— Ты выпустил альбом — как ощущения?
— Да нормально. Я рад, что получилось его выпустить. Мы его достаточно спонтанно сделали. Решение было принято буквально за пару месяцев до того, как он вышел.
— Мы — это кто?
— Ну, мы с ребятами [группой «Френдзона»] обсудили и подумали: «Давай сделаем альбом».
— Пока ты писал альбом, что у тебя в жизни происходило?
— Да на самом деле ничего интересного, как и у всех в том году. Приходилось большинство времени проводить дома. Я думаю, у многих была достаточно тяжелая жизнь в 2020 году.
Я как раз занимался песнями в это время. Год был тяжелым, но сделать получилось многое. И сейчас, смотря назад, я понимаю, что год на самом деле был клевый в целом для меня. В плане творчества и собственных дел.
— Как ты встретил начало пандемии? То есть понятно: гастрольный график, концерты — и все заканчивается. Тяжело было?
— Да, было тяжело. Особенно когда всех реально запугали и люди действительно боялись выходить на улицу. Летом уже стало попроще, но вот самое тяжелое — это именно апрель–май. Было вообще очень некомфортно.
— А этот дискомфорт как‑то отразился на отношениях в группе? Просто я слышал, что у многих музыкантов во время пандемии пошли разногласия.
— Конфликты? Да нет, у нас, в принципе, не было такого. Мы все находились не вместе. Я, можно сказать, несколько месяцев никого из ребят не видел. Вика [Мэйби Бэйби, участница «Френдзоны»] застряла дома в Беларуси. Мы [с Галатом, участником «Френдзоны»] находились по своим домам и только переписывались.
— Успели соскучиться друг по другу?
— Да. И успели соскучиться по тому времени, которое наступило сейчас, когда вроде как все разрешили, открыли — и мы снова впитываем все прежние возможности.
— Как и почему ты решил записать сольный альбом?
— Это решение появилось после появления некоторых песен, которые показались нам достаточно сильными и интересными: мы уже чувствовали, что вокруг них можно собрать целый альбом. Я думаю, практически все альбомы так и делаются: появляются какие‑то песни, которые начинают вести за собой остальное творчество Первый альбом «Френдзоны» так и появился. В общем, важна всегда одна песня.
— Какая в данном случае была песня?
— «Утро». Когда мы ее сделали, всех наполнила эйфория и захотелось сделать полноценный релиз.
— Как ты понял, что написал песни не для группы, а для себя?
— У нас так повелось с самого начала группы. И Мэйби Бэйби, и я делали свои какие‑то сольные штуки, поэтому для нас это не было чем‑то новым.
— Раньше «Френдзона» была мультяшной группой. Насколько вообще — и тебе лично, и всей группе — дался выход из мультяшной вселенной в реальную жизнь? Насколько это было тяжело?
— Это не было тяжело. Просто оно происходило само собой. Не было какого‑то резкого перехода: просто мы жили, делали что‑то, и в какой‑то момент мы оказались уже вот в этой точке, когда…
— Настала пора срывать маски?
— Да (смеется).
— Вы не боялись, что те люди, которые полюбили вас за построенную вами вселенную, начнут строчить в комментариях: «Верните старую «Френдзону»?
— Нет. Я, наоборот, всегда пытался двигаться в своем направлении. Было очевидно, что нам нужен какой‑то новый этап. И вот у нас он получился таким — мы просто в какой‑то степени вышли из образов. Причем мы сделали это не то чтобы намеренно. Просто оставаться в этих образах было невозможно.
— Ага. Как ты реагируешь, когда в интернете просят вернуть «Френдзону» с Кисешем-Писешем, мультяшками и так далее?
— Меня это абсолютно никак не задевает. Я понимаю, что единственный путь — двигаться дальше, несмотря ни на что, делать то, что тебе в данный момент кажется нужным делать. А пытаться угодить людям в комментариях — это путь в никуда. Всегда. На это вообще не стоит никакого внимания обращать.
— Когда ты понимаешь, что ты хочешь забрать сочиненные строчки к себе, а не в группу?
