У моей мамы два высших музыкальных образования — фортепиано и вокал, и меня очень рано отдали в музыку. Но родители никогда не настаивали на таком выборе профессии, я сама после девятого класса осознанно захотела пойти в музыкальный колледж. На нашу специальность был недобор, учреждению угрожало сокращение финансирования, и преподавателей, в том числе маму, администрация просила привести детей просто сдать экзамены. Дальше можно было просто отказаться от зачисления или в любой момент бросить, но я осталась. Это оказалось намного интереснее школы: ребята из разных городов, у всех горят глаза, вместо уроков ходишь уже на лекции к профессорам плюс столько разных мероприятий, студенческая жизнь уже в 15 лет.
Я окончила колледж, параллельно доучилась в старших классах общеобразовательной школы, а потом поступила в консерваторию.
Моя будущая профессия называется музыковед, по умолчанию мы все — будущие преподаватели музыки. Нам дают азы многих исполнительских и теоретических профессий, с которыми мы можем дальше развиваться в каком-то направлении. (Другое дело, что девять педагогов из десяти — консерваторы и считают, что если ты не выучил 10 фуг за семестр или не знаешь, в какой форме написано рондо Фарлафа, то недостоин диплома.) Я хочу заниматься музыкальной журналистикой, мне интересна современная музыка, музыкальный театр. У нас преподает опытный музыкальный редактор, автор чуть ли не единственного учебника по этой узкой специальности, и мне нравится база, которую она дает по рецензированию классической музыки, но я не знаю, насколько это актуально для современного искусства. Она академична, консервативна, она руководит газетой консерватории, в которую не принято писать о рок-музыке. И вот эти знания добираю только на практике, благо композиторам можно задать любой вопрос в фейсбуке.
Но нельзя сказать, что я учусь в консерватории ради одного предмета. Полезны все они, включая те, которые терпеть не могу. Надо уметь распознавать, сравнивать, анализировать искусство. А то напишешь: «Вася Петечкин придумал гениальный ход» — а такое уже было у Штокхаузена, но ты этого не знаешь, потому что лекцию прогуляла. На Западе специалисты по musicology учатся не с исполнителями, а в обычных вузах, с математиками и физиками. Мне кажется, наша система намного продуктивнее при всей ее инертности.
Один из самых удачных вариантов трудоустройства выпускников за последнее время из моих знакомых — это менеджер в концертном агентстве. Она организует концерты, пишет программки. Не для этого, конечно, стоило учиться пять лет в одном из лучших вузов мира, но она хотя бы осталась в музыке. Зачем 20 лет жизни отказываться от детства, по 12 часов пиликать на скрипке, только в 25 лет получать диплом? Чтобы пойти работать в банк, как это многие у нас делают?
Есть еще человек, ставший кем-то вроде концертного директора в культурном пространстве ЗИЛ. Кто-то остается на кафедре и выбирает путь ученого. Некоторые приезжие возвращаются домой. Исполнители сколачивают квартеты и обслуживают свадьбы, идут играть на скрипке в шоу «Голос» — это все хорошо оплачивается, но не дает развиваться. Из 1,5 тыс. человек, учащихся сейчас в консерватории, наверное, у одного есть шанс стать солистом. Многие девочки стремятся выйти замуж и вообще ничего не делать. Конечно, работы не хватает. Если исполнители могут подрабатывать, то у нас, теоретиков, выбора еще меньше. Я с ужасом ожидаю клинической смерти, которая ждет меня через полтора года с получением диплома: куда идти? Где жить?
С другой стороны, консерватория — это фильтр. В музыке после нее остаются те, кто реально готов двигать искусство из его нынешнего состояния. Иногда, когда в театре после спектакля все хлопают и восторгаются, мне хочется взбежать на сцену и крикнуть: «Лю-юди, опомнитесь!» Почему-то сейчас популярны плохие, халтурные вещи. Неужели мы перестали отличать хорошее исполнение, режиссуру, музыку от плохого? В постановке «Cosi fan tutte» (комическая опера Моцарта. — Прим. ред.) девушки бегают в теннисных юбках вокруг унитазов — они делают этот спектакль богаче? «О, спектакль получил премию, его поддержало Министерство культуры, вчера о нем говорили по Первому каналу… Я ничего не понял, но браво!» — думает зритель. Или вот был дикий ажиотаж вокруг фильма «Ла-Ла Ленд» — это, что, так уж оригинально и свежо? Это просто добротно сделанная картина. Есть фильм «Все песни только о любви» с Луи Гаррелем в главной роли — сюжет один в один и та же проблематика.
Мне кажется важным говорить и писать об искусстве, чтобы помогать разбираться в нем. Я хочу, чтобы у настоящего искусства появились шансы выйти из тени.
