эстетике раннего Брежнева, поддерживаются примерно в том биокультурном состоянии, как это было при Пушкине.
На территории заповедника кроме казенных зданий и немногочисленных местных жителей расположены родовые усадьбы Пушкиных-Ганнибалов — Михайловское и Петровское. Усадьба друзей Пушкина Осиповых-Вульф — Тригорское, древнее городище Воронич и Святогорский монастырь, где находится пушкинская могила.
Кроме этих важнейших топографических ориентиров имеется еще полторы дюжины менее существенных усадеб, памятников и просто важных с точки зрения пушкиноведения мест.
––––––
Сразу после революции крестьяне, как водится, превратили все это в филиалы Погорелого Городища, аккуратно пустив красного петуха во все без исключения усадьбы.
Уцелела ничтожная часть оригинальных построек, но благодаря Сталину, превратившему празднование столетия пушкинской смерти практически в пасхальный ритуал, большая часть, пусть и не сразу, а за долгие годы, была восстановлена. Стройка продолжается и по сей день — в деревне Бугрово в трех километрах от Михайловского заканчивают восстановление усадьбы мельника. С печной трубы за ходом строительных работ наблюдает пегий аист.
Их тут до черта, аистов. В старых географических метриках сельцо Михайловское даже записано как Зуево. От древнерусского имени аиста — зуй.
––––––
Пушкинские Горы до двадцать четвертого года назывались Святыми. Пушкину вообще везет на священную топографию. В Москве Пушкинская площадь разбита на месте Страстной.
Биографию Пушкина исследовали с той же дотошностью, как земную жизнь Христа. Тем более что Пушкин оставил по себе гораздо больше подробностей. Наверное, в истории русской культуры нет персонажа более публичного, чем Пушкин.
Разве что Ленин, жизнь которого во всех подробностях тоже расписана по минутам.
Про Пушкина, кажется, все все знают, как будто он ведет дневник в Livejournal.
Знают, какая у него зарплата (десять рублей за строчку). И сколько баб у него было (три с половиной дюжины женских имен, знаменитый «донжуанский список», собственноручно составленный Пушкиным в альбоме Лизы Ушаковой)
......................... ......................... .........................
––––––
Вокруг Пушкина, как в хорошем романе, много правды и примерно столько же вымысла. Он существо эфирное, как телезвезда, и одновременно земное, как жужелица. У него были хорошие друзья и влиятельные биографы: Вяземский, Жуковский, Вересаев. А в качестве директора Пушкиногорского музея ему достался гениальнейший завхоз — Гейченко.
Гейченко — эпический, ренессансный персонаж. Наверное, кем-то таким хотел стать О.Бендер, решив переквалифицироваться в управдомы.
Гейченко возглавлял заповедник полвека — с середины сороковых до середины девяностых. Все, что там сохранено и построено, сохранено и построено благодаря ему. Говорят, он умел сочетать чудеса редкой администраторской изворотливости, был одновременно разбойником с большой дороги и тихим мелодраматическим поэтом.
У Довлатова в повести «Заповедник» есть ощущение странного гипнотического присутствия Гейченко. Живьем он там ни разу не возникает. Только упоминается пару раз, и Довлатов, не пользуясь ни какой-то специальной разрядкой букв, ни точными эпитетами, передает ощущение священного трепета, которое имя Гейченко вызывало в гуманитарных кругах СССР.
––––––
От Гейченко остался дом на территории усадьбы Михайловское. Он прожил там полвека своего директорства. За слюдяными, мутными окошками веранды видны полчища луженых самоваров. Самовары липнут к окнам носиками, как крестьянские дети.
От Довлатова осталось несколько топонимов. Гостиница «Дружба», которая выглядит теперь очевидно иначе, чем при Довлатове — поскольку перенесла пагубное влияние эстетики раннего евроремонта. Турбаза в сосновом лесу, приземистое больничное здание из рыжего кирпича. И редкие антропологические типы.
Мы завтракали в кафе «Святогор». Там три страницы одних салатов. Попадаются салаты с удивительными именами. «Веселые гномики», например. Все беззлобно и простодушно несъедобно. Но не суть. За соседним столом пара бородачей завтракали водкой. Они уже выпили по шкалику, и теперь один вдруг решил остановиться, а второй его уговаривает еще по одной. «Зачем еще? — спрашивает тот, которого уговаривают. — И после первого все понятно с этой водкой». — «А нет, шутишь. Если вторую не выпить, значит, и первая была зря».