— Когда я занимался конкретно новым альбомом, я и не думал о группе, потому что это творчество было конкретно моим — и я понимал это. Тут даже не было внутренних конфликтов у меня.
Мы все понимали, чем мы в данный момент занимаемся: я делал сольный альбом, Галат помогал мне с ним. У нас был очень комфортный тандем: я что‑то показывал ему, а он помогал это отшлифовать.
— Отшлифовать — это как? Как ментор и камертон? Ты приносишь строчки и музыку, а он говорит, окей или не окей?
— Ну, да. И не только. Он помогал что‑то исправить, чтобы было окей, если что‑то не окей.
— Ага. Например?
— Он мог редактировать какие‑то строчки, чтобы они звучали красивее, но не меняли смысл в целом. Потому что именно в написании красивого, складного текста у него очень хороший и высокий скилл.
— Ты приносишь строчки и думаешь, что здесь как будто бы чего‑то не хватает, маленькой частички пазла, показываешь Володе [Галату], и он может найти эту недостающую частичку?
— Да. Конечно, одному это все это делать было бы намного сложнее. На самом деле, помогал не только он: еще звукорежиссеры и парень, с которым мы делаем инструменталы, — они тоже все внесли большой вклад в этот альбом и многое подсказали, помогли. Четыре человека, без которых ничего бы не получилось, — это я, Галат, звукорежиссер Hvy и [битмейкер, музыкант] XWinner.
— Команда по спасению мира! На сайте Rhymes Music про тебя написана такая строчка: «Самый грустный парень на районе». Согласен с такой формулировкой?
— Сейчас вряд ли актуально это выражение. Оно появилось в 2018 году, и с тех пор многое изменилось.
— А восприятие тебя как сэдбоя не напрягает? Что, грубо говоря, многие считают тебя «самым грустным парнем на районе»?
— На самом деле я давно уже живу вообще немного в другом мире в своей голове. Все эти истории, которые были когда‑то, и то, как меня воспринимают, — это меня абсолютно не волнует. Я смотрю дальше и думаю о том, что мне делать сейчас, что я хочу делать в данный момент. А это все меня не удивляет, не задевает, не волнует.
— На новом альбоме я услышал влияние твоей любимой группы The 1975 — звуки, такие характерные для Мэттью Хили: как будто бы прислушивался к их творчеству и пытался внедрить что‑то у себя. Это верное ощущение?
— Не уверен. Не было попыток снять что‑то с The 1975. Все-таки для меня это пока музыка такого уровня и масштаба, что если ты будешь пытаться делать, как они, то плохо получится. (Смеется.)
Я для себя пришел к такому выводу: чтобы инди было слушабельным, оно должно быть о-о-очень высокого уровня! Высочайшего! Для меня The 1975 — это музыка высочайшего уровня, и поэтому их хочется слушать. Инди-группы, которые чуть ниже рангом, меня никогда не цепляли. А вот попса, например, может зацепить и простенькая.
— The 1975 из локальных артистов превратились в стадионных рок-звезд. Насколько тебе самому близка эта концепция?
— В своем роде это, наверное, самая большая группа последнего десятилетия в рамках жанра.
— А ты можешь объяснить читателям, почему The 1975 — суперкрутая и важная группа последнего десятилетия?
— Любая новаторская музыка — суперинтересная и всегда становится большой. У The 1975 я слышу новаторство. По крайней мере, в первом альбоме есть «Chocolate», «Girls» — по-моему, они достаточно уникальны в своем звучании. Вот эта гитарка, которая сопровождает все эти песни! Для меня главная отличительная черта The 1975 — именно соло-гитара, которая формирует главную изюминку.
— Как ты считаешь, почему они стали настолько большими звездами?
— Не знаю, для меня это не удивительно. Большими звездами-то стать, на самом деле, очень просто: если ты делаешь качественную, оригинальную музыку.
— Я не просто так спрашиваю — просто мне кажется, что и ты, и Мэттью Хили транслируете похожий вайб: что необязательно быть бэдбоем, чтобы стать рокстар.
— Если я так выгляжу, то это прикольно.
— На том же Rhymes Music про тебя написано: «Одинокий парень с последней парты, который незаметен в школьных коридорах». Это правда было так?