Я поступил в вуз на библиотекаря, потому что заело однообразие работы, которой занимался на тот момент. К 18 годам я монтировал газопроводы, работал в автосервисе, в пиццериях, в торговле — последнее мне совсем не понравилось, слишком много неправды. Но у нас в Иванове нет другой нормально оплачиваемой работы, кроме как в торговых центрах. Так вот, заела рутина, а в библиотеке, я знал, постоянно проходили какие-то мероприятия, занятия. У меня уже было образование библиотечного колледжа, куда я пошел после девяти классов, чтобы пойти хотя бы куда-нибудь учиться, и дальше я осознанно поступил в Орловский институт культуры на библиотечный менеджмент.
Меня учили маркетингу, психологии и педагогике (для работы с посетителями), управлению в библиотечной деятельности, разумеется, общим гуманитарным наукам, информационным технологиям. Нас учили кабинетные профессора, но не могу сказать, что они были пыльными консерваторами. Наоборот, настраивали на то, что мы получим дипломы и пойдем в библиотеки с целью их изменить.
Сегодня библиотека трансформируется. У нас говорят, что она должна стать для людей «третьим местом» после дома и работы — пространством, где можно не только брать/сдавать книжки, но и проводить время, работать с бесплатным вайфаем, слушать лекции, смотреть фильмы. Библиотечная система — это же широкий фонд зданий по всей стране, она может быть площадкой для распространения любых знаний. А библиотекарь может быть методистом на всех этих мероприятиях, кроме того, его роль — быть навигатором для посетителей в мире информации, то есть он должен быть очень компетентным, чтобы в этой информации разбираться.
Образец того, во что наша сфера должна превратиться, — Российская государственная библиотека для молодежи в Москве, где есть и коворкинг, и читальный зал, и познавательная программа. Ведь как только людям неинтересна библиотека, они уходят читать книжки в интернет или покупают в книжных магазинах (правда, в последнее время для нас это недешево).
Я понимаю, что сейчас все не так радужно, что в большинстве библиотек работают не всегда достаточно образованные пожилые дамы, и так будет до тех пор, пока в этой профессии не поднимут зарплаты. У нас они неадекватны тому уровню навыков, который надо требовать от сотрудников: и с людьми работать, и кругозор широкий иметь, и информационный мусор фильтровать. В Подмосковье, например, есть приличные зарплаты и современные библиотеки. Если у нас ситуация с этим не изменится, то буду решать вопрос с переездом в другой регион, где я смогу принимать на работу разносторонне развитых людей и воплощать такие изменения.
Какой карьерный рост у библиотекаря? В менеджменте можно стать и директором, и занять пост в Российской библиотечной ассоциации, и до министра, наверное, можно дорасти. Но я не хочу быть директором или министром. Мне интересно заниматься развитием разных форматов работы и привлечения людей.
В детстве я не любил читать. Это использовалось как наказание: Тимофей провинился — читает десять страниц. Хоть моя мама и педагог, дома была огромная библиотека, но я рос рядом с ней и не пользовался. Мы жили в деревне, и до 17 лет я вел раздолбайский образ жизни. С седьмого по девятый класс программу вообще пропустил мимо, оценки в аттестате были нарисованы. Перед совершеннолетием начал понимать, что дальше меня ничего хорошего не ждет, и был такой кризисный момент, когда выручили книги. Начал со Стругацких. Стал находить ответы на свои вопросы. Решил нагонять программу. В полевых командировках, укладывая газовые трубы, читал школьные учебники. Потом женился, жена у меня преподаватель, и я у нее периодически брал уроки русского языка. Это, конечно, неправильно, надо все вовремя делать, но я понимал, что иначе останусь в этой деревне навсегда.
Это не моя основная цель, но отчасти я работаю в детской библиотеке, для того чтобы увлекать детей чтением, чтобы у них не было такого трудного взросления, как мое.
У меня было забавное детство: папа тянул в большой теннис и языки, мама — в музыку. Она в своем детстве мечтала стать певицей, у нее есть слух и голос, но ее родители не могли себе позволить отдать ее в музыкальную школу. Возможно, во мне она хотела воплотить свои детские мечты. Сейчас я жалею, что не пошла учиться в иняз. Потому что из консерватории люди уходят в никуда, за исключением процентов двадцати, которые нашли варианты прослушивания за рубежом и уехали туда. Я никогда не рассматривала вариант переезда, и даже когда была возможность стажироваться в Германии и Италии, ее не использовала. Остальные 80% идут работать в театры за 15 тысяч рублей, кто-то пытается прорваться в Большой — но туда попадают совсем единицы — или вообще не работают по профессии.
За годы учебы здесь, исключая подготовительные курсы, я посещала практически все занятия. Пропускала минимум. При этом не могу похвастаться какими-то сверхъестественными знаниями, которых нет у увлекающихся музыкой людей без консерваторского образования. Большинство наших педагогов просто следовали программе, не давая больше. Не все действительно хотели вложить нам что-то в головы. Я думаю, что они плохо мотивированы из-за невысоких зарплат, за которые делу готовы реально посвящать себя только фанаты.
Мне самой нравится преподавать. Я хотела бы после окончания заниматься преподаванием вокала, даже — не в ущерб семейной жизни — несколько дней в неделю работать в музыкальной школе. Можно сказать, что у моей профессии есть будущее — просто это не оперная сцена.