«Возмездие 12» Клима: спектакль, которого не было

Почти год назад художественным руководителем Центра драматургии и режиссуры был назначен Клим. Того самого Центра драматургии и режиссуры на Беговой, обогатившего в прошлом сезоне новостные ленты сводками о скандалах. Тот самый Клим, изъясняющийся манифестами ученик Эфроса и Васильева, о котором написаны книги и о чьих подвальных ритуалах 90-х ходят легенды. И если его харизматичный однокурсник Борис Юхананов, назначенный в то же время худруком Театра им. Станиславского, незамедлительно развернул небывалую по масштабу деятельность, то Клим весь этот год, совсем, кажется, не вмешиваясь в унаследованный репертуар чуждого ему театра, посвятил неторопливой репетиции единственного своего проекта под названием «Служение Слову — русский Логос».

С названием проекта, на самом деле, до конца не ясно — у дилогии несколько подзаголовков, среди которых, например, «Homo Ludens — волшебный мир и божественная среда» и «Одинокий голос человека». Избавиться от сомнений в серьезности намерений и праведности пафоса можно, прочитав написанную белым стихом аннотацию. Так или иначе, проект представляет собой два моноспектакля: «Возмездие 12» и «Поля входят в дверь». В первом случае известная по ролям в «Практике», «Мастерской» и Театре наций Ксения Орлова в течение почти пяти часов пропевает подряд две поэмы Блока, во втором — участвовавшая в тех самых легендарных спектаклях Клима Наталья Гандзюк аналогичным образом исполняет стихи Геннадия Айги, укладываясь в щадящие сто минут. На оба спектакля одно, совершенно удивительное зеркальное пространство, сочиненное Климом же. Увидеть до премьеры удалось только первую часть — пять часов чистого поэтического театра, буквальное описание которых занимает не более строки, но о невидимом содержании которых хочется рассуждать часами.

Только человек, его ­голос и пространство; никакой фоновой музыки, никаких эффектов. Исполнительница — еще недавно игравшая в ГИТИСе в студенческих спектаклях курса Олега Кудряшова, — томно мурлыкает блоковские ямбы, плавно переходя от интонаций Бет Гиббонс к завыванию на манер деревенской плакальщицы; босиком переступает по высоко установленным подмосткам — не то танцуя, не то повинуясь таинственному ритуалу. Повсюду развешаны высокие зеркала, отражающие симметричные, постоянно меняющиеся коридоры рассеянного света; в логике спектакля, не лишенной эсхатологических нот, зеркала эти — что-то вроде окон, озаряющих то закатным, то рассветным сиянием место действия, то есть — нашу с вами страну. Нарочитая интимность, с которой Ксения Орлова пропевает строфу за строфой, бросая окончания и закатывая глаза, магнитом приковывает внимание; и даже не столько к самой себе, сколько к тексту, к слову, к ритму, к тому самому Логосу.

Кажется, таким образом разыгрывается история отечества с середины XIX века до Октябрьской революции, роковой ее виток. Жил-был поэт, на Байрона похожий, подавал надежды, герой грядущих перемен; пока дамы обсуждают его демоническую сущность, а кавалеры недоверчиво морщатся, поэт превращается в хармсовского чудотворца, не совершившего ни одного чуда; полная надежд Россия тем временем надевает подвенечное платье, а навстречу ей — разудалые Ваньки с винтовками. Но все, конечно, не так просто.

«Возмездие» Блока — это «Дегуманизация искусства» Ортеги-и-Гассета, только в стихотворной форме. Это такой же вердикт эпохе — по структуре и логике, — как «Разин» Хлебникова; вернее — симметричное его отражение. Если вердикт Хлебникова обрел форму авангардной оды, «заклятья» новой эры, в которой палиндром вступает в арифметический диалог с ситуацией, где смешались боги, звери, птицы и люди, то приговор Блока заключается в тоталитаризме ямба, размера механизированной уверенности и силы, иллюстрируя гибель всего человеческого. Клим переставляет блоковский пролог на место эпилога, а завершает спектакль по-блатняцки спетой лицом в зал поэмой «Двенадцать», написанной сразу после Октябрьского переворота (откуда, собственно, и берутся упомянутые Ваньки). Ямб разрывается частушечно-цыганской разнузданностью, являя мерный шаг двенадцати патрульных, где «в белом венчике из роз — впереди Иисус Христос». Находящаяся в предтрансовом состоянии актриса в этот момент кутается в громадную черную шинель.

Чтобы до конца понять принцип смены гвардейского мундира белым платьем, старинного платья элегантным исподним, равно как переключения интонаций — с колыбельной на церковную, с джазовой на фольклорную, — нужно перечитать не только оба шедевра Блока, но и его биографию, а также освежить в памяти хронологию ключевых событий отображаемой эпохи. В «Возмездии», документальной семейной хронике Блока, отражены и покушение на Александра II, и Кровавое воскресенье, и сыновья скорбь по похоронившему талант родителю — это история трех поколений, последнее из которых представляют наши деды. С одной стороны, метафора прозрачна — «Сыны отражены в отцах» — история открыта. С другой — и бесконечно объемна в решении Клима, обнаружившего ключ к поэме во вступительных словах самого автора: «Все эти факты, казалось бы, столь различные, для меня имеют один музыкальный смысл».

Перед началом вышел режиссер — седовласый волшебник в неизменном костюме синего бархата — и своим буддистским голосом предупредил зрителей о предстоящем им труде. И уже на десятой минуте стало ясно, что мы наблюдаем настоящую аномалию — импрессионистский поэтический театр, радикально монотонный, с предельным актерским выражением, притом ювелирно выстроенный, — ну такого просто не бывает. Здесь происходит обнуление не постдраматического свойства, поэзия вне декламации, эмоция вне психологического реализма, полифония при моногамии. А ближе к финалу становится понятно, что в общем-то это и не спектакль вовсе. Это то, что сам Клим называет загадочным словосочетанием «золотая сфера мгновения»; ровно то, к чему с трудом подбирают термины толкователи его опытов в «Творческих мастерских». Это пять часов соприсутствия группы людей, соприсутствия между прошлым и настоящим, между небом и землей, наедине с магическим законом словосочетания.

История этого проекта, как и всякая легенда о Климе, — история отказа от компромиссов. В начале сезона из ЦДР пошли первые слухи — Клим обязал актеров труппы выучить и исполнить по три романса; Клим попросил себе раскладушку в театр. Дальше — тишина, а за тишиной, спустя год, — премьера. Есть сомнения, что Департамент культуры будет это терпеть долго — худрук должен выпустить N спектаклей и продать на них как можно больше билетов; иначе зачем вообще нужен театр. Показательно, что премьеры до последнего момента в репертуаре не появлялось: премьеры вообще явно интересуют нового руководителя куда меньше процесса репетиций, начинающегося всякий раз трехчасовым медитативным кружением по сцене (про это тоже есть отдельная легенда). То, что сейчас вдруг появилась возможность увидеть тончайший актерский подвиг Ксении Орловой — чистая случайность, сбой в матрице. Другое дело, что эта случайность не только наглядно отражает предложенную год назад Климом концепцию развития вверенного ему театра, но и опрокидывает все созданное на этой площадке прежде. А было здесь, кстати сказать, много всего — и более чем достойного. Просто прежде здесь был, как и полагается в общепонятной системе координат, всего лишь театр. И по всей вероятности, он никуда не денется — скорее куда-то денется сам Клим. А потом про это тоже появится какая-нибудь очередная легенда.