«Напитки покрепче» и фанаты группы
Владимир Завьялов: Клип «***** [Придурок]». Показалось, что там две характерные отсылки: к «Напиткам покрепче» и «Ты так красива». Это верное ощущение или я его придумал сам?
Александр Шулико: На «Напитки покрепче» [клип похож] локацией.
Денис Кукояка: Мы всегда мечтали снять клип на крыше.
Кирилл Трифонов: Мы обсуждали «Зверей» и захотели как у них.
Шулико: Продюсер клипа начал скидывать разные крыши, и это все было не то: мы вроде остановились на второй или третьей — я сижу на иголках и думаю, что нужна крыша лучше!
Кукояка: Мы даже пытались найти ту самую крышу [«из клипа группы Звери»] но продюсеры нашли лучший вариант.
Шулико: Говоря о потрясающих клипах прошлого, я вспоминаю «Зверей» про «бентли» (имеется в виду клип на песню «Зверей» «До скорой встречи» — Прим. ред.). Там есть великая история — мне кажется, что история, которую мы сняли, так хорошо получилась тоже.
Трифонов: Все отталкивалось от того, что это поп-рок. Из‑за этого возник весь визуал.
Шулико: Ромком.
Николай Овчинников: Я на VK Fest'е был свидетелем какого‑то безумного файер-шоу под ваши песни. Как я понял, это ваши фанаты развлекаются. Расскажите о них.
Кукояка: Они называют себя «XLEBFAM». У них два подразделения — в Москве и Петербурге. Это куча людей, которым нравится наше творчество: они приезжают и устраивают флешмобы, жгут фаеры, растягивают флаги.
Шулико: Скорее это их шоу для нас. А наше шоу для них.
Кукояка: Да, мы всегда говорим, что для тех людей, которые сидят в «випках» на втором этаже, гораздо больше открывается: помимо наших концертов можно смотреть на них [фанатов]. Это очень круто смотрится.
Овчинников: Когда они появились?
Кукояка: Года два назад. Вообще, все началось с Макса Коржа. У него появилось большое фанатское движение. У него, кажется, у первого из тех, кто приближен к рэп-музыке, были слэмы, мошпиты. У него образовались группировки, а потом начали появляться у других. У Obladaet, например.
Трифонов: Причем, я так понимаю, у нас пересекающиеся группировки. Они у нас по четным, а у них [Макса Коржа] по нечетным.
Шулико: Они в нас увидели Макса Коржа от юмора.
Трифонов: Это такие современные рейверы, которые любят отрываться. Причем они даже устраивают свои вечеринки. На некоторых мы даже были: например, в Екатеринбурге, в «Ельцин-центре».
Овчинников: Что звучит на этих вечеринках? Техно?
Кукояка: Будем откровенными: там звучит Макс Корж. Все держится на нем. Он невероятно крутой.
Овчинников: Будете с ним записываться?
Кукояка: А Макс же абсолютно недоступен ни для кого. Он выбрал свой (и, как показывает время, верный) путь и не сотрудничает ни с кем.
Трифонов: Вообще ничего не делает, кроме музыки: ни фитов, ни интервью, ни участия в передачах. Это феномен.
Овчинников: Для вас такая история невозможна — отказаться от общения с прессой, не ходить на шоу?
Кукояка: Мы несколько месяцев нигде не появлялись, ни с кем не разговаривали и только сейчас вылезли. Удивительная вещь, пока мы ушли, люди такие: ну ушли и ушли. Они будто бы забили на нас, активность потерялась.
Удивительно, мы такие вернулись, и все такие: а-а-а, как вас давно не было, круто. Но нет. Сейчас, в эру, когда по пятницам выходит много музыки, и когда ты со своим тречком говоришь, мол, у нас новый сингл и мы работали над ним полгода, — для них это музыка, которую можно сразу пропустить.
Трифонов: Конкуренция огромная, хиты становятся короче по длительности пребывания в пространстве.
Завьялов: И по времени звучания.
Трифонов: Да. Раньше какие были хиты: «А я все летала, а я так и знала» — и можно было четыре года быть в топ-чартах.
Прощание с юмором
Овчинников: По поводу альбома: ощущение, что вы реально помрачнели.
Кукояка: Фиг знает, ну это время влияет на нас.
