Новая жизнь регионов Владивосток

Владивосток — это город, от которого закладывает уши. Врезанный в море, как кулак, который то ли приветствует огромный мир, то ли грозит ему, Владивосток бугрится на последних пядях русской земли складками сопок. Нередко кажется, что машина въезжает прямо в облака, — и чтобы прочистить слух, то и дело приходится сглатывать, как в самолете, когда тот набирает высоту. На сопках сероватой лестницей в небо громоздятся потертые ­советские семиэтажки — нет больше на одной шестой города, где эта прямоугольная плановая архитектура выглядела бы более органично и уместно. Это если смотреть из Москвы, тут конец перспективы, но если встать на точку зрения солнца, самое что ни на есть начало — и город похож на кубики из конструктора, рассыпанные по живописному ландшафту каким-то большим рассеянным существом. Практически из каждой типовой квартиры здесь видно большую воду и острова, за которыми — какая-то совсем другая жизнь. И уж точно из каждой точки города видны исполинские опоры вантового моста, который в эту другую жизнь, по идее, ведет.

Владивосток — это город, который будет.

В сентябре 2012-го здесь должен пройти недельный саммит организации по азиатско-тихоокеанскому экономическому сотрудничеству; среди прочих ожидают Обаму, китайских и японских руководителей, а также первое лицо Папуа — Новой Гвинеи. По такому случаю город перекопан полностью. Через бухту Золотой Рог в микрорайон Чуркин перекинут один здоровенный мост; ­оттуда строят еще один — на остров Русский, где и пройдет основная часть саммита, он в три раза больше. Перестраивают набережную. Перестраивают гостиницы. Перестраивают аэропорт и дороги к аэропорту. Зачем-то даже строят городской театр оперы и балета. Стоит все это, по слухам, 10 миллиардов долларов.

Слухи вокруг саммита вообще множатся. Говорят, что один из руководителей стройки моста на Русский покончил с собой прямо на рабочем месте и оставил записку о том, что не хочет отвечать за последствия всевозможных нарушений (самоубийство действительно имело место, про записку достоверно никто не знает). Говорят, что мост не достроят к саммиту — а если и достроят, то он не сойдется, и что две части уже отклоняются друг от друга на 5 метров. «Вот есть Шувалов, который поставлен сюда курировать весь этот движняк, — сообщает мне Леонид Штительман, вокалист группы «Туманный стон», панк и шоумен, который в рабочее время продает дорогие интерьеры местной элите. — Он сюда с инспекциями ездит и в какой-то момент прикупил себе квартиру в новостройке на сопке. Приехал туда по весне с мэром нашим — а машины модные, слякоть, не подняться. Пошли пешком. По доро­ге три раза е…нулись в грязь. И когда народ разъехался, Шувалов мэру в словах и выражениях объяснил: ты муйней этой маяться прекращай, мол, столько денег вложено. Поэтому у нас теперь улицы мостят, фонари ставят, на «Арбате» третий раз брусчатку перекладывают». Еще говорят, что мосты строят армяне, по такому случаю они навезли во Владивосток узбекских гастарбайтеров, и если к китайцам все уже привыкли, то насчет узбеков мало кто понимает, кто они такие и как с ними себя вести.

Факт, впрочем, в том, что оба моста даже сейчас выглядят впечатляюще — и действительно делают Владивосток похожим на русский Сан-Франциско. И еще в том, что покамест китайцам, кажется, ничего не угрожает. Во всяком случае, по приезде на тот самый остров Русский рядом с проржавевшим причалом обнаруживается китайский ресторан. Там подают бульон, куда накромсали свинину и настрогали картошку, куриные желудки в соусе и еще примерно 80 блюд. На стене висит прейскурант, расписывающий штрафы за «разбитую посуду»; под посудой понимается не только рюмка (50 р.), но и, например, цветомузыка (5000 р.) и холодильник (30000 р.). Девушка-официантка знает по-русски ровно одно слово: «синий» — это цвет кабинки туалета, расположенной на улице.

Владивосток — это город лаовай, рипс нимада.

«У нас на фестивале последнем показывали «Мишень» по Сорокину, — сообщает Екатерина Седых; она помогает организовывать местный международный кинофорум «Меридианы Тихого» (показывают на нем в основном азиатских режиссеров, которых больше нигде в России не увидишь). — Ну и там, соответственно, китайский язык, китайские небоскребы. Было забавно этот фильм смотреть здесь. Потому что здесь уже это все есть». Китай — главный здешний миф, причем миф, кажется, и для самих обитателей Дальнего Востока. Вроде как где-то в городе у китайцев уже есть свой район — но никто там не бывал.

