В понедельник, 26 апреля 1937 года Иван Бунин и Владимир Набоков читали рассказы Евгения Замятина на вечере его памяти в Париже. В Техасе легендарный агент ФБР Мелвин Первис, гроза преступного мира, неожиданно отменил свадьбу с актрисой Дженис Джарратт — торт был уже наполовину готов. А в небе над городком Герника-Лумо на севере Испании появились бомбардировщики — сперва немецкие, затем итальянские — и за три часа пятнадцать минут фактически стерли этот город с лица земли.
К тому времени Гражданская война в Испании шла уже почти год и была далека от завершения. В Гернике были расквартированы два батальона республиканских войск, в городе работала крупная оружейная фабрика. Но поддерживающие франкистов националисты били не только по военным целям. Они сбрасывали на город зажигательные и осколочные бомбы, разрушив три четверти города. А за бомбардировщиками последовали истребители, выкашивавшие выживших пулеметным огнем. По злой иронии меньше всего пострадали как раз объекты военной инфраструктуры.
Благодаря работе журналистов о трагедии в Гернике уже на следующий день узнал весь мир. Оценки числа пострадавших сильно разнились — от нескольких сотен до нескольких тысяч человек при населении в пять тысяч. Столкнувшиеся с яростным осуждением франкисты долгое время вообще отрицали сам факт налета. «Гернику сожгли не мы. Испания Франко никого не сжигает», — писали они, обвиняя республиканцев в том, что они сами подожгли город.
Герника стала символом бессмысленной и беспощадной военной жестокости — но не последней трагедией такого рода даже той войны. В ноябре того же года легион «Кондор» (тот же, что и в Гернике) сбросил бомбы на каталонский город Лерида. Погибли сотни человек, в том числе 48 учеников и учителей местной школы. Девять лет спустя в Нюрнберге начальник Люфтваффе Герман Геринг говорил, что помощь франкистам была для него способом опробовать в деле силы молодой немецкой военной авиации.
Пабло Пикассо в те годы жил в Париже и, прочитав о бомбардировке Герники, немедленно принялся за работу. Он писал «Гернику» полтора месяца, и 4 июня полотно было готово — черно-белое, будто кадры кинохроники, заполненное искаженными страданием фигурами. Умирающая лошадь; рука, сжимающая сломанный меч; мать, оплакивающая мертвого младенца; и среди всего этого хаоса — бык, будто бы безразличный к происходящему. Искусствоведы до сих пор спорят о том, что именно символизирует его фигура, но сам Пикассо утверждал: «…Этот бык просто бык, а эта лошадь — просто лошадь… Если вы наделяете определенные предметы на моих картинах смыслом, то, может быть, вы и правы, но не я вкладываю этот смысл».
Возможно, в этом и заключается сила «Герники». Это не сложное высказывание, а впечатанный в восьмиметровое полотно ужас войны. Не больше, но и не меньше.
Тем не менее не все посетители парижской Всемирной выставки 1937 года, где «Герника» была представлена, были впечатлены. Некоторых испанцев шокировал стиль Пикассо: им больше нравилась картина Орасио Феррера «Мадрид 1937 (Черные самолеты)». Свои претензии предъявляли и марксисты: по их словам, в «Гернике» очень не хватало надежды на светлое будущее (а конкретно — на победу пролетарской революции). Искаженные фигуры жертв бомбардировки наверняка тоже многих оскорбили — как на днях оскорбила Захара Прилепина «Большая мать» Олега Кулика. В 1937 году борьба с модернизмом была популярна. Через четыре месяца после бомбежки Герники в Мюнхене открылась знаменитая выставка «Дегенеративное искусство». На ней власти Германии показывали гражданам, какие именно художники недостойны существовать в мире победившего фашизма. Рядом с Кандинским и Клее там были представлены и работы Пикассо.
Но главная претензия была той же, что мы слышим по сей день: может ли трагедия быть сырьем для искусства? И вообще, уместно ли искусство во время войны? Как часто бывает с искусством, ответы на эти вопросы дало время.
В 1970-е американцы протестовали против войны, развязанной их страной во Вьетнаме — и с их плакатов взирал мертвым взглядом солдат с «Герники». В 2010 году жительницы ЮАР вышили свою версию «Герники» — изображающую ужас не войны, но эпидемии ВИЧ. В 2015 году болгарин Йовчо Савов создал «Эгейскую Гернику»: баскские горожане стали в ней сирийскими беженцами в лодке посреди моря. «Гернику» можно узнать и на одной из картин украинского художника Антона Логова, изображающих «спецоперацию». А в 2011 году канадка Эрика Лакерт поставила пьесу, где персонажи «Герники» оживают в студии Пикассо.
Американец Рон Инглиш создал больше пятидесяти вариаций на тему «Герники», окончательно доказав, что это не просто картина, а одно из главных произведений столетия. По определению итальянского искусствоведа Филиппа Даверио, картина Пикассо «в той же мере воплощает собой XX век, как и Сикстинская капелла — эпоху Возрождения». С ним соглашается и Вознесенский: «Если бы он одну только „Гернику“ написал, он уже был бы художником века».
«Герника» оказалась не единственным антивоенным шедевром Пикассо. В 1944 году в оккупированном еще нацистами Париже он начал писать «Склеп», своего рода сиквел «Герники», посвященный холокосту. По легенде, на вопрос офицера «Это вы сделали?» Пикассо с вызовом ответил: «Нет, это сделали вы». (Согласно другой версии, разговор касался как раз «Герники».)
Сейчас Герника отстроена заново: площади, ресторанчики, туристы — обычный европейский городок. Только копия полотна Пикассо на одной из городских стен напоминает о том, что произошло восемьдесят пять лет назад, будто череп на старых натюрмортах. И судьба города, и судьба картины говорят: три тысячи зажигательных бомб — огромная разрушительная сила, но искусство сильнее любой войны.