Пять книг Ольги Токарчук, которые стоит прочитать

Польская психотерапевтка и пациент — хотя она предпочитает на западный лад называть его клиентом — смотрят в окно. Психотерапевтка видит зимний вечер в Варшаве: рано стемнело, снег ложится на карнизы, горят фонари. Клиент видит войну: за деревьями прячутся солдаты, по улице едут танки. На клиенте военная форма и фуражка. Для него война не заканчивалась никогда. Психотерапевтка успокаивает его, говорит, что на улице нет никаких танков. Обнимает на прощание и уходит.

Утром в Варшаве вводят военное положение, и танки на улице появляются. В своем будущем рассказе психотерапевтка Ольга Токарчук напишет:

Действительности, созданной уставшим Богом, которому все надоело.

Едва ли Ольга Токарчук думала, берясь за первую книгу, что ее героями будут безумцы, аутсайдеры, люди, готовые преодолевать границы как в буквальном, так и в переносном смысле, но так получилось, что происходящее в ее книгах довольно емко описывается фразой «странные совпадения сводят странных людей». Пока одни писатели пытаются найти смысл в заведомо бессмысленном мире, Токарчук пожимает плечами, говорит, что смысла искать не надо, если не спросить у звезд или, на худой конец, у живущего в соседнем доме пророка, и закуривает.

«Книги Якова», которые наконец-то выходят на русском спустя девять лет после публикации в оригинале, часто называют magnum opus шестидесятиоднолетней писательницы. Но не потому, что книга длиной в восемьсот страниц стала самым объемным ее текстом, и не потому, что именно после ее выхода она получила Нобелевскую премию. А потому, что она как будто собрала в нем все темы, которые когда‑либо появлялись в других ее рассказах или романах.

Вот например…

Сборники рассказов зачастую привлекают меньше внимания, чем романы, и тексты Токарчук не исключение. И это несправедливо: рассказ — дистиллированная магия, в нем мысль находит свое наиболее емкое оформление.

Оказавшийся не в то время не в том месте профессор превращается в изгоя, который нигде не может найти понимание. Женщина предпочитает человеческому существованию жизнь в теле волчицы. После пересадки сердца пожилой мужчина вдруг чувствует непреодолимое желание посетить Тибет. Андроид нарушает все мыслимые правила, чтобы пофлиртовать с человеком. В поисках денег умершей матери сын находит закрутки с грибами и травится ими. После смерти жены мужчине кажется, что вещи поменялись: на носках появились швы в неправильном месте, марки из квадратных стали круглыми и так далее.

То, что герой и/или обстоятельства его жизни должны пройти изменения по сюжету, — это, в общем, один из фундаментальных принципов креативного письма. Везде должно быть изменение, везде должен быть конфликт. Но Токарчук берет и делает изменение в разных его видах центром своего интереса: а как это изменение выглядит и как на него реагируют окружающие? По сути «диковинность» для Токарчук оказывается состоянием внутренней свободы, способной ломать социальные нормы, — и это чревато последствиями, например, как в случае профессора, который выходит из роли индифферентного наблюдателя, чтобы помочь раненой женщине, а в итоге едва сам не лишается жизни. Но, возможно, оно того и стоит: если ты мечтаешь о том, чтобы по ночам выть на луну и встречать рассвет на косматых четырех лапах, какая разница, что подумают другие?

И здесь напрашивается еще один вопрос: а какая связь между изменением, реальностью (которая как будто не меняется или как минимум меняется очень медленно) и временем?

Когда восьмидесятиоднолетнего Станислава Лема спросили, как он относится к творчеству Токарчук, он ответил: «Ее тексты так оскорбили мой интеллект, что я бы с удовольствием написал что‑то в противовес. Но для этого мне пришлось бы прочитать хотя бы одну ее книгу до конца, чего я делать не желаю». Эту цитату часто берут на вооружение польские правые, которых Токарчук регулярно задевает: то своей позицией против запрета абортов и в защиту природы, то своими текстами о взаимосвязях поляков и евреев и глубоких корнях польского мультикультурализма, которые сторонники правящей партии активно пытаются забыть.

