«Молчат дома» — о популярности в тиктоке, жизни в Минске и любви к постпанку

4 августа 2020 в 10:06
Играющие мрачный постпанк минчане «Молчат дома» этой весной оказались очень востребованы в тиктоке с песней «Судно» про то, что «жить тяжело и неуютно». Причем и до этого «Молчат дома» чаще выступали в Европе, чем на родине. Мы поговорили с ними о модернизме, песнях про отсутствие перспектив и противоречивости хайпа.

О создании группы, поисках басиста и рабочем классе

Роман Комогорцев (гитары, синтезаторы): Группа берет свое начало с 2014 года. Мы с Егором играли немножко иную музыку: это был какой‑то трип-хоп или что‑то около того. Тогда на российской сцене зарождалась так называемая новая русская волна. Мы решили попробовать поиграть в этом духе. Точнее, изначально я один пробовал — у меня был свой проект «Солидарность». Оттуда идут первые песни для «Молчат дома». Позже уже нашел вокалиста, чтобы реализовать песни, — сам я не пою. С Егором мы всегда хорошо общались: я ему скинул музыку, и он захотел присоединиться. Тогда он играл еще на бас-гитаре. Позже нашли басиста — это был еще не Паша. Потом сыграли пару концертов в Минске. Тогда Саша Ионов предложил нам сыграть в Санкт-Петербурге — для нас это было мировое событие, мы до этого не думали, что нас позовут в другой город выступать.

Песню «Судно» вы точно знаете, если пользуетесь тиктоком

Егор Шкутко (вокал): До этого мы сыграли буквально два спонтанных концерта в Минске — там было максимум 20 человек. Тогда просто захотелось попробовать сыграть это на сцене, посмотреть, понравится аудитории или нет. Потом уже мы поехали в Питер на одну из «Ионосфер».

Комогорцев: Там еще Гречка играла до такого, как стала популярной, вот такой забавный факт. После «Ионосферы» началась череда смен басистов — ребята как‑то не задерживались. Кому‑то музыка казалась излишне мрачной, некоторые — просто по личным причинам, а кто‑то и вовсе не видел перспектив. После очередного ухода басиста мы расстроились. Но ненадолго — потом появился Пашка, и с тех пор мы вместе.

Павел Козлов (бас-гитара, синтезаторы): Да, это было в начале ноября 2017 года, а в конце ноября уже был концерт в Москве.

Шкутко: У нас был запланирован концерт в Москве, и перед ним, буквально за пару недель до него, от нас ушел басист. А Паша остался до сих пор.

— А название откуда взялось?

Комогорцев: Название случайное. Как‑то ехал в маршрутке, и за окном мелькали эти панельки (панельные дома. — Прим. ред.), классические пейзажи постсовковые, еще и дождь лил. Все это было в такой атмосфере придумано. И потом это спонтанное название было подкреплено каким‑то смыслом, идеологией группы. После этого еще вышла песня «Дома молчат».

— Изначально казалось, что в названии другое ударение: не «Молчат домá», а «Молчат дóма».

Комогорцев: Некоторые до сих пор говорят «Молчат дóма» и считают, что это смелое название для группы из Беларуси.

Еще [название группы] связывают с политической ситуацией в стране, но это не про нас.

— А до занятия музыкой чем занимались участники группы?

Шкутко: Мы — рабочий класс: я электрик, Паша — сварщик, Рома — штукатур. Уже перед тем, как покинуть рабочее место, я последние годы работал специалистом по продаже радиоэлектронных компонентов.

Козлов: А я прорабом уже работал.

Комогорцев: Я не дорос ни до кого — штукатуром работал.

— Вы все коренные белорусы — планируете остаться на родине?

Шкутко: Я лично планирую остаться.

Комогорцев: Я тоже никуда не планирую уезжать.

Козлов: У меня в целом есть мечта получить вид на жительство в Европе, но пока не произошло ничего такого, из‑за чего я бы обеими руками за это взялся. Со временем посмотрим, что и как получится.