Волосы у скептического философа пегие, как прошлогодняя трава. Под ногтями — рудники черной грязи. Под пиджаком он носит буро-желтый свитер. Раньше свитер был, очевидно, коричневым, но потерял цвет от дрянных стиральных порошков.
Или от времени.
––––––
Довлатовский тип алкоголика-философа сильно прорежен новыми экономическими отношениями. Охранники на въезде в усадьбы не пьют и не берут денег за контрабандную парковку машин. За это увольнение, а новой работы не найти.
––––––
Чтобы не вести провокационных разговоров с охранниками, надо селиться не в гостинице «Дружба», тем более не на турбазе, а непосредственно в усадьбах. В Петровском и Михайловском есть Гостевые дома, что были построены еще при Гейченко для особого сорта пушкиноведов.
Сегодня они общедоступны. И хоть номер там стоит дороже, чем в «Дружбе» или на турбазе, — что-то около 2000 р., зато за эти деньги ты получаешь пространство комнаты, отделанное в самых щадящих традициях евроремонта. В доме — десяток одинаковых двухместных комнат с целомудренно расставленными по разным углам односпальными кроватями.
Кровати, впрочем, можно сдвигать, хотя они дьявольски тяжелые. Консьержка, когда застала нас за этим занятием, густо покраснела, как будто случайно вошла в мужской душ. «Они что тут — Пушкина не читают?» — удивилась моя жена.
Но главное — это даже не эхо раннего евроремонта, а круглосуточный доступ на автомобиле непосредственно на территорию усадеб. Учитывая Пушкиногорские расстояния — туда пять километров, сюда семь, — это очень важное преимущество. Кроме того, после пяти, когда закрывается доступ в музей, жители Гостевых домов остаются практически единственными хозяевами Михайловского и Петровского. И могут хоть ночь напролет гулять по аллеям, проложенным в геометрически французском вкусе, сидеть на скамейке с видом на реку Сороть и тайными тропами шастать из усадьбы в усадьбу, как это было принято при Пушкине.
Во время таких шастаний обнаруживаются удивительные вещи. На неведомых дорожках следы невиданных зверей.
Гуляя из Михайловского в сторону усадьбы мельника, мы набрели на возмущенного индюка. Он стоял у входа в обычный крестьянский двор, багровый, как пожарный, приехавший по ложному вызову.
Индюк издавал потусторонний низкочастотный гул. И это было довольно-таки внушительно.
Но тут из-за его спины вышел пеликан — и это было совсем неожиданно. А потом раздался нечеловеческий вопль. Так кричат за кадром в фильмах ужасов, а еще так кричат павлины.
И оказалось, что на этом крестьянском дворе живет девять видов павлинов. А еще несколько разновидностей страусов, стройная лань, французские кролики, толстые, как гуси, и еще тьма зверей, практически Ноев ковчег.
Хозяин дома с внешностью чеховского доктора повел нас на экскурсию. Выяснилось, что много лет назад он ради любопытства завел себе пару выпендрежных китайских петухов, а потом все как-то вот так получилось. Птиц и зверей он теперь разводит и для удовольствия, и на продажу. А еще со всей округи ему приносят подранков и просто странную дичь. Вот пеликана принесли, залетел случайно на Псковщину.
«У него GPS сломался, видимо. Он должен был лететь гораздо южнее».
––––––
Пушкин тоже должен был отбывать ссылку на самом юге. В Бессарабии, Кишиневе и Одессе.
Но одесский губернатор Воронцов, не вынеся общества молодого повесы, который к тому же затеял мучительную интригу с его женой, попросил императора изменить Пушкину порт приписки.
Император отправил его в родовое имение Михайловское — под семейный надзор.
С надзором как-то не получилось, Пушкин поссорился с родителями и в итоге прожил два года анахоретом, не считая постоянных вылазок к соседским барышням в Тригорское.
Русская литература и русская жизнь обязаны Михайловскому тем, что благодаря ему Пушкин не вляпался в декабристское восстание, благополучно пересидев его за игрой в штос, а заодно — превратился в Первого Русского Поэта.
В Михайловском, засыпанном снегом, засиженном мухами, потным в жару и не попадающим зубом на зуб в Крещение, написаны большие куски «Онегина», «Борис Годунов» и сотня хрестоматийных стихотворений. В числе прочего — «Я помню чудное мгновенье».
