Oligarkh: самая русская электронная группа, чаще выступающая за рубежом

Группа из Петербурга записывает бейс в духе Расти или TNGHT, только с колоколами, молитвами и старинными песнопениями. Делают они это не по заданию партии и не с благословения РПЦ. Николай Овчинников поговорил с участниками проекта Oligarkh о корнях, церквях, фестивалях и программе «Играй, гармонь!»

— Группа Oligarkh восстанавливает культуру «России, которую мы потеряли», меняет ее прочтение — насколько этот тезис справедлив?

Виктор: Это сверхзадача, лично для меня.

Антон: Тема «России, которую мы потеряли», меня беспокоит, но не то чтобы я скорблю по конкретной эпохе. Эти образы сидят в подсознании любого российского человека. Да и не только российского: и француз, и испанец примерно представляют себе, как выглядели царь, Ельцин, Наташа Ростова и какие-нибудь красноармейцы. Понятно, что не все считывается; и слава богу, иначе было бы много претензий от авторов. При создании видео, которые транслируются на концерте, в работу идет все: новости, реклама, фэшн-съемки, которые могут стоять рядом с фрагментом из «Зеркала» или «Иванова детства» и смотреться как цельное произведение. Отражает ли это «Россию, которую мы потеряли»? Нет, просто русскую культуру. Абстрактно русскую.

— Откуда интерес к несоветской, досоветской культуре?

В.: Вообще, все началось однажды вечером после трудного дня, когда не хотелось ничего городского — хотелось уйти, убежать, прикоснуться к дереву, выйти в поле, оставить все дела. Я включил негромко плейлист русских народных песен — и у меня возникло ощущение, что я нахожусь в поле, а в дальней деревне, которая вон там виднеется, женщины поют хором. Эта галлюцинация мне понравилась. Я подумал, что это классно, хочу этим поделиться.

— А что с картинкой? Вот песня готова — как ищется для нее видеоряд?

А.: Начинаются поиски. Что-то давно лежит, ждет свой трек. Что-то ищется по разным странным тегам типа «кокошник», «балалайка». Но по ним уже все непошлое исчерпано, приходится поковыряться. Я все не знаю, куда вставить прекрасный танец матросов из фильма «Оптимистическая трагедия».

В.: В истории с «Лебедями» всю концепцию придумал Антон. И посыл трека тоже его.

А.: Сперва мы успевали к годовщине путча 1991 года. Выискалось несколько желающих помочь с клипом, была идея с отвлеченными образами: человеческая пирамида с флагами, омоновец, балерина — хотелось как-то все это ритмически замешать. Но у бесплатных инициативных людей инициатива заканчивается в самый неподходящий момент. В итоге мы все сделали сами, получился полный DIY, за который ратуют все.

«Лебеди»

— Для тех, кто жил в начале девяностых, клип «Лебеди» — подспудный ужас из детства. Как он сложился с точки зрения звука и картинки?

В.: Когда я показывал звукорежиссеру разные демки, и в числе них этот трек, то встретил как раз такую реакцию. Я подумал: «Прикольно», потому что сам не ощущал ничего такого.

— Ремиксов на это произведение полно, и большинство — не сказать чтоб удачные.

В.: Ремикс вообще часто оканчивается ерундой. Но мы не делали ремикс. Это было новое прочтение. Там все перевернуто с ног на голову — припевом стал куплет, куплетом — припев.

— «Лебеди» — политическое высказывание?

А.: Нет. А что там политического?

— История, которая стала основой для трека и клипа.

А.: Ну к ней и надо относиться как к истории. Наверное, из нее можно вывести какую-то мораль, но это уже задача читателя, зрителя, критика. Вот у нас такая интерпретация — 1991 год домашними усилиями, без актеров, чисто предметами интерьера и проекциями.

— К 100-летию Октября ничего не собираетесь сделать?

В.: Как раз придумаем что-то с танцующими матросами, чтобы было их куда вставить.

— Вас пытались позвать на патриотические или православные мероприятия, раз уж вы работаете с русской культурой? Или, наоборот, ругали за то же самое?

А.: Ругали нас только пьяные и неадекватные люди. Православная история у нас была и, возможно, будет еще. В городе Электроугли проходит фестиваль «Троица», который организует местный собор. Это очень мило. Реально при храме есть трапезная, с утра кормят, потом отводят в городской парк, где мы гуляем. Такое народное гулянье, разговление на День города. Я спросил одного из батюшек перед нашим выступлением: «У нас там чертики и огонь в видео, это нормально?» А он: «Нормаль, устоим». Однажды Толоконникова написала нам, что у нас классная музыка. Я ответил: «Спасибо», но развивать эту дружбу мы не стали.

— Почему?

А.: Она не то чтобы прямо лезла дружить — просто написала, что ей нравится проект, мы поблагодарили. Но, честно говоря, участвовать в ее проектах для нас было бы не лучшей идеей. И так все спрашивают, почему нам до сих пор не пришили «оскорбление чувств».

— Вас позвали на фестиваль Sziget. Как это получилось?