Китайцев не увидишь ни в барах, ни в театрах, ни в магазинах — и все-таки азиатская жизнь здесь везде. В любом захудалом микрорайоне есть недорогой китайский ресторан — и губаджоу, свинина в кисло-сладком соусе, уже превратилось в любимое народное блюдо. На улицах города стоят автоматы, в которых продается японская газировка — вроде той, что чем-то напоминает газированное молоко. Человек из местной хип-хоп-группы V-Style рассказывает, как он продавал в Южную Корею биты («Сами они криворукие, а спрос есть — там же колония США»). Ильяс Зинатулин, автор галлюциногенных живописных полотен и серии работ «Психотэ-Алинь», регулярно продает в ту же Корею картины: «Владивосток — это вообще единственный в мире европейский город в центре Азии». Вершину одной из сопок обложил «Зеленый угол» — раскинувшийся на несколько квадратных километров автомобильный рынок, где стоят стройными рядами японские машины с правым рулем (других здесь не бывает); говорят, до того как подняли пошлины, он был еще в несколько раз больше, а теперь самые ушлые распиливают машины в Японии, привозят их как металлолом и на месте склеивают обратно. На самых задворках рынка с легковушки торгуют японским виски в четырехлитровых бутылках, японской жвачкой и прочей контрабандой. Недалеко от центра города, на улице Спортивной, расположен огромный китайский вещевой рынок: металлические контейнеры, в которых хозяева и торгуют, и зачастую ночуют, стоят прямо под трубами теплотрасс; воняет; продают все, начиная от кальсон и закан­чивая голографическими картинами, на которых Иисус Христос занимается армрестлингом с дьяволом. Еще тут можно постричься, сделать татуировку и поесть за смехотворные деньги — причем рестораны называются «Лена и Саша», «Аня и Женя» и все в таком духе: открывая заведение, китайцы берут себе русские имена.

Китайцы везде — но их почти никто не боится; куда более реальный страх, судя по местным разговорам, — это что Дальний Восток Китаю просто продадут (якобы и саммит АТЭС делается, дабы показать товар лицом). Пока же китайцы ездят во Владивосток работать — а русские ездят в Китай отдыхать. «Приграничный город Сунь-Фуй-Хэ, хорошая гостиница, два дня, четыре с половиной тысячи путевка — и тусыч идет, — рассказывает Диана Кузнецова, которая с китайцами училась и работала. — Куня — это «девушка», корефан — «парень», китайцы так к русским обращаются. А еще — помогайки. Схема такая: есть предприниматель, и он хочет перевезти товар из Китая в Россию. Но провезти можно на чело­века только 30 килограмм. Так он нанимает автобус, собирает людей, они платят по 500 рублей или вовсе ничего не платят, отдыхают в Китае — а на обратном пути берут чужие сумки и провозят их через границу. Я возила как-то группу — очень смешно было. На таможне спрашивают: «Что в сумке?» Все отвечают: мои вещи! Просят открыть — а там у мальчика пятнадцать лифчиков и четыре резиновых фаллоса».

Владивосток — это город подвижников.

«У меня Лагутенко-девятиклассник под ногами бегал! Я с Троицким дружу! С Мамоновым, правда, не общаемся уже», — сообщает Александр Городний, крепкий седой человек в тельняшке. В правой руке у него рюмка водки, в левой — бутерброд на черном хлебе: в музее-галерее «Арт-этаж», который он организовал, только что прошел вернисаж, далее — фуршет. В основной коллекции «Арт-этажа» имеются Оскар Рабин и Михаил Шемякин; в рамках выставки, посвященной российскому флоту, представлены Петр Белый и Дмитрий Шагин; рядом с кабинетом Городнего прямо на стене несколько лет назад нарисовал картину бельгиец Люк Тюйманс, по энциклопедическому определению — один из самых влиятельных живописцев современности. Бельгийцы тут вообще частые гости — собственно, здесь же, на вернисаже, обнаруживается фламандская кураторша Кристин Стил, у которой только что закончилась здесь выставка. Я спрашиваю ее, как в городе дела с современным искусством. «Ноу прогресс, — вздыхает она. — Они все пишут пейзажи. Я им говорю: не надо! Попробуйте что-нибудь другое!» Сам Городний, впрочем, жалуется не на художников, а на власти, которые современное искусство полностью игнорируют.

