— Когда ты впервые взял в руки гитару? Было ли твое увлечение гитарой сопротивлением ей?
— Привет! Для начала я хочу поприветствовать всех наших друзей и слушателей! У меня пока нет детей, но все кто вокруг «Соник Смерть», — это одна семья! И мы друг другу родители, дети и церковь! Спасибо вам, дорогие. «Соник Смерть» десять лет, и только сейчас это явление начинает проявляться. У нас с вами впереди много свершений во благо всех живых существ! Аллилуйя, сестры и братья!
Гитару я впервые взял в руки лет в шесть, у мужа маминой лучшей подруги (военного моряка, который, к сожалению, покончил с собой, царствие небесное). Это была акустика с металлическими струнами, мне нравилось водить ногтями по кольцам их завитков. Я любил слушать из круглой дырки под струнами как резонирует корпус и изнутри идет гул, типа как на альбомах Sonic Youth, когда они еще делали ноу-вейв [в начале 80-х]. А заниматься гитарой в кружок меня отправила мама, чтобы я не шатался по помойкам. Это был ДПШ в Озерках (ныне Дом детского творчества. — Прим. ред.), параллельно, но намного старше, там доучился гитарист «Короля и Шута» (я узнал об этом позже). Но я отучился там только год, металлические струны так и не начались.
— Как так вышло, что все твои группы из нулевых уже давно неактивны, а «Соник Смерть» живет и здравствует уже десять лет?
— Ну можно сказать что «СД» возникла на обломках группы Padla Bear Outfit, а, как известно, наши предки настолько почитали медведя, что даже его труп был окружен мистикой и ритуалами. Соответственно, эта медвежья энергия, видимо, передалась Sonic Death. Ведь уже две ранних песни группы, «Fon» и «Zmeya», мы играли в составе РВО.
— Почему, кстати, Sonic Death переименовали в «Соник Смерть»?
— Мы не переименовывали, просто у группы изначально несколько названий. И в разных обстоятельствах группа принимает соответствующее название.
— Многие современные российские музыканты называют тебя и твои проекты основополагающими в своем творчестве. Ты это чувствуешь?
— Сложно сказать, так как я, к сожалению, не слежу за всей современной российской музыкой. У меня есть пара знакомых, которые играют в симпатичных мне группах, ну, мне кажется, у нас происходит взаимное влияние. Возможно, они могут чуть больше заимствовать, так как у Sonic Death чуть больше альбомов. Но это совершенно нормальная ситуация, мы же в одном инфополе. Все влияют на всех.
— При этом ты редко идешь на сотрудничество с другими музыкантами из других групп. Почему так?
— Просто не получается придумать ситуацию когда это было бы естественно для обеих сторон, чтобы подобное сотрудничество обогащало культурно. То, что я вижу, — это то, что все совершают коллабы ради пиара и монетизации чужой аудитории, а такое нам не интересно.
— Какую роль в истории «Соник Смерти» сыграл перевернутый минивэн на пути в Тольятти?
— Хм… Как только мы перевернулись, у меня в голове прозвучал голос моей умершей бабушки: «Наконец с тобой произошло что‑то настоящее». Вторая мысль была: загорится ли тачка, как в GTA, поскольку мы лежали на крыше? Такие вещи страшны только со стороны, похоже, мы так устроены, что не можем сами осознать [что происходит].
Мне стало не по себе, только когда я уже вылез и увидел, что все наши вещи, весь наш собранный дорожный мир, за секунду превратился в смесь мусора, стекла, снега и земли. Нам писали тогда в комментах: «У вас второй день рождения». Кстати, возможно, так и стоит считать, что следующая реинкарнация Sonic Death началась 6 января 2017-го, значит нам еще не десять лет. И наш первый альбом — это «Space Goth».
— Однажды ты сказал, что ищешь свои четыре аккорда. Что произойдет, когда ты их найдешь?
— Соберу из них рифф и покорю им всех соседей по подъезду.
Привет «Дому престарелых аутистов».
— Егор Летов на вопрос о цитировании сказал, что «это как взять и достать с чердака старую игрушку, сдуть с нее пыль, подмигнуть, оживить — и да будет праздник!». Что ты преследуешь, когда говоришь «я настоящий сукин сын», «любовь нас разорвет» и другие не менее прекрасные цитаты? И насколько подобное цитирование, с твоей точки зрения, является образовательным?
— Интересно, что бы он сказал на песню, где припев из его трека, а куплетом какой‑то остросоциальный, актуальный речитатив (видимо, речь о кавере Noize MC на «Все как у людей». — Прим. ред.). Я люблю цитаты, мне они греют сердце. Это как мерч-футболка, только словно надел сразу несколько, причем лого любимых групп нарисовал сам. Хочется таким делиться.
— Насколько тяжело выпускать минимум один альбом каждый год?
— Думаю, что быть дворником, как пугали в школе, или сидеть на кассе тяжелее. Моя работа проста: я смотрю на свет.
— Почему ты так и не выступил на «Вечернем Урганте»?
— Ну не всем же относительно новым и «андерграундным» группам нужно там выступать. Вот группы «Шлем», или «Яма», или группы Volan там не было. С этим «русским андерграундом» мне кажется вот как: дело не в том, что старые субкультуры (панки, металлисты) вытеснились новой внежанровой, а в том, что просто добавилась новая субкультура, заточенная на монетизацию и продвижение.
— У тебя в воскресенье концерт в «Мутаборе». Какие у тебя ощущения от игры в техно-клубе?
— В этом году это третий концерт в «Мутаборе». Никаких предрассудков насчет техно-культуры лично у меня нет. Напротив, я ее очень даже одобряю. «Мутабор» — замечательное место с атмосферой, сейчас таких все меньше.
— Что на твой взгляд хорошего в ней?
— Техно достаточно интровертно, возможно, вообще это музыка для тех, кто не любит музыку.
— Какой положительный пример, как ты думаешь, Sonic Death собой являет?
— Вот это странный вопрос. Положительный для кого?
— Неужели, крича о России, которая будет свободной, свободе Ивану Голунову и прочем, ты не пытаешься никого воспитывать?
— Нет, конечно, это делается исключительно для себя, для своей совести.
— Как на Sonic Death повлияло твое знакомство с Гришей Ениосовым (культовый московский музыкант, один из основателей винилового магазина Dig, участник группы The Cavestompers, он умер в 2016 году. — Прим. ред.)?
— Гриша был последним московским панком. Ни для кого не был удобным человеком. Он нес хаос, разрушение, но вместе с этим просвещение в музыке 50–60-х. Гриша всегда был как молодой Лу Рид. От него веяло нездешней свободой, сальностями и алкоголем. В наших с ним давних ссорах было больше любви, чем в пресной вежливости сегодняшнего дня. Когда я перечитал после его ухода нашу переписку, я удивился, насколько тепло он мне писал и насколько хорошо он относился к Sonic Death.
— Как так вышло, что с самого начала своего творчества ты пел только по-русски?
— В школе я учил немецкий и слушал русский рок, у меня не было MTV, зато были диски Deep Purple и Jetro Tull. Музыкой я занимался не по веянию моды, а потому что в начале нулевых особенно нечем было заняться, скучно жить не хотелось, но за решетку или в армию тоже. Оставалась только музыка, ну и всякие вспомогательные деятельности, чтобы общество не лезло.
— Как ты для себя определил, что такое «гаражный рок»?
— Это музыка, которая пытается подражать какой‑то другой, зачастую неумело и с лоуфайным качеством.
— Почему тебе важно демонстрировать свою инаковость?
— Наверное, потому что я демонстративная личность и не такой, как все.