Трифонов: Мы знали такие ситуации, где люди существуют как в песне «AirPods».
Овчинников: Сталкивались с ними?
Трифонов: С этими людьми? Да, конечно. (Все смеются.)
Кукояка: Суть в том, что мы остаемся честны по отношению к себе. Если мы делаем «AirPods» — это значит, что нам чертовски нравится делать такие вещи.
Трифонов: Если она нам больше нравится, то мы включаем ее в альбом.
Кукояка: Может быть, в меру своей глупости и не очень сильного умения рефлексировать мы не понимаем, почему мы это делаем. Поэтому наша публика… Ну те, кто коннектится с нами хорошо, остаются, а сезонные — отвалятся. У нас сейчас происходит сильный момент, я даже чуть-чуть боюсь за наш [концерт на] Adrenaline Stadium, потому что альбом очень сильно отличается от всего, что мы до этого делали.
Трифонов: «AirPods» еще не такая сильная и эмоциональная песня по сравнению с теми, что там есть [на альбоме].
Кукояка: Есть песня «Молодость» — один из немногих моментов рефлексии, когда из меня вылезла. Когда мы ее включили на VK Fest и люди начали махать руками, я думал, что сейчас заплачу.
Трифонов: А когда люди услышат эту песню и прочувствуют ее, то точно все будут плакать.
Овчинников: Другой вопрос, что от вас все равно ждут песен про «очко».
Кукояка: Да. Фиг знает, время покажет, стоило нам оставаться заложниками образов или делать то, что мы считаем нужным. Мы пока выбираем второй путь.
Шулико: Но все равно есть ощущение страха за Stadium — оно усиливается, когда разные люди в разных местах в разное время спрашивают: «Вот вы же изменились, да?» С таким тонким-тонким намеком, что это уже не тот «Хлеб».
Трифонов: Я скидываю это на вкусовщину. У нас ведь не с первого альбома был такой прям рейв дабстеповый. У нас были и нежные песни.
Кукояка: Но в случае с новым альбомом мы слишком часто сталкиваемся с такой фразой: «Непонятно, для какой это аудитории».
Завьялов: Кто вам это говорил?
Кукояка: Люди из приближенного круга. И менеджеры тоже. Финальный момент апатии был, когда мы пришли на один из крупных мейджоров, который к нам очень хорошо расположен, они готовы забрать альбом, заплатить большой по нашим меркам аванс за него. Но они сопровождают это одной фразой: «Мы тоже не понимаем, для кого это. Мы не знаем, как с этим работать». После этого мы ушли, и у нас былая такая апатия от того, что никто, кроме нас, не чувствует этот альбом, и поэтому мы решили забрать его с мейджора и уйти в самостоятельное плавание. Мы отдадим его людям, а дальше будь что будет.
Овчинников: Зато получите весь доход себе.
Кукояка: Ну практически.
Овчинников: Вы все равно мыслите в контексте пиара и продвижения, как медийщики скорее, а не музыканты.
Кукояка: Сказывается бэкграунд. Мы всегда мыслили так: нужно сделать продукт, чтобы он разлетелся как вирус. Первые песни делались так.
Но был момент, опять же, когда нас прорвало. Расскажите, как мы полюбили музыку на этом [новом] альбоме!
Трифонов: Это самый крутой альбом. Есть две песни, к которым я сам написал гитарные части, и этим очень горжусь. Работа над альбомом была для нас уникальной: первая часть альбома была написана в Москве в главной поп-студии…
Кукояка: Да, где [записывается] Филипп Киркоров. Мы хотели прочувствовать этот вайб (смеется).
Трифонов: Да долго чувствуем, уже года три. Когда с «Дискотекой «Аварией» записывались, впервые попали на эту студию.
Вторая часть альбома записывалась так: по практике многих музыкантов мы арендовали дом в Подмосковье и уехали туда.
Кукояка: Как Queen.
Завьялов: Как Queen, тоже в Подмосковье?
Трифонов Queen и Скриптонит. (Все смеются.) Сделали там импровизированную студию.
Кукояка: Мы закрылись в этом доме, и каждый день начинался так: мы просыпались, садились вместе с нашим саунд-продюсером Любимом Хомчуком синтезировать идеи для музыки.
