Хипстеры уходят Как они всех достали и почему они всех победили

Сапрыкин: Для меня последней каплей стал репортаж «Коммерсанта» с митинга на Триумфальной — там Лимонов рассказывает, как омоновцы за руки, за ноги тащат его на разрешенный митинг, «а в этот момент со сцены подлецы-правозащитнички разглагольствуют о каких-то там хипстерах». Если термин фигурирует уже в таком контексте, понятно, что всем порядочным людям хочется бежать от него как можно дальше. Ощущаете ли вы, что время этой субкультуры заканчивается, что сейчас пойдет что-то новое?

Мазуренко: Когда этот вирус зародился, мы начали его праздновать. Как и с любым праздником, это занимает определенное количество времени. Когда твоему ребенку два года, странно праздновать его рождение. Жизнь продолжается, но пьянка уже закончилась. Сейчас в ночной жизни будет год-полтора стагнации, а потом начнется новое. Появятся новые двадцатилетние, пойдет осмысление того, что происходит вокруг них, начнется празднование уже новой парадигмы.

Эсманов: Все меняется, вопрос в том, как на перемены смотреть. Модная молодежь, открытая всему новому, никуда не делась. Вопрос в том, открыт ты миру или нет. Я чувствую перемены к лучшему, иначе я не занимался бы тем, чем занимаюсь. Я начал этим заниматься, чтобы людям показать, что можно делать, если ты не можешь себя предложить какой-нибудь транснациональной компании, которая нефть качает. Можно магазин открыть, людям вкусную еду продавать, это то, чего здесь не хватает для приличной жизни. У нас страна больших возможностей и больших вещей, а все небольшое — ужасающего качества. Мы пытались — и вы пытались — создать прослойку людей, которые ко всему будут относиться со вкусом.{Анонс}

Лошак: Я никогда не забуду вашу фразу — любой человек, который занимается гражданской активностью, он выглядит идиотом.

Эсманов: Я имел в виду, что большинство людей, которые перегибают палку, выглядят идиотами.

Лошак: Когда Чирикову вяжут в арке менты и она некрасиво орет и вся эта сцена довольно безобразная — она кем выглядит?

Эсманов: Если человек хочет что-то менять, он должен включать голову. Не идти напролом, это приведет только к тому, что ты влетишь в стену, — а думать, зачем ты это делаешь. У меня есть зна­комые, которые устраивают музыкальные фестивали. Они то ли по лени, то ли по глупости забыли пойти и договориться с управой — это абсолютно банальная вещь. Их мероприятие запретили, и они ругаются теперь, что их свободу душат. Гражданская позиция от лени и глупости мне никогда не нравилась. Вот мы сделали издание The Village, чтобы больше писать, показывать и рассказывать о том, что меня правда волнует. Есть нормальную еду, заботиться о близких, следить за городом. А люди, которые делают что-то просто ради про­теста, мне претят.

Лошак: Я вспоминаю фильм «Наука сна», где герои бегут к целлофановой водичке, кидают бомбочку и кричат: «Да здравствует анархия в целлофане!» Это мог бы быть слоган хип­стерства. Люди пытались жить жизнью, параллельной большому взрослому миру, создавали уютный DIY-мир, со своей уютной «Соляночкой» и жежешечкой. И все это было прекрасно, по­ка не произошла перезагрузка общей системы, в которой мы живем. Если представить общество в виде двухэтажного дома, то на первом этаже живем мы, а где-то на втором существует власть, и мы живем параллельно. Но в какой-то момент наверху начало сильно потряхивать, и потолок реально сыплется. В такой ситуации жить параллельной жизнью становится все труднее.

Японец: Мне кажется, мы пытаемся собрать в одну кучу и оценить людей, которые в одну кучу принципиально собираться не хотят. Мы придумали слово «хипстер», чтобы обозначить слой людей, который не является субкультурой.