— Да нет. В школе у меня, кстати, не было никогда проблем, потому что я учился в достаточно приличной школе, где все ребята были такие, как на подбор, и у меня абсолютно не было никаких школьных заварушек, драк — все обошло меня стороной. В школе была достаточно добрая атмосфера, все нормально друг с другом ладили.
— Оказывается, бывают такие школы!
— Просто я жил в маленьком городе и попал типа в гимназию. Она считалась лучшей школой города: туда шли приличные, воспитанные ребята.
— Почему ты переехал в Питер, а не в Москву? Чем Питер лучше?
— Раньше я сомнительно относился к Москве, но стоило мне побывать там весной и погулять по центру, для меня этот город открылся с новой стороны. На самом деле я не очень счастлив жить в Питере, потому что погода и постоянное мрачное небо, мне кажется, очень сильно влияют на настроение.
— А на творчество влияет?
— Скорее негативно. Мне намного проще делать что угодно — писать песни, ну, вообще, жить, — когда светит солнце
— Получается, что в Питере это делать проблематично.
— Ну да.
— Здесь солнечных дней крайне мало, зато много осадков. Как и в Сочи .
— А я почему‑то думал, что в Сочи всегда солнце светит.
— В Сочи очень много осадков! Я часто бывал там зимой: в это время там постоянно промозгло, холодно, ветрено и дождливо
— Вот это для меня открытие! Кстати, город, который в ходе гастролей нам очень сильно запал в душу, — это Краснодар, потому что, сколько раз мы туда ни приезжали, там всегда было лето.
— Мне кажется, ты первый человек на моей памяти, которому реально понравился Краснодар, потому что мне все говорили, что Краснодар — это город шиномонтажек, пыльных дорог, старых автомобилей и вечных пробок.
— Возможно. Но блин! Я проснулся там как‑то в отеле и смотрю, за окном идет дождь. Я думаю: «Блин, холодно, мерзко на улице, как всегда. Даже в Краснодаре». Выхожу — а там тепло. Абсолютно теплый ветер, хотя идет дождь. Нет, в Краснодар мы влюблены всей группой.
— Если уж речь пошла про гастроли и концерты, можешь назвать два или три лучших концерта в своей жизни?
— Наверное, это последний концерт группы в московском «Главклубе». Я всегда, еще до «Френдзоны», мечтал там выступить — для меня это был очень значимый концерт. Все концерты в Питере у нас были всегда самые эмоциональные, душевные и приятные. Все-таки чувствуется, когда играешь в своем городе: питерские концерты больше западают в душу. Как будто бы там люди больше отрываются и веселятся. Непонятно, почему так.
— Ты не задумывался о сольных концертах?
— Посмотрим! Возможно… Я думаю, нужно еще поделать музыку, повыпускать песен — и там уже смотреть.
— У тебя вообще есть большие амбиции сольного артиста?
— Не знаю. Я бы сказал, что есть большие амбиции сделать что‑то интересное. Мне хотелось бы это сделать и с нашей группой — чтобы мы и дальше, спустя годы, так же дружно оставались все вместе. Что бы ни происходило в нашей жизни — а прошло уже почти четыре года со старта, — мы всегда оставались очень сплоченными и дружными, и это меня очень радует. И, конечно, хотелось бы в дальнейшем все равно двигаться группой.
— У тебя нет опасений, что в группе тебе станет творчески тесно?
— Ну, видишь, суть в том, что я могу делать какие‑то сольные вещи и выпускать их. В принципе, меня никто в этом не ограничивает, поэтому — нет.
— А ты не боишься, что люди, которые любят «Френдзону» и горланят «Рок-н-ролла», «Бойчика», «Бутылочку», «Кокоро», не будут готовы воспринимать сольного Мэйклава?
— Так им и не надо его воспринимать, на самом деле! Эти песни делались не для фанатов «Бойчика» — я пытался сделать песни, которые будут нравится таким людям, как я. Но сделать это, на самом деле, не так просто — я еще на пути к этому.