На государство тут вообще жалуются все, кому приходится с ним сталкиваться, — поэтому большинство старается дел с ним не иметь. А то и вообще не иметь дела ни с кем, кроме своих. Еще на одной сопке (порой возникает ощущение, что Владивосток целиком состоит из вершин), в мансарде с видом на залив расположена студия «Чердак Forever». У нее нет ни сайта, ни магазина; пространство, где делаются вещи, представляет собой одновременно шоу-рум — при этом от клиентов нет отбоя, дизайнеров то и дело зовут на стажировку то в Париж, то в Лондон, а сделанные ими остроумные ретрофутуристические вещи показывают и на Russian Fashion Week, и на «Авроре», и где только не… «Это все уже ­давно стало немодным — стремиться в столицы, — отмахивается Зоя Липатникова, которая десять лет назад «Чердак» придумала. — Когда мы первый раз на RFW ехали, столько денег ввалили, по максимуму все сделали — как же, девочки из леса явились. Приехали — чуть не обрыдались: ну такой колхоз, ужас. В Москве есть хорошие ­дизайнеры, но обстановка очень тяжелая — каждый хочет тебе голову откусить. Нас охотно покупают и там, и в Петербурге, и в Дюссельдорфе — но нас покупают и здесь. Люди же не куда-то бегут, а от себя. Здесь хорошо. Здесь другие приоритеты — важно не качество потребления, а качество исполнения. Не что ты где-то увидел или прочитал, а то, что ты умеешь делать».

Во Владивостоке есть во что одеться — и есть куда в этой одежде пойти. В последние пару лет в городе пачками открываются бары. Человека, ответственного за этот бум, зовут Артем Падерин. Компания, в которой он работает, открыла три заведения — Street Bar (это примерно местная «Солянка»), Bar21 (тесное место для здешнего среднего класса, где девушки пляшут на барной стойке под Дэвида Гетту) и новейший «Мумий Тролль»-бар» (про который пока непонятно — то ли это песочница для молодых групп, то ли пространство ностальгических дискотек поколения 90-х, то ли и то и другое). Собственную историю успеха Падерин излагает так: «Надо было кого-то приглашать с Запада. Начали с диджеев. Первым мощным привозом стал сет Тараса 3000». «Позвольте, — перебиваю я, — Тарас 3000 — это ж Дима Японец. При чем тут Запад?» «Ну как при чем, — удивляется Артем. — Запад. Западная Россия».

И правда, если смотреть из Владивостока, вся Россия — Запад, а Москва и вовсе находится примерно на том свете. Из-за этого, видимо, здесь нет свойственного нестоличным городам провинциального нытья: мол, у нас-то ладно, у вас-то о-го-го. Когда Китай и Япония в двух шагах, а Москва — в девяти часах лету, как-то странно жаловаться на собственную ущербность. «Современная культура — она везде одна, — комментирует Андрей Василенко, импозантный бонвиван и франт при очках и усах, который и на вечеринке «Love Boat» бы не затерялся. — Интернет всех образовал». Василенко курирует на тех же «Меридианах Тихого» программу, аффилированную с современным искусством, и вместе с друзьями Николаем Афонченко и Татьяной Агеевой составляет промогруппу «Астра», которая как раз и заботится о том, чтобы хорошо одетые люди Владивостока появлялись в хорошо выглядящих местах. Они делали вечеринку в корпусе местной номенклатурной поликлиники и вечеринку на барже, привозили Липелиса и того же Японца. «Есть такой сайт — Icanteachyouhowtodoit, там человек самые модные вечеринки Нью-Йорка снимает, — комментирует Василенко. — Вот у нас визуально — практически то же самое. Только там настоящий Маржела, а здесь — нет». «Мы и сами не думали, что люди ко всему этому так отнесутся, — подхватывает Агеева. — Просто хотели, чтобы было красиво. И публика, и музыка. На нашу первую вечеринку пришли 50 человек. На последнюю — 700. Когда мы делали Хеллоуин на тему русского леса, чего там только не было. Был человек, одетый как русская печка». Мы сидим шумной компанией, и кто-то, чье имя я так и не удосуживаюсь узнать, произносит универсальную максиму — «Это ко всему в городе относится: ­хочешь веселиться — сделай сам».

Эта максима применима ко всему, что здесь происходит, и главное — она работает. Преуспевающий юрист Антон Агейченко в какой-то момент все бросил, продал квартиру, арендовал помещение на центральной улице и открыл кафе-бар — и теперь там готовит кофе лучший бариста региона, продаются товары из ассортимента «Лавки Артемия Лебедева», а народ набивается в заведение днем и вечером, несмотря на то что у него нет даже вывески. 19-летний Тихон Макаров снял короткометражку по собственному сценарию — про то, как безумный сотрудник организации по исправлению кармической несправедливости придумывает делать консервы из гопников, — и прошел в конкурс короткометражек Каннского фестиваля. Познакомился во французском поезде с местной девушкой, которая теперь приехала к нему во Владивосток; съездил на Селигер, получил грант и даже умудрился попасть на встречу с Медведевым, коему задал вопрос про то, какого черта государство пихает везде Никиту Михалкова. Крепкий мужчина Сергей Руденок пытается расшевелить местную театральную жизнь, ставит пьесы Василия Сигарева, пеняет на недостатки репертуарной системы и на то, что власть не утруждает себя даже тем, чтобы привести в порядок театральные помещения. «Вот мы с тобой хотим прийти в заведение, чтобы было стильно, правильно? — напирает он. — Вот и в театре должны быть не обшарпанные сидушки, чтоб штукатурка с потолка не падала. Что они, бл..., делают? Берут здание, снаружи, бл..., его облизывают, внутри остается гниль. Я туда девушку свою привести стесняюсь!» Через пару часов и несколько сотен граммов Руденок уже требует гитару и пытается втолковать проходившей по улице даме, что занимался с ней сексом в туалете какого-то клуба. В этот момент в нашем поле зрения появляются пять американских моряков в кителях и фуражках — и спускаются в бар «Рокс», где местный ансамбль играет каверы на группу Nirvana.

