Зонг строгого режима

Константин Хабенский
13 лет назад участвовал в «Трехгрошовой опере» ­«Сатирикона» в постановке Владимира Машкова — там роль Мэкки играл Константин Райкин. В МХТ семь лет. С Кириллом Серебренни­ковым работает впервые. В новой «Трехгрошовой ­опере» роль гангстера Мэкки — ­у Хабенского

31 августа 1928 года — день триумфальной премьеры «Трехгрошовой оперы» в Театре на Шиффбауэрдамм, но главным образом — дата рождения эпического театра Брехта. «Публика сидит, поеживаясь, ошеломленная, но аплодирует», — писал видевший «ТО» нарком просвещения Луначарский. Там было от чего впасть в ошеломление. Пьеса, описывавшая уголовный мир в понятиях добропорядочного общества, и музыка интеллектуала Курта Вайля, в которой под язвительной пародией на попсу таилась нешуточная сердечность, и сама постановка, смешавшая мюзик-холл с левым агитационным театром, сбивали с толку. Но было в спектакле и то, что не оставляло сомнений: викторианская Англия, в которой, по идее, происходило дело, списана с Германии двадцатых — с ее холодной трезвостью вперемежку с бездумным мотовством, с ее фальшивой стабильностью и разлитой в воздухе тревогой. «Дамы и господа! — взывал харизматичный гангстер по имени Мэкки-Нож, поправляя петлю на шее, словно модный галстук. — Перед вами гибнущий представитель гибнущего сословия. Нас, мелких кустарей, взламывающих честным ломом убогие кассы мелких лавчонок, поглощают крупные предприни­матели, за которыми стоят банки. Что такое фомка по сравнению с акцией? Что такое налет на банк по сравнению с основанием банка? Что такое убийство человека по сравнению с использованием его в своих ­инте­ресах?»

Достаточно открыть пьесу на любой странице, чтобы убедиться: Германия в канун фашизма — однояйцевой близнец России-2009. В спектакле Кирилла Серебренникова, впрочем, процитированного текста не будет — это цитата из перевода ­Соломона Апта, сделанного полвека назад, а к постановке заказан новый. «Чтобы театр не превращался в музей, — говорит Серебренников, — он должен не быть глухим к изменениям в языке. На поверку оказалось, что оригинал в этом смысле к нам гораздо ближе, чем старый, — безусловно, классичный и блестящий — перевод».

Диалоги перевел Святослав Городецкий, зонги — Юлий ­Гуголев и Алексей Прокопьев, которым пришлось тяжелей ­всего: как говорит Серебренников, «русский язык, состоя­щий из гласных, им необходимо было подгонять по мелоди­ке к немецкому, состоящему из согласных, — это нужно для ­музыки Вайля». Гуголев уточняет: «Была и вторая, самая большая ­сложность. Она заключается в том, что классический перевод Апта — из тех текстов, которые не оставляют для последующих переводчиков запасных вариантов. Некоторые вещи он так перевел, что их никак невозможно сказать иначе. И тут немало было пролито слез и поту». Оркестровку для спектакля Серебренников заказал композитору Александру Маноцкову. «На Вайля, — ­рассказывает Маноцков, — очень сильно повли­ял Стравинский, который блестяще пользовался сленгом современной ему попсы в своих академических сочинениях. ­Из­начально мне было интересно приблизить звучание оперы к звучанию «Свадебки» Стравинского. Но наследники Вайля настояли на использовании оригинальной оркестровки, так что мне досталась роль интерпретатора-дирижера». Но парадоксальным образом именно восстановленный по буквам брехтовский театр дал в результате гальванический слепок с сегодняшнего дня — ­когда фомка и вправду ничто по срав­нению с акцией.

Ко всему прочему, слезы и пот в таких количествах Серебренников намеревается пролить в последний раз. На роликах с прогонов спектакля, выложенных на YouTube, видно, как по сцене разъезжает десантник в инвалидной коляске, мечут­ся спецназовцы с бронированными щитами, а среди зрителей мыкаются побирушки. Серебренников вообще может создать злобо­дневное шоу не то что из Брехта — из поваренной книги, но кажется, что камерные междисциплинарные штудии, ­ко­торыми он занимается на фестивале «Территория» или в последнем его спектакле «Киже», выманили его из театрального мейнстрима, в котором он сегодня фигура номер один. На вопрос «Что ты будешь ставить в следующий раз?» Серебренников отвечает: «Ничего. Не вижу смысла и перспективы больше развлекать уважаемую публику. Наступают другие времена».