Раньше нас это не интересовало: мы брали инструментал в лизинг.
Трифонов А сейчас детальный разбор каждой ноты.
Кукояка: А раньше круто было просто запанчить про пердеж — это было нашей центральной темой.
Трифонов И чтобы бит качал.
Кукояка: Сейчас круг интересов стал шире. Пердеж тоже остался, он важен для нас. Но он должен остаться не просто пердежом, а с какой‑то мелодией.
Трифонов Он должен быть в тональность.
Овчинников: Когда случился щелчок, когда вы поняли, что больше не надо юморить?
Шулико: Мне кажется, это давно в нас зрело.
Трифонов: Думаю, из‑за прихода Любима.
Шулико: Мы любим разную музыку, разные жанры. Я парням ставлю электронику — будь то жесткое техно или что‑то экспериментальное.
Трифонов: Я парням ставлю свои песни, которые пишу. (Все смеются.)
Шулико: Кирюха ставит металл, а Дэн мне ставит в том числе и под гитару песни, и просто мелодичные вещи. Мы давно хотели придумывать мелодии, это в нас сидело. Просто последнее время что‑то послужило катализатором.
Трифонов: Вообще, круто, когда ты не просто взял бит, а сам сделал. Даже не такое чувство, когда наш саунд-продюсер написал нам бит, принес, и мы сказали: ну вот здесь надо бы еще баса. Не было ничего, чистый лист, и мы выбрали, например, бочку, которая отлично звучит, — и с этого начали.
Шулико: Отчасти это произошло тогда, когда мы решили на несколько часов сесть в студии и сделали «Что за трек» — песню, которая будет на этом альбоме.
Кукояка: Глобально, пацаны, я знаю, что нас изменило: появление детей.
Это прекрасное чувство. Стали добрее — и меньше этого трешака.
Вот у нас весь альбом чистый и приятный, но в одной песне мы с вертухи ****** [бьем] ребенка. Смысл песни «Что за трек» в том, что человек слышит невероятно красивую песню, не может ее зашазамить и пишет в интернете: что эта за песня? А ему присылают дикпик в ответ. Он вычисляет того, кто прислал, по IP, выезжает на адрес, а там идеальная семья: красивая мать, красивый отец и ребенок-школьник. Он думает сначала, что не будет при всех его наказывать, а потом с вертухи ушатал его. Но там все очень красиво звучит.
Шулико: Это та самая песня, которую мы написали, закрывшись в студии в Москве. Мы писали ее все вместе от начала до конца. Вот тогда в нас всех поселилось ощущение, что надо так чаще делать. Но в Москве это дороже вышло бы, во-вторых, не так удобно каждый день ездить. Поэтому мы сняли дом.
Кукояка: Я должен вот что сказать: вы так смотрели на меня, когда я говорил про ребенка, так вот, это вымысел!
Завьялов: Вы сейчас куда больше музыкальные люди, чем персонажи из ютьюба. Но я заметил: практически в каждом интервью вас заваливают вопросами про телик и ютьюб. Вам не надоело такое восприятие вас не как музыкантов, а как блогеров?
Шулико: Это хорошо, мне кажется: мы поддерживаем ниточку связи с ютьюбом.
Трифонов: Самое плохое в этом то, что вопросы повторяются, — иногда надоедает отвечать на одно и то же.
Реальное мерило популярности
Кукояка: Когда мы сейчас перезагрузились, сделали новый альбом и пошли на первое интервью с готовностью много чего рассказать — и в итоге мы пятьдесят минут из часа разговаривали о том, как мы писали сценарий к «ЧОПу», как с ютьюба перешли на телевидение, а потом снова на ютьюб. Я сижу — и меня это так расстроило. Я думаю: ну что за фигня? Я понимаю, что мы не самые уважаемые с точки зрения музыки персонажи, но все равно — неужели это настолько неинтересно, что нужно перемалывать одно и то же?
Овчинников: Ну потому что вас до сих продолжают воспринимать как весельчаков из ютьюба с двусмысленными текстами.
Трифонов: Мне больше всего звонили, когда нас показали шесть секунд на «России 1». Перед Новым годом был итоговый выпуск, там был сюжет про рэп, и мы с Саней полчаса-час отвечали на вопросы. Но вошли только шесть секунд. И все, обвал, родственники звонят: «Россия 1»? Итоговый недельный выпуск?