Между тем ничего не бывает стабильным, нет одного правильного взгляда на вещи и даже единой версии сотворения мира. «Правек и другие времена» предлагает как минимум шесть версий: от злобы Бога до скуки Бога и даже сна Бога. В любой из этих версий получается Правек — вымышленная деревушка на задворках Польши и в центре Вселенной, где вроде бы ничего не меняется, но ход истории не остановишь. Река размывает плотину, появляются новые дома, один строй сменяет другой, но при этом это тот же Правек, с мельницей на холме, с поместьем, которое то становится казармой, то превращается в школу. Как замечала переводчица Ирина Адельгейм, в мифологическое время тут вторгается историческое, но при этом не замещает его, а как бы сосуществует вместе с ним. «Писатель играет в игры», — говорит Адельгейм, и «Правек» в целом напоминает ролевую игру: у каждого персонажа есть своя ветка развития и свой набор выборов, который выведет его в конечную точку. Кстати об играх: таинственный посетитель здесь заносит помещику таинственную настольную игру, проходить которую можно только после того, как в определенной последовательности увидишь таинственные сны. В этой игре узнаваем сам Правек, но с видом сверху. Ирония в том, что, пока помещик играет, проходят десятилетия, а тайну настолки и того, как она оказалась у него в руках, он разгадать так и не сможет.

«Если не знаешь, „где“ находится Бог — а люди иногда задают себе такие вопросы, — нужно посмотреть на все то, что движется и изменяется, что не умещается в своей форме, что колеблется и исчезает: на поверхность моря, на танец солнечной короны, на таяние снега, на землетрясения, на пути ледников, на дрейфующие континенты, на реки, плывущие к морям, на прорастание семени, на ветер, высекающий скалы, на созревание вина, на развитие плода в утробе матери, на морщинки у глаз, на разлагающееся в гробу тело, на грибы, растущие после дождя.

<…>

Все вылеченные погибли во время войны. Вот как являет себя Бог».

Но времена и правда меняются. Внучка героини, которая ждала отца с войны в начале книги, приезжает в Правек погостить уже на закате социализма. На ней итальянские туфли, и она уверена, что выглядит сногсшибательно. Но дед ее прогоняет — перемены приходят, но переменам здесь не рады. Так историческое время окончательно вытесняет мифологическое.

…А еще время вытесняет сюжет, и совершенно не случайно в другом тексте Токарчук, «Бегунах», сюжета как такового нет: только лоскутки, которые издатель, ожидавший увидеть цельный роман, встретил с недоумением.

«Biegun» по-польски — это еще и «полюс» — край света, точка, дальше которой ничего нет, и бежать бессмысленно. «Бегуны» вышли в оригинале в 2007 году — за год до мирового кризиса, за семь лет до Крыма, за тринадцать лет до пандемии, то есть в то время, когда глобализация достигла пика, и ограничить передвижения могли только пункты таможенного досмотра. Реальностью стала сама мобильность — одна из многочисленных рассказчиц говорит даже о том, что аэропорты стали важнее городов, в которых они расположены, а сама она считает себя скорее гражданкой сетевого государства, а не обладательницей паспорта какого‑то определенного цвета. В бесконечном движении застывающее кажется ложным, поэтому даже рассыпающаяся от времени форма романа от третьего лица здесь не работает: в «Бегунах» нет сюжета как такового, есть отдельные эпизоды, действие которых происходит в разные эпохи и на разных континентах, но сутью остается движение. Отсюда и сам текст превращается в одну большую глоссолалиюГлоссолалияРечь, состоящая из бессмысленных слов и словосочетаний; речь с множеством неологизмов и неправильным построением фраз. В некоторых христианских конфессиях рассматривается как один из даров Святого Духа. — есть, например, главка-манифест, вполне в духе Набокова призывающая уделять внимание каждой незаметной детали, везде делать нарратив:

«Мысленно и вслух, обращаясь к себе и к окружающим, рассказывать о каждой ситуации, называть каждое состояние искать слова, примерять их — туфельку, волшебным образом превращающую Золушку в принцессу. Перебирать слова, точно жетоны в казино. А вдруг на сей раз получится? Вдруг повезет?