Анна Петровна Керн, родственница хозяйки Тригорского, Осиповой-Вульф, наезжала несколько раз в псковскую глушь. Но Пушкину хватило и раза, чтобы влюбиться. Параллельно у него, правда, случился роман с дочкой управделами Михайловского старосты Калашникова. Впоследствии Пушкин сделал Калашникова дедом. И дочь вместе с бастардом отправил в нижегородское имение Пушкиных — Болдино.
Спустя несколько лет в Болдинском одиночестве у Пушкина случилась еще одна плодотворная в литературном отношении осень.
......................... ......................... ...............................поэзия должна быть глуповата .........................
––––––
Право постояльца Гостевого дома дает еще несколько преимуществ. Например, иметь на расстоянии выстрела кафе «Березка» — единственное действительно съедобное место во всех Пушгорах. Там какие-то почвенные, допетровские голубцы и капустные щи, в которых, как и везде на Псковщине, плавают искры красного сладкого перца.
Помимо гастрономических причуд можно, если есть на то желание, прогуляться по мемориальным домам, когда оттуда уже эвакуируют всех пушкиноведов. То есть после пяти вечера.
Это требует специальных договоренностей, и не всегда возможно. Но предупрежден — значит, вооружен.
Пушкинский дом в Михайловском невелик, как переделкинская писательская дача. В нем всего один этаж и пять комнат. В комнатах пустовато, и есть такое ощущение, как будто дом сдается внаем, экскурсовод — риелтор — а ты потенциальный ответственный квартиросъемщик. Топаешь, а полы-то скрипят. И обои бы пора переклеить.
Из окон вид — на озера и щучий изгиб реки Сороти, на яблоневый сад и парковые аллеи. Одна из аллей называется аллеей Керн. Считается, что именно там Пушкину и явилось это мимолетное виденье.
Место слияния двух лун — по иной, нецензурированной, версии — находится в доме. Здоровенный сундук, прикрытый чем-то пестро-ветхим.
В соседней комнате — под стеклом автограф стихотворения «Я помню чудное мгновенье». Порхающие женские головки и лесенки торопливых букв. И никакой обсценной лексики.
«Пушкин увлекся Анной Петровной Керн, но, видимо, это была поверхностная страсть. Это была не любовь, а только поэтическое переживание любви». Когда представишь, что подобные фразы экскурсоводы должны повторять десять раз на дню, мороз продирает по коже. «Спустя несколько лет, уже вернувшись из ссылки, поэт добился-таки взаимности от Анны Петровны, о чем цинично написал своему приятелю Соболевскому».
Пушкин написал Соболевскому буквально следующее: «Ты ничего не пишешь мне о 2100 рублях, мною тебе должных, а пишешь о m-me Керн, которую я с божьей помощью на днях у...»
Все кончается на «у». Вокруг этой буквы, оказывается, сломало копья не одно поколение пушкиноведов. Одни, считая, что за этим «у» не стоит ничего предосудительного. Другие, что это — вполне себе «у».
Опять эти пушкинские отточия. Вечные ускользания, отсутствия в ненужном месте. Пушкин, изменчивый, как Протей, и вездесущий, как Янус. Кстати говоря, и цезуры эти в «Онегине» на самом деле понаделаны не цензорским ластиком. Сам Пушкин накостылял этих пустых глав. Специально. Для ритмических пауз и вообще многозначительности. Так же ведет себя погода, насылая летом град, а в январе против всякой логики подтапливая снег.
В Михайловском Пушкин — нечто вроде атмосферного явления. С одной стороны — его вроде бы нет. Но одновременно он — всюду.
Я помню, как в пятом классе на одном из уроков биологии нас повели в лес, чтобы показать, как функционирует биогеоценоз, совокупность живых, растительных организмов, погоды и почвы.
Это было очень наглядно. В лесу тек ручей, в ручье копошился жук. Жука клевала птица — и так до бесконечности. Животный мир в таком разрезе представлялся уютной машиной, где даже износ — на пользу дела.
В Пушкинских Горах попадаешься на тот же фокус. Только там в роли жука и птицы выступает Пушкин. Он один и, кажется, без видимых усилий вращает медленный, как речка Сороть, планетарный маховик.
.....................................................................Не один,
а с божьей помощью, разумеется .....