— Не могу, простите, не задать очевидный вопрос: между первым и вторым фильмом у вас прошло 9 лет, почему так долго?
— За это время я, например, снял в Англии «Саутклифф», мини-сериал из четырех серий — это было довольно большое предприятие, заняло у меня пару лет. Потом разрабатывал еще пару фильмов как режиссер — но там в результате не сложилось. Ну и от момента, когда я задумал «Гнездо», до съемок прошло четыре года. Вот, собственно, и считайте…
— Насколько я понимаю, вы в детстве жили в Суррее, как и герои «Гнезда»?
— Да, я ребенком часто переезжал. Я родился в Канаде, но совсем ее не помню, детство провел в Англии, потом в 11 лет оказался в Нью-Йорке и с тех пор, в общем-то, там безвылазно жил. А в Англию впервые за двадцать лет вернулся как раз снимать «Саутклифф». И там задумался о том, чтобы сделать что‑нибудь на тему переезда между двумя странами в конце 80-х. Потому что сейчас эти два места очень похожи, а тогда они были совершенно разными. И я подумал, что такой переезд может быть интересным поводом, для того чтобы поговорить о семье в определенную эпоху и посмотреть каким‑то новым взглядом на культуру 80-х.
— А можете немного рассказать о своей семье, почему ваши родители так много переезжали?
(Долгая пауза.)
— Если не хотите, не рассказывайте, конечно.
— Да, спасибо, ну, в двух словах, моя мама была учителем английского. А отец занимался бизнесом.
— То есть для вас это в первую очередь личная история, а не просто Рейган, Тэтчер, яппи и все такое прочее?
— Началось все как что‑то личное, да — воспоминания о детстве и так далее. А уже оттуда я перешел к ценностям 80-х. Это был такой очень конкретный исторический момент, когда в Лондоне сливались английский и американский рынки и английская и американская культура и все пребывали в большом возбуждении по этому поводу. Наконец-то американскую мечту повезли на экспорт. И мне нужен был персонаж, который воплощал бы этот менталитет, это виденье, идею «чем больше, тем лучше». Я хотел, чтобы в фундаменте семейных проблем в фильме лежала алчность. И чтобы зритель, может быть, подумал об этих ценностях и вспомнил, откуда они взялись, почему они до сих пор с нами, и спросил себя: мои ли они?
— Это ведь очень британский сюжет: история про класс, привилегии?
— Наверное, да. Я не чувствую себя ни американцем, ни англичанином, ни тем более канадцем. Вероятно, в том, что я сделал, этот трансатлантический опыт как‑то отражается. Без сомнения, фильм очень британский в деталях, и в то же время цели, которые преследует герой, они совершенно американские. Для меня важна была эта смычка, потому что, повторюсь, именно с этого момента, который описан в фильме, Англия и США стали все больше и больше походить друг на друга.
— А сегодня у этих людей что‑то сложилось бы иначе?
— Мне хотелось рассказать историю, которая происходила бы в другую эпоху, но которая перекликалась бы с сегодняшним днем: понятно, что иногда такая перспектива — лучший способ подумать про сегодня. На визуальном уровне у нас есть какое‑то ретро, но вообще я не хотел особенно в это залезать и намеренно взял недавнее прошлое, чтобы сильно не отвлекать зрительское внимание тем, как все выглядит.
А что касается героев… Ну, сегодня они, наверное, лучше бы понимали свои проблемы. Может быть, уже обратились бы к терапевтам (смеется). И, мне кажется, разводы в те времена еще были менее распространены. Сейчас они, возможно, просто не дотянули бы так далеко как пара. Одна из мотиваций Аллисон (героиня Кэрри Кун. — Прим. ред.) — не стать дважды разведенной. Сегодня это не обязательно ее бы так беспокоило — в зависимости от того, откуда она.
— Мне показалось, что ваш фильм похож на работу условного Тони Ричардсона.
— О, я очень рад, мне хотелось, чтобы «Гнездо» выглядело как аутентичный британский фильм. Не до такой степени, конечно, чтобы стилизовать картинку, но чтобы передать какое‑то ощущение тех лет. Среди тех, кем я больше всего вдохновлялся, — Алан Кларк. Он не снимал, может быть, фильмы про этот социальный класс, но куда бы он ни отправлялся, он находил как бы взгляд изнутри, и мы могли заглянуть в какой‑то уголок Британии и увидеть правду.
— Джуда Лоу сейчас стало очень много. Какое из его качеств было наиболее важным для вас?
— Рори (герой Джуда Лоу. — Прим. ред.) принимает в фильме много сомнительных решений, так что мне нужен был кто‑то, кто при всем этом может быть очаровательным, теплым и любящим, чтобы мы оставались с этим героем до конца, — и в Джуде это есть, конечно, он и в жизни очень щедрый, открытый человек.
— Вы же не считаете «Гнездо» хоррором?
— Нет, и мы сознательно его так не продвигали, чтобы не вызывать каких‑то фальшивых ожиданий. Это семейная драма — другое дело, что я использую инструменты жанрового кино, чтобы усилить отдельные впечатления. И поскольку тут дело отчасти происходит в страшном доме, мне это помогло показать изоляцию членов этой семьи — но без ухода глубоко в жанр. Впрочем, великие хорроры всегда в моем сознании, потому что они среди моих самых любимых фильмов, и, конечно, как‑то влияют на меня. То же самое было с моим первым фильмом, где я использовал элементы триллера, но он так и не превращался в полноценный триллер.
— Почему хоррор сегодня так важен для нас?
— Пессимист во мне говорит, что хорроры просто хорошо продаются, поэтому студии в них вкладываются (смеется). Но синефил во мне говорит, что из всех форм искусства ни одна не умеет пугать так, как кинематограф. И людям нравится пугаться. У меня дочке четыре года, она обожает страшные истории, и я сам был такой же. Для человека это естественно.