Шулико: У меня обвал случился после радио «Европа Плюс». Мне сразу написали давние друзья из Мурманска: «Обалдеть ты стал популярным»!
Трифонов: Да, у кого‑то из нас после первого Adrenaline Stadium спрашивали: у вас что, вход бесплатный был?
Кукояка: Да-да, это меня в спортзале чувак встретил и спросил: «Мужчина, я слышал, вы собрали семь тысяч человек — все бесплатно проходили?» Я такой: «Нет, за деньги». И он: «Да ладно, ни фига себе».
Завьялов: Есть ощущение, что как будто этот серьезный вектор — это не только внутренняя история, но ответ тем людям, которые вас не считают серьезными.
Шулико: Возможно.
Кукояка: Да. У меня это, может быть, на сто процентов. Пока я не пришел в КВН, все, чем я жил, — это рэп. Я писал треки, выпускали какие‑то микстейпы. Помню момент, когда мы собрали первый Stadium, мне моя давняя знакомая, которая снимала нам первый клип, говорит: «Круто, поздравляю, твой рэп стал теперь популярным». Я отвечаю: «Это ведь не тот рэп, который я раньше писал, это смешной рэп». И она: «А что, он когда‑то был серьезным?»
Я все время живу с такой мыслью: «А может, доказать им всем, что я умею читать рэп хорошо?» Поэтому из меня это может вылезти.
Овчинников: Кроме того, нет ощущения, что веселые песни — это попытка замаскироваться? Ну когда тебе тяжело высказаться всерьез и ты надеваешь маску, и легче.
Кукояка: Фиг знает. К вопросу рефлексии: мы искренне делали все эти комедийные вещи просто потому, что это невероятно рвало нас.
Трифонов: Мне очень нравится элемент эпатажа во всем этом. Особенно моменты, когда люди приходят на концерты в России. Моя любимая песня для исполнения — это «Мохер». Я в этот момент смотрю на некоторых охранников, например. Честно говоря, я стараюсь на таких людей работать. Твоя подруга слушает и улыбается, и я стараюсь находить повзрослее людей, чтобы показать на них пальцем и для них прочитать эту часть, чтобы они были максимально удивлены.
Шулико Для меня новый вектор — это стремление к более сложной музыке. Я всегда любил сложную музыку — настолько сложную, что Денис, например, говорил, что это вообще не музыка.
Кукояка: Ну он любит такую музыку, где синтезаторы похожи на радиоприемник, который разобрали: человек что‑то вытаскивает, а оттуда шум.
Овчинников: Филиппа Горбачева слушал нового?
Шулико Да, потрясающе.
Фиты и комедия
Овчинников: Почему на новом альбоме нет фитов?
Кукояка: Был переломный момент на альбоме «Пушка». Я настрадался больше всех — я пошел ко всем своим кумирам просить фиты, а они все отказали по разным причинам. Мне это так причинило боль, что я решил больше никому не предлагать фиты.
Овчинников: Чей отказ был самым обидным?
Трифонов Баста?
Кукояка: Нет, там как такового отказа не было. Баста просто суперзанятой человек. Он же изначально согласился сделать куплет на «Плачу на техно»: он сказал, что это золотой хит, который не нуждается в его куплете, но «если вы хотите»… Он накормил нас тогда креветками.
Шулико: Креветки были в соусе песто.
Кукояка: Да, очень вкусные. Самый болезненный отказ — Влади. Он сказал, что «Хлеб» — это жесткач, за гранью. Мне стало так обидно, что он не разделяет юмор. Мы в своих песнях никогда никого не оскорбляли. Мы ему тогда поставили песню «Хочу прическу как у Фараона»: нам казалось смешным, если будет читать куплет лысый чувак.
Он тогда отказал. А я все свое подростковое становление слушал «Касту», вспомнил недавно, что в кошельке за каким‑то хером носил фотографию Шыма.