— Я не просто так спросил, не станет ли тебе тесно в группе. Если сравнивать твой новый альбом «Цветомузыка» и альбом «Френдзоны» «Не разлей вода», они же разные очень. И вполне возможно, что у Мэйклава появятся те слушатели, которые не захотят слушать «Френдзону», но пойдут на концерты сольного Мэйклава. Вот про это думал?
— М-м-м… Ну, видишь, суть в том, что тот же альбом «Не разлей вода» вышел почти полтора года назад, и никто ведь не знает, какой будет «Френдзона» в дальнейшем. Она же необязательно будет такой же, как и на последнем альбоме. И, скорее всего, она не будет такой.
— У вас такой творческий метод — с каждым альбомом как‑то переизобретать себя?
— На самом деле, да. Это единственный возможный путь, который только может быть. На нем, конечно, могут быть какие‑то проблемы и непонимания и временные, так сказать, проигрыши, но это — единственный путь, который в итоге может привести тебя к чему-то новому, интересному и большому. Постоянно пытаться повторять себя — это не вариант ни для кого.
— Вы не боитесь остаться заложниками прошлых образов?
— Нет. Этого мы точно не боимся, потому что мы показали всем, что будем продолжать меняться и делать то, что нам интересно в данный момент, а не пытаться угодить кому‑то из прошлого.
— Мне вот интересно, как трем людям с разным бэкграундом найти какой‑то общий творческий язык и метод? Не бывает такого, что кто‑то перетягивает больше на свою сторону? Как вы этот общий консенсус находите?
— Это бывает достаточно сложно. Чтобы найти взаимопонимание, нужно просто стараться приходить к тому, что имеет в себе сильную энергетику и не оставит равнодушным никого из нас. Как, например, было с тем же первым альбомом «Френдзоны», который сразу очень сильно — еще на уровне первых демозаписей на диктофон — сплотил нас. Все очень были заряжены, хотя мы были абсолютно разными людьми с разными музыкальными вкусами.
— Вы до сих пор очень большие друзья?
— Я думаю, мы намного больше друзья, чем были раньше. Сейчас мы вместе проводим время постоянно — с Галатом, с Викой. Видимся почти каждый день.
— Еще про альбом «Не разлей вода». У меня сложилось ощущение, что твоего влияния стало сильно больше, чем раньше.
— На самом деле странно, потому что на первом-то альбоме я тоже пел практически все припевы. Так же и в «Не разлей вода».
— Кажется, на втором альбоме больше рока появилось, песня «Рок-н-ролла», например. Или концерты, потому что ваши лайвы прям рок-рок-рок. У меня складывается такое ощущение, что это все от тебя идет. Насколько оно верное?
— Да нет, не сказал бы, что это от меня идет. Рок-составляющая, которая была на альбоме «Не разлей вода», — это не от меня. Видишь, я же на самом деле вообще не любитель рока в классическом понимании. Группы, которые я люблю, делают не такой рок. Это все скорее было поиском, мы пробовали делать разное. Суть в том, что песни «Френдзоны» никогда не были привязаны к какому‑то определенному музыкальному звучанию — их объединяла все-таки смысловая концепция.
— Коля Редькин (соведущий «Вписки», редактор The Flow. — Прим. ред.) назвал вашу музыку метапопом и писал, что вы как будто готовы под эту концепцию любой музыкальный жанр осмыслить.
— Ну, так и получилось, в принципе, — на том же первом альбоме «Френдзоны» все песни абсолютно разные по своему звучанию, но при этом, слушая его, тебе все кажется очень гармоничным.
— Слушай, а ты не боишься, что через какое‑то определенное количество времени ты просто не сможешь петь со сцены песни с первого альбома? Что они просто тебе, Вике и Володе из будущего не будут подходить…
— Нет, на самом деле, насчет первого альбома я могу сказать, что первый альбом «Френдзоны» я очень сильно уважаю и люблю и до сих пор. И песни — как раз такие, как «Бойчик» и «Девственница», — считаю, что они-то могут и спустя годы хорошо звучать. «Бойчик» — я вообще со временем начал считать ее абсолютно гениальной, что ли… В ней как будто бы, знаешь, есть стиль «Френдзоны».