— А не боитесь, что если вы переедете, а группа останется в Беларуси, то что‑то может конкретно измениться?

Козлов: Время покажет, но не думаю, что все совсем поменяется. Учитывая последние туровые графики, мы очень много времени проводим вместе.

— Это радует, ведь грянула пандемия коронавируса, и у многих артистов графики нарушились.

Комогорцев: Да, но нам опять повезло — мы как раз перед закрытием всех границ успели откатать тур. Закончили ровно тогда, когда страны начали закрываться. Пандемия буквально на пятки наступала.

О ретромузыке и современной поэзии

— Ваша музыка действительно мрачная, но почему это так?

Комогорцев: А как вы думаете, какую музыку будут играть ребята из рабочего класса?

Шкутко: Живя в городе Минске, в этих панельках, в этаком постсоветском забвении… Все понемногу повлияло на наше творчество. Факторов много.

Комогорцев: Сюда же и прошлую работу можно причислить — она и физически, и морально изматывала. Приходилось в тяжелых условиях работать, что тоже давило. Буквально не видишь, что будет дальше.

— В каком‑то смысле «Молчат дома» и альбом «Этажи» — это об отсутствии перспектив?

Шкутко: В общем, да, можно и так сказать.

Последний полноформатный альбом группы «Молчат дома» вышел в 2018 году; и внутри, и снаружи это был мрачный модернистский рок, замешанный на позднесоветской эстетике. То есть музыка в крайней степени безысходная

— А как появляется этот ретросаунд с технической точки зрения?

Комогорцев: Лично я беру референсы из 80-х — я очень люблю эту музыку, много ее переслушал. С 2014 года у меня появилась страсть к ретросинтезаторам, драм-машинам и прочему. Тогда я слушал Depeche Mode разных периодов и разбирал их на части: как, из чего состоит, где и какой инструмент используется, начинал копать информацию про него — о том, как он работает, и из чего устроен. Постепенно выработался рефлекс [разбирать], например, как различаются синтезаторы в разных песнях. Уже из этих деталей по кусочкам составляем свои песни.

— А кого еще берете как пример? Кого считаете интересным из периода Depeche Mode или более позднего времени?

Комогорцев: Допустим, мне нравится ранняя Мадонна.

Шкутко: Тут стоит учитывать, что мы все слушаем разную музыку. Не так чтобы сильно разную, но условно то, что один слушает дома, другой такое слушать там же не будет.

Козлов: Если мы играем такую музыку, то это не значит, что мы слушаем только ее. Я лично люблю музыку 70-х, но еще слушал софт-инди.

Комогорцев: Если брать ближе к стилистике прошлого, то это Kraftwerk, The Cure, a-ha. В советской музыке тоже много примеров: те же «Кино», «Кофе», «Браво», «Центр» и Жанна Агузарова.

— Сейчас есть эстетический запрос на музыку и образы недавнего прошлого. С вашей точки зрения, почему так происходит?

Шкутко: Видимо, в то время выпускали действительно стоящие вещи, которые люди сейчас пробуют и познают. Из таких примеров есть группа «Альянс»: в 80-е она была не то чтобы недооцененной, но многие считали ее коллективом одного хита. Сейчас же ее замечают больше, чем тогда.

Комогорцев: Музыка 80-х сохранила свою актуальность на протяжении пути к 2020 году. В то же время современная музыка утратила художественные элементы, многое сейчас делается под копирку. Одно дело брать что‑то из прошлого, другое — когда есть пять групп и все они делают буквально одинаковые вещи как в звуке, так и в эстетике. Раньше такого не было: использовались одни и те же синтезаторы, но композиторство было совсем другое.

Использовались разные музыкальные ходы, была интересная гармония. Да, сейчас стало проще, правит технический прогресс, но у многих нет композиторской жилки. Безусловно, она есть, но не хочу все сгребать под одно. Главное — это бит, бит, бит, но из‑за этого пропала мелодия. 80-е — золотое время мелодии.

