Тим-билдинг

Интервью: Энн М.Рейсо
Фотография: Франческо Карроццини

Тим Рот играет в «Обмани меня» доктора Лайтмана, работа которого — доказывать, что все люди действительно постоянно лгут

— Весь сюжет «Обмани меня» строится на экстраординарных способностях вашего героя. Был какой-то консультант, который вас этому учил?

— Да, существует такой человек, он всю жизнь изучал мимику на микроуровне, разработал так называемую систему кодирования лицевых движений. Она позволяет распознавать не только откровенное вранье, но и простое лукавство. С этой системой совершенно неважно, говорит ли собеседник на понятном тебе языке, или на иностранном, или вооб­ще молчит. Главное — язык тела. Этот человек годами проводил исследования за границей, работал c племенами Новой Гвинеи, разрабатывал эту систему начиная с 60-х. Сейчас у него собственная лаборатория, он проводит тренинги, для правительства что-то делает. Его главная цель — объяснить людям, что можно обойтись без пыток, это не только бесчеловечно, но и бессмысленно, информация, полученная с помощью пыток, совершенно бесполезна.

— Для актера вся эта история, должно быть, особенно интересна. Актеры ведь профессиональные лгуны, ну или по крайней мере притворщики.

— Ну да, так и есть. Я, правда, никогда не учился на актера. Но в нашей профессии много надувательства. Когда этот парень — его зовут Пол — приходит на площадку, это немного нервирует, потому что он видит тебя насквозь, все твои уловки.

— А он научил вас каким-нибудь приемчикам, как проверять чужую искренность? В шоу-бизнесе это может привести к удивительным открытиям.

— Я именно поэтому старался особенно не вникать в его систему.

— Сериал, помимо прочего, фиксирует изменения в сознании американцев после избрания Обамы — они иначе стали смотреть на то, как можно и как нельзя применять закон.

— Мне кажется, от администрации Буша уже все мечтали избавиться. Было что-то дьявольское, но в то же время блистательное в том, как они нас всех поимели. Какие-то новые Борджа. Фантастическое время, чтобы его изучать, — если вас интересуют люди типа Макиавелли. Буш и его команда — точнее, банда — прошлись по планете так, что на восстановление уйдут века. И то, что они, кажется, не испытывают никаких угрызений совести, делает их в каком-то смысле идеальными политиками, хотя для меня политик — нечто прямо противоположное.

— Я слышала, ваш отец сменил англиканскую фамилию Смит на еврейскую Рот. Обычно делают наоборот.

— Ха-ха, это точно. А мне теперь с этим жить. Отец был убежденным коммунистом, вышел из компартии только в 70-е. Он в 17 лет сбежал на фронт, был стрелком на истребителе, перебрасывал людей в тыл врага, много рисковал. Я точно не знаю, зачем он сменил фамилию, думаю, чтобы как-то дистанцироваться от своей семьи, а фамилию выбрал в память о евреях, погибших на войне.

— То есть вы не еврей?

— Нет, но теперь меня без конца приглашают на еврейские праздники! Отец всегда рассматривал Вторую мировую как войну за гуманизм и отчасти как проявление классовой борьбы. Он говорил: «Запомни, в лагерях было полно евреев, цыган, гомосексуалистов и других групп, которых нацисты случайным образом определили в «нежелательные». Это случится снова, и всегда найдутся люди, которые решат, что это и есть решение всех проблем». Он много говорил с нами о политике и истории. А умер он в 89-м.

— То есть он уже застал ваш успех.

— Ну отчасти. Я снимался в Эфиопии, когда он умер. В фильме Олтмана «Винсент и Тео» я играл Ван Гога, копируя моего отца. Ван Гог, как это ни странно, всегда был его героем.

— Олтман известен тем, что давал актерам много свободы.

— О да, Боб давал нам сценарий и разрешал его переписывать. Помню, как-то утром прихожу на площадку, а он меня спрашивает: «Где поставить камеру?» Никогда не было ощущения, что ты переходишь черту, он, наоборот, всячески поощрял самостоятельность. И мы не осознавали тогда, насколько на самом деле все было срежиссировано — а это и есть настоящее искусство.

— Что плавно подводит нас к «Бешеным псам». Вы сразу поняли, что это революция, или для вас это была просто очередная работа?

— Я сразу понял, что это чертовски хороший сценарий. Я дочитал до середины, позвонил и сказал, что согласен. Но все было непросто: Квентин предлагал мне каких-то других персонажей, а я настаивал на Мистере Оранжевом, потому что он актер, верно? Было много ссор, меня заставляли пройти пробы, а я это как-то не очень. В конце концов все утряслось, меня утвердили, и тут началось полное безумие. Ну знаете, актерское самолюбие, борьба эго и все такое. Под конец мы отлично сработались. Но Лоренс Тирни был реально сумасшедшим.

— У всех есть хорошая история про Лоренса Тирни. Какая у вас?