— Песня, которая объясняет группу?
— Не то чтобы песня, которая объясняет группу, а как будто бы она является максимально уникальной из всего, что у нас есть. Поэтому с песнями с первого альбома у меня нет никаких проблем. Иногда, когда я его сейчас включаю, вспоминаю то время и думаю: «Блин! Это, конечно, было очень круто!»
— Через десять лет у тебя не будет никакого внутреннего конфликта при исполнении песни «Бойчик»?
— «Бойчик» — это песня, которая может пройти сквозь время и выдержать это испытание. Хотя, конечно, в моменте может так не казаться.
— Не могу не задать вопрос про Галата. С его масштабным продюсерским видением (Владимир пишет тексты для «Френдзоны» и Доры. — Прим. ред.) бывают моменты, что включается жесткая продюсерская рука, и он говорит: «Я вижу вот это вот так вот — значит, я вижу вот это вот так»? Бывают у него диктаторские замашки?
— Скорее нет, чем да. Чтобы прям так жестко, категорично…
— Значит, ваш рабочий творческий процесс выстроен максимально демократично?
— Да!
— Как ты относишься к «постфрендзоновской» молодой рок-поросли? «Три дня дождя», «Папин олимпос» — вот эти вот ребята, в которых, как мне кажется, вашего влияния много.
— Я никого из этих исполнителей не слушаю, потому что рок, берущий корни от групп вроде Sum 41, не люблю. Очень многие люди думают, что на самом деле «Пошлая Молли» подхватила поп-панк-волну, и потом появились такие группы, как «Кис-Кис» или «Три дня дождя».
Но суть в том, что «Пошлая Молли» никогда не делала рок формата Sum 41. Кирилла Бледного очень уважаю, потому что «Пошлая Молли» — это новаторы, а все остальные эти группы…
— Последователи?
— Последователи.
— А почему рок снова стал всем нужен? Почему Женя Мильковский снова супервостребован, как и десять лет назад во времена песни «Кофе — мой друг»?
— С «Нервами» действительно очень интересная история произошла, потому что я-то в школе еще фанател по ним, когда были «Батареи» и все вот эти песни. И потом я наблюдал, как на протяжении пяти или шести лет группа была вообще никому не нужна.
Мильковский все эти годы не расслаблялся и продолжал что‑то делать и выпускать — даже если это не имело никакого спроса. Но он никогда не останавливался. Ты знаешь, у него выходил альбом «Мимо Вселенной»?
— Да, знаю. (Речь идет о сайд-проекте вокалиста «Нервов» Жени Мильковского под названием «Мимо Вселенной». — Прим. ред.)
— В нем он как будто бы свежее дыхание нашел, и мне тогда эти песни зашли как «Нервы» в школьное время. Но позднее творчество тех же «Нервов» мне не нравится. В текстах очень много корявых фраз, это режет слух, и для меня немного странно, что очень многие спокойно к этому относятся и нормально воспринимают. Но, конечно, все равно Мильковского невозможно не уважать как человека, потому что его путь был невероятно тяжелым. И он выстоял, остался победителем. Это круто!
— Ты не боишься того, что ваша музыка может стать не такой востребованной, как сейчас?
— Поэтому мы и пытаемся делать что‑то новое! Именно поэтому всегда стоит думать о том, что же можно сделать интересного дальше, что вызовет такие же эмоции, — в первую очередь, у тебя — как когда‑то вызвал первый альбом «Френдзоны».
— Кто из отечественных музыкантов на тебя повлиял?
— Ну, наверное, это группа «Нервы» — десятый, одиннадцатый класс. Группа Marakesh — я, кстати, до сих пор слушаю, мне очень обидно, что у них не получилось выстрелить. Просто в отличие от Мильковского парень (Марик, вокалист Marakesh. — Прим. ред.) остановился в какой‑то момент, ушел в какие‑то странные музыкальные направления.
Marakesh — это группа, у которой есть абсолютно талантливейшие песни, они могли бы сейчас собирать если не стадионы, то «Главклуб» и «A2» точно. Но он [Марик] просто не дожал в свое время, и это очень обидно.