Почему «Белые розы» — это вечная песня? Потому что это вечная мелодия. Даже если через 20 лет включить эту песню, то все поймут — это тот самый трек.

— Эмалированное судно, окошко, тумбочка… это из Бориса Рыжего, вы его уже цитировали. А интерес к поэзии XX века с чем связан? Или интереса нет, и строчка пришла случайно?

Комогорцев: Автор наших обложек для первого и второго альбома, мой друг Влад, подсказал мне слова этого поэта. Это песня еще из проекта «Солидарность»: у меня была музыка, но слов не было. Я показал Владу, он показал мне стихотворение Рыжего. Тогда мне показалось оно очень мрачным, но меня убедили, что к этой музыке это должно подойти. Примерил — получилось круто. Влад — человек творческий, он больше понимает в поэзии, в том числе и в современной русской. После этого я и узнал про Бориса Рыжего — это был 2014 год, наверное.

— А кого бы вы еще зацитировали из поэтов?

Комогорцев: У меня была еще одна песня на стихи Бродского — там еще слово «пейзаж» фигурировало. Если брать кого‑то из современников, то мне нравится, как пишет группа «Макулатура».

Козлов: В поэзии очень хороши «4 позиции Бруно» и «Порез на собаке» — это просто потрясающе.

Комогорцев: Эти ребята на самом деле поэты. Музыкальная оболочка у них второстепенна, больше упор на смысловую нагрузку.

— Мистический реализм в клипе на трек «Танцевать» — откуда он?

Шкутко: Ответ довольно прост. Весной 2019 года нам написала девочка-испанка Исабель Падилья, которая училась в США на режиссера. Она очень хотела снять клип на «Танцевать», и у нее вроде даже были наброски. Мы ей написали: «Снимай». На этом закончилось наше участие в съемке клипа.

— И попала ли она в ваше толкование этой песни?

Комогорцев: Вообще мимо, в толкование точно она не попала. Клип получился неплохой, работа была проделана немаленькая. Он как бы нам понравился, но схожести с темой и подтекстом этой песни фактически никакой нет.

О Беларуси и тиктоке

— Что из подобного в Беларуси посоветуете послушать?

Комогорцев: Безусловно, группу Nürnberg — они наши хорошие друзья, поют на белорусском языке и тоже играют в стиле постпанк, но ближе по звучанию к The Cure.

Шкутко: Есть еще «Люты сакавік», The Violent Youth, Dlina Volny.

Козлов: Еще есть амбициозный проект — Lubber Louie.

— Что думаете о «Петле пристрастия»? Она ведь до вас начала заниматься таким звуком.

Комогорцев: Не совсем, это уже ближе к альтернативному року. Это уже не постпанк, если только не текстами и мрачными темами. Музыкально это звучит довольно бодренько для нашего направления.

— У «Молчат дома» трек «Судно» вышел в тренды тиктока, но разошелся он именно у иноязычной аудитории. Одно но — многие иностранцы ассоциируют вас именно с Россией, не с Беларусью. Как к этому относитесь?

Шкутко: Это классика — чем дальше уезжаешь от Беларуси, тем меньше знают про саму страну.

После концертов часто спрашивают: «Вы из России?» — мы отвечаем: «Не, мы из Беларуси». В ответ получаем: «А Беларусь — это что, какой‑то город в России?»

Это уже привычно, но мы в любом случае поправляем людей. Даже на каждом концерте после выступления говорим, что мы — группа «Молчат дома» из города Минска.

Козлов: Это правда важно — хотелось бы, чтобы про нашу страну знали так же, как и про белорусскую музыку.

Шкутко: Сказать, что нас это бесит и мы негативно к этому относимся, — нет. Но поправляем точно.

— Тогда давайте разбираться с «Судном»: помимо видео с изображениями «каменных развалин» российских кварталов, под трек снимают еще и тиктоки про переодевания. Что думаете на этот счет?

