«Если спектакль привезти в Россию, на нем будут овации каждые 15 минут»

Выглядело это необыкновенно. Там сначала был красочный задник, который поднимался и открывал довольно чистую сцену, абсолютно в уилсоновском духе, на которой возникали, допустим, два стула и кровать, или очень узкие светящиеся водопроводные трубы, или еще что-то. Работа со светом совершенно ювелирная, как будто смотришь кино. Там, например, все предметы меняли цвета: допустим, бутылка водки в руках Барышникова становилась красной, а вместе с ней — еще какой-нибудь предмет на сцене. И все это нон-стоп.

Это спектакль на двоих. Оба они — Барышников и Дефо — все время в гриме, у них такие клоунские белые лица с накрашенными глазами и губами и ужасно смешные парички, залитые невероятным лаком. Очень графичные: когда они поворачивались в профиль, была видна каждая завитушка, каждый хвостик. Но парики совсем не клоунские, скорее это остроумная отсылка к тридцатым годам, когда бабульки свои парики лакировали, подкалывали — и получалась какая-то невероятная хрень на голове. В целом, от актеров ощущения двух клоунов не было совсем. И двух трансвеститов тоже.

Танцевали они совершенно как трехлетние мальчишки. При этом мне показалось, что Дефо старался не уступить Барышникову в танце (хотя у него в актерском анамнезе довольно много пластики), а Барышников Дефо — в актерской игре. Ну, у парней так, нельзя же уступить. Вот они друг друга подтягивали. Удивили они меня страшно, особенно Барышников. Я и подумать не могла, что он может так играть.

В общем, если этот спектакль привезти в Россию, тут будут овации каждые 15 минут, клянусь. Ну, потому что Барышников периодически говорит по-русски, а кроме того, сам спектакль — это очень тонкая интерпретация Программка спектакля, подписанная Робертом Уилсоном
Фотография: Алена Долецкаярусского авангарда. Обычно его используют очень в лоб, буквально, и это очень утомительно. А тут такое чувство, что Уилсон дал русскому авангарду новое дыхание.

Причем некоторые реплики Хармса они проговаривают не по два раза, а по четыре, по шесть. За счет этого абсолютный сюрреализм Хармса становится понятным даже идиоту. Уилсон его, конечно, доводит до полного абсурда, до такого грустного и смешного сумасшествия. И мне показалось, что этот спектакль чуть более теплый, чем обычно у Уилсона. У него же обычно со сцены веет таким холодом, да? Все такое продуманное, идеальная красота. А тут все было более человечное. И куда более смешное — я прям хохотала в голос. Причем я-то и английский, и русский, понятно, понимала быстрее, чем французы, — они еще дочитывали перевод, который проецировался над сценой, а я уже смеялась. Потому что ну правда очень смешно. Если вы любите Хармса, конечно. Есть же люди, которые его совершенно не любят. И для них, наверное, это такое сценическое упражнение в драме абсурда. Я-то была просто счастлива.

А в финале Барышников читает последний текст, а на заднике появляется огромная фотография Хармса в фас и профиль с датой ареста. В общем, когда они вышли на поклоны, я уже просто рыдала. Но и зал, кстати, принимал невероятно — овации нон-стоп, Барышников с Дефо выходили на бис раза четыре или пять. Полный зал, я чудом купила последний билет.

При этом прямо передо мной сидел Боб Уилсон. Представляете, как мне поперло? Просто невероятно. Я даже забыла, что терпеть не могу брать автографы, и трясущимися ручками дала ему программку. Мы немного поговорили потом. И адская моя боль душевная заключается в том, что в России этого спектакля никогда не увидят. Потому что Барышников не приедет, конечно. Я даже Уилсона про это спросила — потому что уж такой спектакль привезти в Россию было бы особенно важно. А он говорит: «Конечно, важно, ну идите, уговаривайте Барышникова». Я не пошла, понятно. Какой смысл? Его уже лет 30, по-моему, уговаривают. Я сама с ним несколько раз про это разговаривала. Безнадежное дело. И Уилсон тоже говорит, что шансов нет. Ну что тут скажешь. Очень жаль.