— Я Лоренсу сперва совершенно не нравился — как, впрочем, и большинство людей, — а потом он вдруг решил, что я ему нравлюсь. И он стал таскать меня по барам и знакомить с разными чудаками вроде парня, который изобрел йо-йо с подсветкой. У меня тогда была очаровательная, высокая черная девушка, и, когда я ее брал с собой, он начинал нести отборнейшую похабщину в таких выражениях, которые я не решусь повторить. Она даже хотела ему врезать. Потом я ему вдруг снова разонравился. Странный был человек, но действительно выдающийся. Его когда-то полиция в буквальном смысле вышвырнула за границу штата Калифорния, им надоело разбираться с драками, которые он устраивал в барах. И он тогда поехал в Нью-Йорк, но ему там ужасно не понравилось, скучно было. И чтобы как-то взбодриться, он шел в бар, звонил в полицию и говорил: «Скорее сюда, тут дерутся!» А когда полицейские приезжали, он их бил.

— Да, таких людей больше не делают.

— Да нет, среди актеров такие встречаются до сих пор. Сейчас людям с раздутым эго приходится все сложнее, потому что бизнес сильно изменился. Всем этим гигантским корпорациям насрать на любого, если на нем нельзя заработать миллион. В нынешнем климате таким, как Лоренс, не место. Помню, прямо перед съемками мы ужинали дома у Харви Кейтеля. Я был единственным англичанином и очень нервничал, что не впишусь в компанию. И тут Майк Мэдсен начинает разговаривать о поэзии, о живописи, и я подумал: «Господи, мне таким никогда не стать!» Он в итоге стал меня опекать, был очень добр, мы ходили с ним и Крисом Пенном по барам и беседовали об искусстве. Майк — редкого обаяния человек. Таких делают до сих пор — просто их мало, и мир к ним несправедлив.

— А что Тарантино?

— У него действительно шило в заднице. Если вы видели хоть одно интервью Квентина — вот он такой и есть. Он прет вперед, пока не упрется в стенку. Как он сейчас снимает, я не в курсе — мы пытались что-то придумать с «Ублюдками», но у меня было слишком плотное расписание. Ну а тогда все было очень стремительно и дико. И главное, он четко понимал, чего хочет, — удивительно, учитывая, что это была его первая попытка.

— По-моему, ваша лучшая роль — Арчибальд Каннингем в «Роб Рое», один из самых выдающихся злодеев в истории кино.

— Меня жена до сих пор пилит, мне тогда казалось, что я зашел слишком далеко и меня просто выгонят. Мне нравится физическая, телесная игра, а сейчас это непопулярно, люди в основном работают лицом, но мне это не подходит. Спасибо режиссеру, он позволил мне сделать этого персонажа в чем-то шаржированным. Я думал, когда на студии увидят отснятые материалы, мне конец. Я позвонил агенту и попросил найти для меня другую работу. Но потом сказали, что начальству нравится, — так что я продолжил в том же духе. Идея была в том, что под напудренным париком и пижонскими нарядами должна скрываться бритая голова. Под париком прячется психопат, а все прочее — наносное. Жена мне показывала альбомы с портретами этих ребят из XVIII века, они похожи на каких-то жутких трансвеститов, почти комических. Но они же отлично умели управляться с мечом, и им это нравилось. Я хотел добиться того, чтобы парик слетел и появился реальный человек.

— Из недавнего — вы работали с Копполой на «Молодости без молодости», его первом фильме за 10 лет.

— По-моему, это один из фильмов, у которых будет долгая судьба, хотя поначалу его сочли несколько эзотеричным. Мы провели шесть месяцев в Румынии. Фрэнсис не разрешает трогать диалоги, так что мне было сложновато, поскольку это перевод книги, которая сама по себе не из простых. Произносить эти диалоги было непросто — но Фрэнсис стоял насмерть. Зато фильм триумфально удался в плане цвета, текстуры, настроения. Вообще, я обожаю Фрэнсиса, он голова. К тому же он всегда первым приходит на площадку и последним уходит. Мы, актеры, любим жаловаться, как нам тяжело приходится, — но вы посмотрите на чертову съемочную группу, которая вкалывает в сто раз больше.

— Вы дебютировали в режиссуре в 99-м фильмом «Зона военных действий». Каково было оказаться по ту стороны камеры?

— По-моему, это лучшая работа в мире. Я отчасти поэтому и на телевидении сейчас снимаюсь: надеюсь, это даст мне финансовую возможность взять отпуск и заняться режиссурой. Себя самого я снимать не хочу, но у меня есть два проекта. Один из них — «Король Лир», которого Гарольд Пинтер переписал специально для меня.

— Как вы готовились? Пересматривали любимых режиссеров?

— Нет, я вспоминал все ошибки, которые режиссеры допускали в работе со мной. Наибольшее влияние на меня оказали плохие режиссеры, с которыми я работал.