Трифонов Я за фиты, но надо делать такие фиты, как «Мохер». Я его очень люблю, и он шокирующий. Когда мы еще работали в Good Story Media, мы поставили продюсерам, с которыми работали. Во-первых, они из Перми, а в Перми более консервативные люди, чем в Москве. Во-вторых, они взрослее нас и, когда услышали трек, вообще остолбенели, кажется. Этот эффект мне нравится. Если у нас будут такие треки, я бы еще кого‑нибудь позвал. Только не знаю кого.
Завьялов: 2019 год. Все лезут на поле комедии. Стало теснее?
Трифонов: Мы буквально сегодня это обсуждали, когда Дэн включил нам новый куплет OG Buda.
Кукояка: Я полгода назад я говорил пацанам: парни, мы выбрали верный путь — все идут в комедию, а мы в освободившемся поле поиграем в нытиков. Мы ехали и слушали Og Buda, он читает: «Соси мою жопу, ты выглядишь как Покахонтас». Через несколько строчек: «Я гик, соси мою писю, пока я играю в компьютер (произносит «компьютер» «е» вместо «э»)». Это высший уровень!
Завьялов: Чувствуете какую‑то личную ответственность или гордость за то, что комедии в музыке стало много?
Трифонов Нам нравится, что люди стали более раскрепощенными. Это проблема для российского менталитета. Людям тяжело смеяться над собой и воспринимать с легкостью свои недочеты. Надеемся, что наш вклад в это есть. Это прекрасно, когда люди раскрепощаются: у них тогда рак может не образоваться.
Кукояка: При этом сейчас какая‑то совершенно дурацкая тенденция прессовать комиков, подтягивать за слова и высказывания.
Мы тут написали песню, где выдумали имя и фамилию человека — ту самую, про дикпик.
Трифонов: Да, школьника зовут Столяров Максим.
Кукояка: Позавчера мы встречаемся на студии, и Полина, наш пиар-менеджер, говорит: «Ребята, вы знали, что Столяров Максим — это менеджер Инстасамки?» А это сейчас она появилась в моем инфополе, и у нас выходит эта песня.
Трифонов: У нас была идея заменить фамилию на Иванов, ну или Столяров быстро не проговаривать — но в итоге это осталось.
Самоцензура и политика
Завьялов: Что страшнее: публичные персоны подтянут за слова или заблокируют трек?
Кукояка: Мы с пацанами выступаем на позитивную повестку, любые подтягивания за слова для нас очень некомфортны.
Трифонов Нам кажется, что нас не за что подтянуть.
Шулико: Нет такого, что у нас жесть какая‑то. У нас есть самоцензура внутри, жесть остается в студии.
Завьялов: Насколько вам мешает внутренняя самоцензура?
Кукояка: Я сейчас переживаю о том, как все меняется: мы с пацанами начинали в том интернете, когда была абсолютная свобода. Можно было говорить что угодно, шутить как угодно и над кем угодно. Сейчас лучше подумать над всем, чем потом что‑то произойдет.
Сейчас этот компромиссный момент сказывается на тебе как на комике. Я вчера заливал влог, и там был небольшой неймдроппинг, совершенно безобидный. Но я позвал жену и попросил оценить.
Трифонов: Это уже как‑то на подсознании. Я однажды перепостил картинку смешную — и инстаграм ее удалил. Там была картинка в жанре «сейчас и двадцать лет назад»: там отец купает маленького сына, а потом они взрослые. Но там ничего не было видно, кроме маленького куска голой попы.
Я иногда сам делаю мемасики: некоторые я не могу постить. Они остаются внутри.
Кукояка: Кирилл сделал два мемасика — нормальный и компромиссный. И вот он в твиттере выкладывает компромиссный, и я прекрасно понимаю чувство, с которым он выкладывает мемасики. Это напоминают ситуацию с выходом первого айфона: ты в нем разобрался быстро, а люди за пятьдесят не понимают, что делать.
С нами сейчас это и происходит: новое время — надо его принять и как‑то встроиться.
Овчинников: Другой вопрос: хорошо ли это, раз все стали обидчивыми? Если про вас кто‑то что‑то напишет, что вы сделаете?
Кукояка: Вообще ничего. Не было ни одного человека, которому мы бы публично ответили.
Кукояка: Я помню, когда один человек очень сильно уделял внимание нашим персонам, и он жестко топил. Как это воспринимается в публичном пространстве: если ты молчишь, значит ты неправ, поделом тебе.