Владивосток — это город-порт.

«Я поняла, что ты невыносимый урод». — «Почему я урод? Как я должен вести себя?» — «Страдать!» «Знаете что, — обращается к обсуждающим свои роли артистам режиссер Сергей Боровков. — Давайте не произносить слова «любовь». Мы стоим на пароме, который идет на остров Русский, — там Боровков собирается снимать очередную сцену собственной короткометражки; главную роль играет девушка, работающая в том же «Чердаке», за звуком следит лидер местных инди-знаменитостей Mari! Mari!, за костюмами — Афонченко из той же «Астры». Боровков учился во ВГИКе, но в Москве ему не понравилось, к тому же к нему обратилась жена губернатора Приморского края Лариса Белоброва и предложила снять полнометражный фильм с ней же в главной роли (актриса Театра им. Горького, Белоброва — вообще тайный покровитель местной культурной жизни, ее имя всплывает при самых разных обстоятельствах) — и он вернулся. Фильм, правда, пока не доделан (картина называлась «Ночь» и предполагала много съемок в темное время суток, что не очень понравилось супругу героини), но возвращаться в столицу Боровков не планирует. Когда я пытаюсь выяснить у него почему, он разводит руками: «Здесь иначе жизнь течет. Никто никуда не торопится. Ну и потом, здесь дико романтично. Со всех сторон — море».

Слово «море» в качестве аргумента здесь рано или поздно произносит каждый. Море окружает. С моря прямо в головы врывается ветер. Море объединяет всех, кто здесь жив, — и когда приходит ночь, это становится совсем очевидно. Американские моряки, раздевшиеся до белых рубашек, машут руками под «Smells Like Teen Spirit» в исполнении рок-группы из шахтерского города Артем. В как бы гламурном месте Cuckoo девушки на шпильках заказывают дорогие коктейли, а бритые мужчины в свитерах пялятся на гоу-гоу и изображают что-то вроде танца хард-басс. В главном городском рок-клубе BSB происходит рейв — здесь вспоминают летний фестиваль на необитаемом острове, и кто-то ставит сверхсовременный ремикс артиста Джейми хх на певицу Адель, и я успеваю подумать, что, видимо, современная культура — она и правда везде одна, а ничего больше я уже подумать не успеваю, потому что мы едем в R’n’B-клуб Placebo, и его арт-директор вместо приветствия машет руками и кричит: «Что вы тут делаете, здесь п…дец»; и мы едем в полузакрытый клуб Downtown, где в красно-кирпичном антураже смотрят «Бешеных псов», а за соседним столиком обсуждают недавнюю поездку в Северную Корею; и мы едем в «Мумий Тролль»-бар», где хипстеры, менеджеры среднего звена и пацаны с района с равным неистовством подпевают ностальгическим нетленкам Total и «Ленинграда» и хором орут локальный хит местного рок-стара Ивана Панфилова про «славный город, что на море, далеко, но нашенский».

Следующей ночью в Street Bar я снова слышу тот же ремикс на Адель. Разумеется, выясняется, что ставит его тот же самый человек, что вчера взрывал танцпол в BSB. В конечном счете Владивосток — очень маленький город.

Примерно любой населенный пункт в стране при ближайшем рассмотрении тянет обозвать Россией в миниатюре — тем более что Россия велика, а на миниатюру в любом случае не поместится все сразу. Владивосток не исключение. Здесь пилят огромные госбюджеты — но даже это ведет к зримым изменениям. Здесь с опаской относятся с чужеземцам — но как-то приучились жить с ними в согласии. Здесь уже вдоволь освоили культуру потребления — но еще только учатся потреблять культуру. Здесь все знают всех — и все кое-как уживаются друг с другом. В общем, здесь все знакомо. Разве что футбол начинается в три часа ночи. Разве что почти из каждого окна видно море. Разве что когда едешь по городу и кажется, что машина въезжает в облака, у тебя закладывает уши.