Куратор Московской биеннале Юко Хасэгава:«К комментариям мэра я привыкла»

— Когда вы делали биеннале в Шардже, вы говорили о том, что художники не обязательно сами ходят на улицу протестовать, но заставляют общество задуматься. Объясняя тему Московской биеннале, вы предложили забыть на минуту о Трампе и терроризме и стать добрее друг к другу. За прошедшие пять лет вы как-то смягчились?

— Сделать любую выставку — это очень политический жест. Искусство никогда не бывает нейтральным. Неправильно говорить о политике только в отношении конфликтов и протестов — есть еще, к примеру, экологическая политика, психологическая, информационная. Для меня все это связанные вещи.

— В Москве много художников, которые разделяют ваш взгляд на политику в этом широком смысле?

— Я — куратор и в конце концов показываю собственную интерпретацию искусства. Иногда я обсуждаю ее с художниками — особенно молодыми, — потому что тогда мы можем буквально вырастить проект из идей. Молодые часто находятся в некоторой неопределенности. В этом случае очень важно говорить с каждым из участников, это и есть моя работа.

Я никогда не жила в Москве, в вашем городе я гость, но именно по этой причине могу привнести что-то новое. Когда я готовлю проект в каждом новом для себя городе, я думаю о том, какую пользу могу принести этой стране.

— Как вам кажется, что точнее всего характеризует русское современное искусство?

— Ваши художники очень разные, и мне трудно охарактеризовать их какой-то одной тенденцией или одним термином. У тех из них, что родились после 90-х, выработался глобальный язык, но они используют его, чтобы говорить о тех проблемах, что их волнуют.

Искусство не законченная история, не фиксированный факт. Искусство — это существо, внутри которого заключено противоречие. И оттого оно сильно нуждается в интерпретации, контексте, который меняется от выставки к выставке. А я хочу, чтобы рамка, которую я задаю, была такой тихой, чтобы каждое произведение искусства, которое бы на этой выставке оказалось, начало петь. Художники и кураторы не журналисты, которые повторяют сводки новостей. Даже говоря о проблемах миграции из Африки в Европу, можно опираться на метафоры и создавать поэтический проект, который не предлагает решения, но адресуется всему человечеству — как это сделал Франсис Алюс.

—Что мир вообще знает о русском искусстве? Вы хорошо знакомы с грузинским и армянским искусством, но какие имена вы знали, до того как отправились сюда?

— Конечно, я знала знаменитого художника Илью Кабакова и еще несколько концептуалистов — например, Ануфриева. Пару ваших фотографов. Ваш концептуализм мне кажется очень современным и в своем художественном языке, и в интересе к анализу информации — все художники-нонкомформисты были в курсе, что КГБ за ними следило, и очень интересно, как они реагировали на это.

— На той самой биеннале в Шардже вы вынесли искусство на улицу, выставляя его в органичном для города публичном пространстве двора. Не требует ли Москва какой-то новый формат для экспозиции?

— Мне нравится связывать городские пространства друг с другом, но пока мы имеем договоренности только с одним выставочным залом — это Манеж.

— Сейчас у нас идет выставка Вайбеля («Лицом к будущему« в ГМИИ. —Прим. ред.), который исключил из истории искусства XX века Америку. Вы всю жизнь боретесь с европоцентризмом в искусстве и предлагаете новые выставочные форматы, которые бы отличались от тех, что придумали европейцы. А можем ли мы проделать эксперимент, подобный тому, что сделал Вайбель, и выбросить из истории XX века Европу?

— Нет, об этом невозможно даже говорить. Еще до нашей эры весь континент Евразии был тесно связан друг с другом. Глобализация не изобретение западного человека, она случилась намного, намного раньше. И я настаиваю на этом. Великие мореплаватели были и до Марко Поло и способствовали глобализации не в меньшей степени. А Северная Африка всегда была тесно связана и с Европой, и со Средней Азией. Конечно, нам надо пересмотреть модернизацию, которую придумали европейцы и американцы в прошлом веке, конечно, каждое государство пишет собственную историю искусства, но если мы пишем глобальную историю искусства, то выбросить из нее Европу было бы немыслимо. Все мы связаны.

— В вашей практике был известный случай: в Музее современного искусства Токио, на открытии одной из выставок мэр назвал работы смешными и не заслуживающими внимания

 — К комментариям мэра я привыкла. То, что он говорит, — это политика и игра, иногда он честен, иногда шутит. Кроме того, не забывайте, что он отец художникаНобухиро ИшихараСын Шинтаро Ишихары, бывшего губернатора Токио и поддерживает те выставки, в которых заинтересован его сын.

А вообще в Японии очень сложно быть и современным художником, и куратором. Все очень консервативны, кроме того, это страна, где мнение общества невероятно важно, и часто журналисты переадресуют ко мне комментарии со стороны простых людей, на которые я должна отвечать. Многие думают, что современное искусство оторвано от действительности, а я должна убеждать публику, что современные художники живут в том же самом мире, что и простые люди.

— Сейчас почти каждый город придумывает свои биеннале, но не стираются ли от этого какие-то общепринятые критерии оценки в мире искусства? Закончилась эпоха суперзвезд и блокбастеров. Сейчас прошла ярмарках «Арт-Базель» в Гонконге, где впервые перестали торговать супердорогими работами и ушли в среднюю ценовую категорию — меньше 500 000 евро.

— Да, я с вами в этом согласна. 90-е годы прошли, но успели сильно переписать популярную культуру. Тогда случилось много всего: новый взрыв кино, зарождение сайнс-арта, о себе заявило MTV. Олафур Элиассон мог появиться только тогда: это было хорошее время, чтобы появились новые звезды. Но сейчас родилось новое поколение, которое волнуют другие системы. Они могут создать объект искусства, который будет выглядеть как кухня, а по факту представляет собой информационный центр. Новое поколение волнует информация, и оно совершенно свободно в том, в какую форму ее облекать. Они не чувствуют, что нужно утверждать новый стиль, и вместе с тем трудно выделить конкретное имя, которое бы имело радикальное влияние на современный медиаарт. Я не говорю, что сегодня легче быть художником, но при этом возможности заниматься искусством распределены более равномерно.

— Как ваша долгая жизнь в искусстве изменила вас?

— Я работала с художниками и в 60-е, и в 80-е, но, если честно, так никогда и не почувствовала себя опытным куратором. Я очень простой человек на самом деле. Мне нужны новые знакомства, встречи, информация, чтобы думать над ними и делать выставки. Вы слышали про японские храмы, которые каждые двадцать лет перестраивают заново? Так и я: каждые двадцать лет я — новый человек.