Все принимают громкую сторону чаще всего. Я помню, мы долго обсуждали эту историю: Саня говорил, что надо идти в суд.
Завьялов: Это был публичный человек или какой‑то хейтер?
Кукояка: Публичный хейтер!
Шулико Я помню, мы с тобой (Денису) в машине ехали и обсуждали ситуацию. Возвращаясь назад, я вспоминаю твою позицию: нужно просто сесть напротив этого человека и поговорить с ним. Даже, может быть, отвлеченно.
Кукояка: Я уверен, что в 99% случаев такого общения весь конфликт сойдет на нет.
Шулико: Сейчас я понимаю, что подраться — тоже абсолютно нормальный исход событий. Это выплеск эмоций. Что будет потом: ну может быть, я осознаю, что был неправ, потому что первым полез в драку. Но это будет мой опыт — и пока я его не переживу, я не узнаю, прав я был или нет. Любой исход будет твоим опытом.
Кукояка: Нет никакого вывода. Надо жить и радоваться.
Овчинников: В политику вы никогда не пойдете?
Кукояка: Я вообще никогда. Я всегда боялся ее.
Овчинников: Имеется в виду, что большая прослойка музыкантов стала заниматься гражданской активностью. Если бы вас послали на условный митинг хоть протеста, хоть того, что гасит протест, вы бы пошли?
Трифонов: Сейчас нет. Но я слежу за этой движухой, и она у меня вызывает интерес. Мне нравится не столько политика, а то, что за последние несколько лет у нас появилось много людей социально активных, с правовой позицией.
Люди борются за свои права, не стесняются этого делать. Мне это нравится. Я тоже сделал одну попытку: возле супермаркета, где я хожу с коляской, все время ездят машины по тротуару. Сделали парковку — они продолжили ездить. Я написал несколько писем в управу района — в итоге поставили бетонные полусферы. Я обрадовался, но через месяц их сдвинули, и я снова собираю фотографии подтверждения и пишу текст нового письма.
У меня есть еще суперглобальная цель гражданской инициативы: моему сыну сейчас два года, и у меня есть шестнадцать лет, чтобы переманить всех в свой лагерь и отменить срочную службу в армии. Мне нужно объяснить свои доводы, тогда отменят срочную службу, и мой сын не пойдет в армию.
Овчинников: Ты рисуешь грустное будущее: сразу думаешь, что он не пойдет в институт.
Кукояка: Кирилл просто знает себя. (Все смеются.)
Я вот недавно прочитал цитату от какого‑то миллиардера: он сказал, что в его доме не смотрят новости и не читают колонок — это порождает страх, а страх парализует. Я придерживаюсь этой позиции и стараюсь концентрироваться на жизни, которая меня окружает. Плюс я человек, которому свойственны панические атаки.
Трифонов: Плюс ко всему я ему рассказываю все (смеется).
Кукояка: Ну да. Я аэрофоб, мы заходим в самолет, а он: я теперь на трапе не стою, потому что видел видео, где трап отвалился, и ребенок и бабушка умерли. И я думаю: зачем ты мне это все рассказываешь?
Овчинников: Я тоже аэрофоб, страшно боюсь летать. Расскажи, как ты справляешься?
Кукояка: У меня есть два лайфхака. Первое — я всегда лечу с кем‑то рядом. Стараюсь с Кириллом летать, потому Саша все время засыпает, а с Кириллом можно поговорить. Во-вторых, чем больше летаешь, тем меньше страха. Недавно я нашел обалденный лайфхак: мы за чей‑то счет полетели в бизнес-классе: а там нет аэрофобии! Приходил мужчина, накрывал стол скатертью, приносил мороженое в миндальной крошке, чай с лимончиком, еще предлагал вино. Мысли концентрируются здесь, и ты отвлекаешься.
А вот мы когда летели в Лас-Вегас из Цюриха — нас трясло, потому что Лас-Вегас находится в горах, и там самолет вело. И тут даже не страх, а морская болезнь — как будто ты тела не чувствуешь. И я чувствую, что начну блевать — и я достаю пакет. Саня такой: «Пожалуйста, не блюй, если ты блеванешь, то блевану и я». И Кирилл, у которого одна мысль: «Мы летели двенадцать часов, если мы сейчас разобьемся, это будет несправедливо».