А.: Нас туда позвали после словенского шоукейса MENT. Там на нас в клуб собралась огромная толпа: слэм, стейдждайвинг. Человек с «Гластонбери» не смог к нам из-за этого пробиться на выступления. В клубе было столько же народу, сколько и на улице осталось стоять — а это один из самых больших клубов Словении.

— Отношение к вам как к российской диковинке вас расстраивает или радует?

А.: Ничего омерзительного в этом нет. Россия — большая страна стереотипов. Есть куча представлений о ней. Зато у группы есть понятный сюжет и тема. Ну как эмо — про любовь, а регги — про угнетение или радость.

В.: Есть масса однотипных групп, которыми сложно заинтересоваться. А ведь музыкой хочется заинтересоваться, вовлечься. Но такого не происходит, потому что все повторяют друг друга. Это скучно, так не должно быть.

— О ком идет речь?

А.: Вы все пытаетесь нам какие-то провокативные вопросы задать. Разжечь пытаетесь? Слишком беззлобное интервью?

В.: Об одинаковых группах.

— На «Анатолии» использованы семплы из старых рэп-треков. А с кем-то из современников хотели бы поработать?

А.: Предложения оттуда были. Но нельзя за три дня в авральном режиме что-то создать. Времени может не хватить — мы же независимые музыканты, нам многое приходится делать самим. Например, нам светит поездка в Китай, запланировано семь концертов. Это не очень прибыльное предприятие, потому что билеты туда дорогие, а страна незнакомая. А что смущает? Hyperboloid катает туда своих артистов, дорога проторена.

Российский слушатель не очень понимает зачем. Есть представление, что у нас замкнутая сцена с робкими попытками выйти на Запад. На самом деле, у нас куча групп, которые так себе популярны у нас, а еще так себе популярны в других странах, но они выступают там и тут — это окупается. Группу The Grand Astoria помните? А они катаются.

— Вернусь к рэпу. Вы говорили, что были предложения. А было ли желание? И если да, то с кем?

В.: Наверное, с Михой Архангелом. Мне нравится группа «Всигме», которая «Копы в огне». Они пока самые сермяжные для меня.

А.: Миха Архангел — самый родной и веселый. Хаски тоже сермяжный, душераздирающий. Мне нравится его язык такой смешной, с выплевыванием слов, с отрыгиванием каким-то.

— Вы говорили о некой сверхцели, связанной с восстановлением русской культуры. А в чем она заключается? Есть ли емкая формулировка?

В.: У всего должна быть моральная цель. Любое творчество имеет вектор.

А.: Хорошее, доброе, светлое. Не призывающее к насилию, не спекулирующее на горячих темах. Условные задачи какие? Не хотелось бы тупо копировать. Ну мы тупо не копируем. У всех есть условные источники. У Расти — прог-рок, у Flying Lotus — фанк, хип-хоп и авангардный джаз. А у нас — русская музыка. И мы уже думаем, как ее показать.

В.: Ведь что может быть глубже в нас? Не любовь к блюзу, не любовь к танцевальной музыке. Это не корень. Самый корень — и есть русская музыка. Это самое интересное ядро.

А.: Любая интерпретация — самостоятельное произведение. Пересказ «Войны и мира» недотягивает до оригинала, но интерес представляет. Например, пересказ семилетнего ребенка — интересно же его прочитать!

— Вы — такой семилетний ребенок?

А.: Нет, мы побольше. Но мы все воспитаны этой постмодернистской игрой девяностых с цитированием, гиперцитированием, в одном куске вроде много всего, а он понятен и доступен.

В.: Куча заимствований — это прикольно, это игра разных авторов. Это вечеринка, где встретились куча авторов.

А.: Главные постмодернистские произведения какие? «Имя розы» и «Криминальное чтиво». Куча цитирований, но в увлекательной форме.

— И вы — «Криминальное чтиво» от русской музыки?

А.: Типа того. Кто-то смотрел всякие французские фильмы «новой волны» и неореализма, а мы — телевизор, концерты народной музыки и что там играло из красной «девятки» в магнитоле.

В.: Фолк, кстати, до сих пор очень любят на белорусском телевидении. Мы были проездом в Минске, посмотрели телик — там национальное самосознание торжествует: игры на знание истории, песни, детские программы. Кто-то в студии с баяном записывается. Кто-то идет по лесу с селфи-палкой. Вот такая потерянная Россия.

А.: У нас была «Играй, гармонь!», которая собирала людей по всей России. Или «В нашу гавань заходили корабли» со смещением на городскую песню, городской романс. Тоже народная культура.

В.: В Ярославле, откуда я родом, была передача «Вас поздравляют». Там соседствовали Надежда Кадышева и The Prodigy. Ништяк получалось. Все, что из России, я привез с собой из Ярославля. Там все это живо. Есть там сермяжники. Они противопоставляют эту дореволюционную культуру советской. Куда ни пойди — всегда церковь. Есть очень удачные духовные композиции, которые мы используем. Меня и удивило, что есть красивые песнопения и что из них никто не черпает. Все относятся к этому как к чему-то страшному. Православную культуру считают ужасной, а зря.