Говорить, дергать ближнего за рукав, требовать, чтобы он сел рядом и слушал. А потом самому становиться слушателем для чужих „говорить, говорить“. Разве не сказано: я говорю, а следовательно, существую? Сказано, а следовательно, существует?»

Двигаются не только люди, но и органы: к сюжету про путешествия и бегства от жизни, вписанной в понятные рамки, добавляется сюжет с формулой хранения человеческих органов и их перевозкой. То есть люди становятся как бы агентами самого движения, даже если люди эти не очень хорошие (как завлекающий женщин на эротическую съемку патологоанатом или император Австрии, готовый превратить своего темнокожего советника в чучело).

Возможно, тут «Бегуны» в каком‑то смысле предугадали и пандемию — если вся жизнь крутится вокруг движения, что может случиться, если движение остановится? А случится безумие.

Деревушка Краянов располагается на границе Польши и Чехии. Границу легко пересекают стада оленей. Выдуманная деревня, в которой происходит действие романа «Веди свой плуг по костям мертвецов», тоже расположена на границе двух стран. В ней живет Янина Душейко — бывшая инженерка, теперь астрологиня. Она заботится о домах уехавших в несезонное время и заодно приглядывает за окрестностями леса. Еще у Янины есть приятель Дионисий, который переводит стихотворения Уильяма Блейка на польский, и сосед, которого она называет не иначе как Большой ступней и недолюбливает за плохое отношение к животным. Однажды у Янины пропадают собаки, а вскоре Большую ступню находят мертвым — подавившимся косточкой оленя. С этой смерти Янина начинает расследование того, как — и чьими руками — природа мстит людям.

В заголовке — цитата из Уильяма Блейка, апокалиптического визионера. Искомую строку находим в «Пословицах Ада»: «В пору посева учись, в пору жатвы учи, зимою пользуйся плодами. Гони свою телегу и свой плуг по костям мертвецов» (пер. С.Маршака). Отсылка мрачная, как, впрочем, и сама книга — и Блейк здесь не просто для красивой цитаты. Во-первых, Янина помогает Дионисию переводить Блейка (еще одно автобиографическое совпадение: одно время по соседству с Токарчук жили три (!) польских переводчика Блейка). Во-вторых, Янина в роли рассказчицы сама вдохновляется Блейком — пишет «Существа», «Ночь», «Олень», с большой буквы, как у поэта. В-третьих, как и Блейк, Янина страдает от того, что ее душевных порывов не понимают. Почему остальных людей не заботит жизнь животных так, как ее?

«Веди свой плуг…» одновременно и самый дружелюбный к читателю роман — тут есть детективная интрига, нуарная атмосфера польской глубинки, четко очерченный круг персонажей, все они яркие и запоминающиеся — и самый прямой по посылу. В Янине угадывается сама Токарчук — и интересом к астрологии, и любовью к животным. В одном из интервью Токарчук вспоминает католическую фреску с жертвенным агнцем, которому приносят дары, и в шутку предполагает, что это не аллегория на Христа, а буквально баран, которому приносит воздаяние раскаявшееся человечество. Текст в «Веди свой плуг…» прямо экофеминистский: он показывает Польшу как глубоко патриархальную страну, где кровожадная любовь к охоте идет рука об руку с мужецентричной религией и ущемлением прав женщин. С религией в романе обходятся примерно так же, как с культом охоты: церковь здесь попросту сжигают вместе со священником, который оправдывал убийства животных. Послание настолько прямое, что некоторые читатели предположили, дескать, Токарчук оправдывает убийства охотников и священников. Этого в книге нет, но есть вопрос довольно актуальный: можно ли назвать безумным человека, который живет в мире, построенном на безумных правилах?