Перспективы и ошибки
Овчинников: Может случиться момент, что если вы не выстрелите сейчас с альбом и вернетесь к сценариям и юмору?
**Кукояка:* Невозможно спрогнозировать наше поведение. У нас были метания. Я говорил: пацаны, давайте делать шоу. По моей теории надо производить много шума, много контента. Какой бы ты клип красивый ни снял, он теряется в пятницу среди всех остальных релизов. Надо очень сильно постараться.
И я говорю: «Кирилл, давай сделаем [шоу]». Кирилл говорит: «У нас много работы сейчас». И мы не стали ничего делать.
Трифонов: Неправда, просто он [Денис] импульсивный. Он может сегодня сказать: «Давайте делать», — а завтра: «Я передумал».
Кукояка: Я такой, да. Не знаю, как пойдет если Adrenaline Stadium скажет: «Идите в жопу, вы ничего не собрали» — и [концерт] отменится. Ну я утрирую.
Трифонов: Я не закрывал для себя такой возможности вернуться туда [в сценарии]. Мне нравится заниматься сценарной деятельностью. Сейчас я пока написал в порыве эйфории в самолете припев для своей новой песни второй и сценарий для клипа. Творчество в любом его проявлении мне нравится: съемка клипов и написание сценариев мне по душе.
Кукояка: Я не хочу возвращаться в сценарную работу и делать продукт просто ради того, чтобы зарабатывать деньги. У нас была стадия, когда мы лишились своего сериала и писали чужой без особого интереса.
Трифонов: Это не исключает приятной компании, смешных шуток, коллег, с которыми комфортно работать. Но у тебя нет сверхэнтузиазма и рвения.
Кукояка: В этот момент мы быстро смогли ощутить, что такое профессиональное выгорание. Ты знаешь, что скоро ты сходишь пообедать, потом осталось чуть помучиться — и домой. Кошмар.
Шулико: Я тут недавно с женой поговорил…
Трифонов: С моей? (Все смеются.)
Шулико: Со своей. И рассказал ей такие же опасения: что будет, если наша аудитория возьмет и уйдет? Настя сказала гениальную вещь: «Ну придет новая». Так же как пришла эта аудитория.
Например, Фейс: сначала он гиперпопулярный, потом делает альбом и уходит в ноль, выходят новые песни — и они снова в топ-100. Не было бы успеха, если бы нельзя было его сравнить с падением.
Кукояка: Мы переживаем очень интересное время. Мы попали в зону комфорта: концертный график, гонорары. А сейчас у нас нет заработка и не будет его до ноября: и мы такие — интересная ситуация. Это странно. Мы находимся в стрессе, но это приятный творческий стресс, который побуждает тебя делать много и кайфовать от процесса.
Завьялов: Я так понимаю, вам тесно стало в зоне комфорта?
Кукояка: Я постоянно боюсь этой зоны. Я, когда понимаю, что все хорошо, чувствую, что останавливаюсь. Но у меня ощущение, что пацанам комфортно.
Шулико: У меня постоянно мысль о том, что я хочу где‑то пожить еще, — а это напрямую связано с зоной комфорта. Но я понимаю, что я прочно обосновался. Хочется чего‑то еще — хорошо, что жизнь создает нам новые вызовы.
Кукояка: И возможность переоценить многие вещи. В момент написания альбома мы, кажется, потеряли курс и начали слушать чужое мнение, опираться на него как на свое. Это нас выбило из колеи. Речь о «200 ден» и о том, что было позже, когда мы каждую песню начали согласовывать.
«200 ден» была ради маркетинга. Мы слушали людей знающих и незнающих, лейблы. В итоге мы абсолютно потеряли себя. Мы отдали это миру, а мир: «Серьезно? Про колготки поете?»
В итоге никакое радио ее не взяло, каналы не взяли, никто не взял. В итоге сидим мы, три дурака, которые послушали всех и все, сделали все, что не близко нам, а обвинить-то и некого, кроме нас.
Я вот смотрю на нее в iTunes и думаю: надо делать так, как считаешь нужным, а не «200 ден».
Шулико: Но это ведь тоже опыт: не было бы этой песни, не было бы понимания.