Козлов: Отсюда идут и двоякие чувства к тикток-тренду, ибо видишь, что люди не понимают, о чем в целом лирическая часть. В целом популярность — это приятно.

— Если говорить об этом, то, возможно, у вас есть любимые видео под эту песню?

Комогорцев: Да, у меня любимый тикток — с котиком. С лягушкой еще, абсолютно бредовый.

Козлов: Я вообще ничего не видел, кроме кота и Ивлеевой.

Тикток с котом под песню группы «Молчат дома»

Шкутко: Я скачал приложение, только чтобы увидеть, что происходит с нашим треком, но туда прямо не погружался. Вбил просто «Молчат дома», посмотрел и просто вышел.

Козлов: Несмотря на то, что со стороны все это выглядит несколько дико, очень приятно, что люди выбирают именно твою композицию. Помимо тотального использованию песни в тиктоке, у нее произошел колоссальный рост на всех стриминговых платформах. Если с момента выпуска «Судна» и до появления в приложении у трека был 1 миллион прослушиваний, то теперь их у него уже около 11 миллионов.

Приятно, что «Судно» — не какая‑то песня для переодевания. Людям и правда нравится музыка, и они дальше погружаются, слушают.

Неважно, где слушатель открыл для себя группу, более важен дальнейший процесс, погружение в творчество.

Комогорцев: Сам тренд пошел из‑за динамичной мелодии, и под нее было удобно снимать видео про переодевания. Насколько я знаю, люди очень сильно заморачиваются, когда снимают подобные видео. Где‑то я читал, что это сложно записать и кто‑то даже с этим не справлялся.

Шкутко: С инсайдерской стороны метрика тиктока заставила все крупнейшие лейблы, букинг-агентства написать группе о возможности сотрудничества.

— Вы стали хайпить еще до тиктока, намеренно ориентировались именно на зарубежную аудиторию. А почему?

Комогорцев: Намеренно мы не старались «хайпить» на зарубежную аудиторию. Изначально в 2017 году, когда с нами еще не было Паши, мы хотели стать популярными в России на фоне новой русской волны. В 2018 году у нас получилось съездить на шведский фестиваль Kalabalik — это был наш первый концерт за рубежом. Мы были первой белорусской группой, которая там выступала.

Шкутко: Непонятно было, как нас воспримут люди и почему нас вообще пригласили. Это было еще до хайпа «Этажей» — они еще даже на тот момент не вышли. Альбом должен был через полторы недели после фестиваля появиться. Мы вышли, сыграли сет. Естественно, что неуверенно, концертного опыта у нас еще не было. Мы заканчиваем играть последнюю песню, а 400 человек кричат: «Еще, еще!» Мы вроде бы и хотим сыграть, но уже все отключили.

Комогорцев: Мы же еще понятия не имели, как себя вести, — играть или не играть дальше. И пока мы стояли и тупили, нам вырубили звук.

Шкутко: После этого уже подошел организатор, сказал, что это было что‑то с чем‑то и просто вау. Мы были в шоке — сыграли вроде бы не очень.

Комогорцев: Сказал еще, что мы задержали выступление Hatari (исландская перформанс-арт-группа, представители Исландии на «Евровидении» в 2019 году. — Прим. ред.).

— А как получилось так, что язык не стал барьером для аудитории за рубежом?

Комогорцев: У нас же не возникает проблем, когда мы слушаем англоязычные песни. Когда мы не хотим вникать в текст на иностранном языке, то слышим голос как мелодичный инструмент. Уже позже, если есть интерес к композиции, то мы переводим, вникаем в смысл и тогда уже по-другому смотрим на песню. В нашем случае абсолютно то же самое.

Шкутко: Я бы сказал, что это один из вариантов. Точного ответа мы сами еще не знаем.

— Вашу музыку потом еще использовали в рекламе Hugo Boss. Это помогло как‑то раскрутиться, найти новых слушателей или никак не повлияло?

Комогорцев: В белорусских СМИ о нас начали писать.

Расскажите друзьям