Сапрыкин: Это не мы его придумали, не журнал «Афиша» его придумал, оно просто существует. В абсолютно любой стране ты говоришь «хипстер» — и всем сразу понятно, кто имеется в виду.

Лошак: Мне кажется, что возникновение хипстерства — это идея каких-то маркетологов.

Эсманов: Конечно, еврейских маркетологов из наблюдательного сионистского совета. Посмотрите сериал «Mad Men», там видно, что глобально смена поколений не дает ничего нового.

Японец: То, с чем мы имеем дело, это следствие того, что у общества появился выбор. Мое поколение выросло в тот момент, когда внезапно стало много чего можно, мы могли выбирать свою жизнь, но абсолютно не понимали как. В 90-е людям дали свободу, но не объяснили, как ею пользоваться. Поэтому многие цепляются за какой-то стержень — например, антифа — и принимают решения относительно этого стержня.

Сапрыкин: История вообще так устроена: никто никогда ничего не объясняет. В тридцать третьем году в Германии тоже никто не объяснял, хорошо это или плохо.

Эсманов: Людям нужна идеология, нужен стержень, потому что это упрощает жизнь. Если я православный — моя жизнь проста и понятна, от этого я чувствую себя комфортно. Самое сложное — это совершать выбор. Мы пытаемся научить людей совершать осознанный выбор. Начиная с того, в какой магазин я схожу, заканчивая тем, какой человек должен мои интересы представлять во властных органах. Как в анекдоте: англича­нин попал на необитаемый остров, его приплы­ли спасать и увидели, что он построил три здания на острове. Его спрашивают: «Что это за здания?» — «Три клуба». — «А что за клубы?» — «Вот в этот клуб я хожу, в этот не хожу, а вот в этот меня не пускают». Когда люди научатся так относиться к вещам, тогда появляется выбор. Я абсолютно убежден, что люди живут не для того, чтобы быть грустными, а для того, чтобы хорошо и весело проводить время. Если между тобой и этим желанием стоит какая-то преграда, зна­чит, ты должен ее либо пробить, либо обойти.

Лошак: Вы можете, конечно, простите, до усеру получать удовольствие от жизни, но в любой момент в ваш мир может ворваться какой-нибудь майор Евсюков.

Эсманов: В Америке, в Англии, везде может во­рваться майор Евсюков. Еще кирпич на голову может упасть.

Ольшанский: Пригов однажды сказал в ответ на упреки в неактуальности: «Для кого-то мы уже закончились, а для кого-то мы еще и не начались». Я думаю, что этот беззаботный модный молодой человек с «Макинтошем» — это некое общее будущее. Он принципиально отличается от всех предыдущих молодежных героев, как в фильме «Черная роза — эмблема печали» про героя говорят: «Неформал, последнюю рубашку отдаст». Вопрос о последней рубашке больше не стоит. Все предыдущие молодежные культуры находились в драматическом противостоянии с чем-то. И вот на смену всему этому пришла другая, намного более беззаботная история, и она только начинается. Любой человек, который сейчас в чине майора или подполковника зарабатывает свои трудные деньги в условном городе Нижневартовске, его внуки все равно станут тем самым, что мы обсуждаем. Может, это будет называться иначе, на смену «Макинтошу» придут другие бренды, но будет то же самое. То медленное самоубийство власти, которое начинается в стране сейчас, — это же и есть бунт хипстера против дяди. Определенная часть успешных людей испытывает стилистические противоречия с неким дядей, на деньгах которого они выросли. Определенная часть нашей действующей элиты — абсолютно хипстерская по своей сути. Перемены начинаются в тот момент, когда этими стилистическими расхождениями оказывается заражен не какой-то одинокий эстет, а человек достаточно мелкий, пошлый и глупый. Когда их оказывается некое критическое количество в центрах силы, власти и денег, возникают противоречия — как начались они в 80-е годы, когда аналогичным образом в райкоме и обкоме появились люди, которых стало подташнивать от того, что они не такие, как чиновники в Париже и Лондоне.