Завьялов: Насколько вам комфортно исполнять совсем старые песни на концертах сейчас?
Трифонов: «Чай, сахар» — хороший пример, когда песню абсолютно нормально исполнять.
Шулико: Есть треки, которые я не очень хочу исполнять — не из‑за того, что старые, а из‑за того, что меньше нравятся.
Кукояка: У меня есть другая история. Я взрослею и меняюсь — например, когда мы исполняем «21», мне становится некомфортно. Не знаю почему.
Трифонов: Больше всего ему некомфортно в паузе между куплетами, потому что выходит [концертный диджей группы] Бася и говорит: «Вы знаете, что эта песня про карты?» А я: «Эта песня про карты?» Она говорит: «Да, про карты» А я показываю на кого‑то в зале и говорю: «Вот этот человек думал, что эта песня про жопу». А Денис в этот момент прячется под стойку.
Кукояка: Я все время удивляюсь, насколько Кириллу хватает смелости на этот шейм-парад с людьми.
Трифонов: Просто с твоим ростом растет и культура. Ты такой: «Жопа? Плохо».
Кукояка: Но песня про то, что девочки какают, я с удовольствием исполняю.
Трифонов: Значит, с культурой все в порядке. (Смеются.)
Цензура и «Вечерний Ургант»
Завьялов: Не боитесь, что по мере взросления у вас будут моменты дисгармонии с подобными песнями?
Трифонов: У нас уже есть мероприятия, на которых может достигнуть дисгармония. Мы подбираем нейтральный сетлист. Но были моменты, когда на дне рождения 14-летнего парня нам сказали, что надо все песни петь — родители знают, и дети знают.
Шулико: И в этот момент как раз и возникла дисгармония.
Трифонов: Было еще выступление в «Европейском» на дне рождения высокопоставленного чиновника: там было много взрослых. 99% людей оттуда, кажется, вообще никогда не слышали группу «Хлеб».
Овчинников: Зачем вас позвали?
Трифонов: Так сложились обстоятельства.
Кукояка: Там была формулировка «по приколу».
Трифонов: По-моему, прикол не сработал.
Кукояка: Прикол не сработал. Никто не слушал. Была какая‑то девчонка, снимала нас в сториз и с удивлением спрашивала: что вы-то тут делаете?
Шулико: А после нас Познер был.
Трифонов: Мы еще с [Михаилом] Шацем и [Татьяной] Лазаревой познакомились: они, оказывается, знали наши песни. Нам было приятно.
Завьялов: Грубо говоря, вы были на разогреве у Познера?
Кукояка: Я всегда уважал его. Мне как‑то очень понравились его красные носки с черным костюмом на интервью, и я подумал: какой крутой дед!
Трифонов: Есть разные мероприятия [с пометкой] 0+, [там есть правила] которые надо соблюдать, где нужно вырезать одно слово.
Овчинников: Например, фестиваль VK — был по факту 0+
Кукояка: Нам сказали, что, если мы что‑то скажем матом со сцены, нас уведут в наручниках. Но Элджей в итоге сказал: «Вы ******** [офигенные]».
Трифонов: Самая дикая цензура, что мы видели, была на MTV. Просто худшая цензура в жизни. Они из трека «Вино» вырезали слово «вино».
Все по-разному. Где‑то свободнее: в одно и то же время на MTV «Вино» играет без слова «вино», а на «Вечернем Урганте» спокойно звучит слово «блант».
В предыдущем интервью «Афише» вы говорили, что хотели к Урганту попасть. В итоге попали аж два раза. Было ощущение, что это финальная точка в смысле популярности?
Шулико: 16 числа мы пойдем в третий раз
Трифонов: Было ощущение, что это очередной закрытый гештальт.
Кукояка: Несмотря на то, что там было страшно и волнительно, было счастье, что мы добрались. Но было одно место, которое разу дало понять, что мы взяли не максимум — справа стоял диван, и мы на нем не сидели. Но, когда выйдет это интервью, мы закроем этот гештальт (интервью состоялось 10 октября, а 16 октября группа дала интервью Ивану Урганту — Прим. ред.).
Группа «Хлеб» выступит 9 ноября в московском Adrenaline Stadium и 5 апреля в петербургском «Юбилейном»