— Как вам другие артисты, которые отрабатывают тему национального музыкального колорита: от Little Big до Нейромонаха Феофана?

А.: Не испытываем к ним особой симпатии. Феофан занял освободившуюся нишу MC Вспышкина — драм-н-бейс с шутками и прибаутками. Little Big — продукт более интересный и качественный, но тоже в первую очередь про похабный юмор, трэш и угар.

— Интересно, что эта стилистика в мейнстрим вырвалась сейчас, а в нулевые этого не было.

В.: Появился интерес. Когда вышел наш первый альбом — я еще не видел столько лайков. Мы не сразу, правда, стали выступать.

— Почему?

В.: Я не знал, как это сделать, чтобы был не диджей-сет. Поступали предложения типа «сыграйте в баре, на вечеринке», а хотелось, чтобы это был перформанс. Чтобы человек думал: «Вот это переживание!» А приходишь на обычный концерт, видишь ребят с гитарами, они что-то балякают. Так не хотелось. Так появился барабанщик.

Как выглядит концерт Oligarkh по состоянию на март 2017-го

А.: Мы были выращены фестивальной музыкой, которую показывают, например, на SKIF: чтобы был не один артист с ноутбуком. Все не сразу было прекрасно. На первом концерте в петербургском Hello Hostel вылетал свет, так что вместо экрана была инсталляция из кубиков. Но было весело.

В.: На последних треках мы раскрыли окно, уже рассветало, а по Неве плыл кораблик.

А.: Я тот концерт хотел показать одному человеку — Наташе Падабед, которая теперь наш европейский агент. Она такими артистами занимается, у нее получается. После Китая поедем в Англию, может, попадем на один из шоукейсов. Потом — снова в Электроугли. С российскими концертами не очень понятно. Зато есть Sziget, фестиваль в Берлине, фестиваль в Польше.

— И практически никаких российских концертов?

А.: Это не к нам претензия.

— А к кому?

В.: К российскому менеджменту, которого у нас нет.

А.: Может, к отечественным СМИ, которые нас упорно игнорировали последние два года?

— А заработок с музыки есть?

А.: С концертов. Мы только недавно подписались на распространение цифровых альбомов. Причем за третье место по числу прослушиваний спорят Канада и США. За что спасибо диджею Кевину Скоулзу и радио KEXP — он ставил нас после MENT.

— Насколько вы заточены на успех внутри России? Sziget и MENT — это отлично, но при этом у вас тур по стране только осенью.

А.: Тут нужно пояснить принципиальную разницу между этими фестивалями. MENT, WOMEX, Tallinn Music Week — шоукейсы, выставка-продажа музыкантов, а не коммерческие площадки. Артисты приезжают сюда за свой счет или за счет агентств и организаций, продвигающих их. Покупают музыкантов собственно промоутеры, лейблы и фестивали. Sziget как раз и есть такой покупатель.

Может быть, мы действительно не заточены специально на российский рынок — блогов с сотнями тысяч подписчиков не имеем, в светской жизни не участвуем, фитов с рэперами не делаем. Просто искренне стараемся сделать что-то нестыдное — красивую, неглупую музыку с хорошим шоу. А чтобы собирать, нужно петь про разбитую любовь, мама-папа-меня-не-понимают и тому подобное. Плюс иметь хороший менеджмент и долгосрочное планирование. А своими силами мы смогли сделать только эти презентации в Москве и Петербурге. Рассчитывали на помощь одного человека, но он подвел, а пытаться сделать тур самостоятельно уже было поздно.

В.: Просто у нас есть хороший менеджер за границей, а в России такой человек пока не нашелся. Мы пока не затачивались под успех, если что.

— Можете ли вы назвать себя группой экспортной и почему и как вы вообще к такому определению себя относитесь?

А.: Наверное, можем. Раз у нас за последний год концертов за границей было больше, чем на родине. Ничего обидного в этом, наверное, нет.

— Как к вам относятся коллеги по российской электронной сцене и как вы сами к ним относитесь?

В.: Кто про нас знает, относятся нормально. Дружим с «Березой» — Глеб Raumskaya публиковал наши треки на сборниках, дружим с Hyperboloid — перед отъездом в Китай встречались с Пикселордом, спросили советов бывалого. Moa Pillar — большой умница. DZA очень классный, жаль, что сейчас редко выступает отдельно. Все, в общем, хорошие люди и крутые музыканты. Пытались дружить со «Скотобойней», но там как-то не задалось. Dita Redrum — клевый чел, помог нам раскачать зал на петербургской презентации.

— С авторскими правами были проблемы? У вас же куча семплов и фрагментов чужих видео.

В.: Какие-то моменты резкие мы убираем. И композиция от этого не сильно хуже становится. Кому-то мы пишем. Из-за песни «Drug» я писал Никите Высоцкому огромное письмо: мол, прикольно сделали, дайте согласие.

— И он согласился?

В.: Никто ничего не ответил. Может, он читает это интервью. Никита, отзовитесь, я вам писал.

Расскажите друзьям