И здесь мы подходим к роману Токарчук о целом сообществе таких людей, которые решили, что правила будут придумывать сами.

Весь роман представляет собой историю реально существовавшей секты франкистов — евреев, которые уверовали, что обрели Мессию в лице никому не известного никопольского торговца по имени Яков Франк. Эпопея франкистов захватит страны Европы от Османской империи и до Германии и продлится с середины XVIII века вплоть до середины века двадцатого.

В Польше выход книги вызвал скандал. Во-первых, история сосуществования поляков и евреев, мягко говоря, непростая. Против евреев веками совершались погромы и казачьи набеги. Поляки соучаствовали как в холокосте, так и в спасении евреев, но преступления прошлого правящая партия «Право и справедливость» предпочитает замалчивать. В 2018 году был принят закон, который прямо запрещает упоминать о соучастии поляков в холокосте под угрозой штрафа (изначально речь шла об уголовной ответственности). Польские правые в любых обсуждениях польско-еврейских отношений видят триггер, поэтому книга не могла не привлечь внимание.

Во-вторых, Яков Франк — бисексуал. На протяжении романа он заводит себе любовников и любовниц, не отдавая однозначных предпочтений какому‑либо гендеру, — для Франка главное, чтобы его обожали. В Польше отдельные муниципалитеты имеют право называть себя «анти-ЛГБТ-зонами» (все они собраны в «Атлас ненависти», «Зеленую книгу» наоборот), так что художественное решение весьма актуальное. В-третьих, Токарчук ломает идеализированную картину Речи Посполитой, которую в культуре утвердил еще Генрик Сенкевич, что тоже не устроило сторонников «Права и справедливости».

Она регулярно выступает против законодательства о запрете абортов и подписала письмо в защиту Алексея Навального. Ее участием в политике правые, конечно, тоже недовольны. В 2021 году в интервью итальянской газете La Corriere della Sera писательница сравнила Польшу с Беларусью, осудив медлительность реакции европейских стран на нарушения прав человека в обеих странах. Тут же поднялся грандиозный скандал; активисты «Права и справедливости» возвращали книги Токарчук в магазины — иногда в изуродованном виде. В ответ писательница объявила благотворительную распродажу книг в поддержку ЛГБТ-сообщества.

При чем же здесь «Книги Якова»? Это снова роман о преодолении границ — не только в буквальном смысле, но и в духовном. Франкисты переходят из религии в религию, из иудаизма в христианство, затем в ислам и обратно в иудаизм, в поисках той точки, где их путешествие может остановиться, где им больше не будет грозить опасность. Решения в этом пути Франк принимает спорные (например, он поддерживает легенду о кровавом наветеКровавый наветОбвинение евреев в убийстве людей других вероисповеданий (главным образом христиан) для использования их крови в ритуальных целях, чтобы польстить кардиналу), но цели своей в итоге добивается: общине удается пережить создателя.

Есть в книге и результат эксперимента, о котором Токарчук задумывалась уже очень давно. Еще в «Правеке…» есть мысль, что нарратив в четвертом лице невозможен. О четвертом лице как рассказчике, который «способен заключить в себе точку зрения каждого из персонажей, а еще выйти за кругозор любого из них, тот, кто видит больше и шире, кто отменяет время» писательница говорит в своей нобелевской лекции. И в «Книгах Якова» она попыталась это четвертое лицо ввести. Старуха Ента во время очередного торжества решает, что никогда не будет умирать, и… не умирает. Это единственное фантастическое допущение во всей книге, но работает оно удивительно: Ента одновременно присутствует в тексте как персонаж и как призрак, который ведет повествование из‑за кулис. Можно спорить, конечно, насколько сильно такой прием отличается от привычного третьего лица, но у Токарчук получилось показать Европу как живое пространство, в котором даже ложный мессия порождает новое слово, а за Европой многих языков угадывается мечта о будущей Европе, где принимать будут каждого независимо от языка и цвета кожи. Морализм? Возможно, но в мирах Ольги Токарчук все довольно однозначно.