Семь вечеров Терри Гиллиам в Бухаресте, австралийские школьники, Фальк + Кассаветес, странный случай из жизни Стивена Содерберга
После небольшого перерыва кинообозреватели «Афиши» продолжают рассказывать про фильмы, которые смотрят (и снимают) в свободное от работы время.
На прошлой неделе в рамках программы по расширению кругозора неожиданно оказалась в городе Бухарест на площадке нового фильма Терри Гиллиама (который он по плану вроде бы уже должен закончить). Для тех, кто пропустил, — фильм называется «Теорема Зеро», Кристоф Вальц без волос, бороды и бровей играет сумасшедшего компьютерного гения, который прозябает в здании церкви, пока вокруг все возятся с айфонами и айпэдами, а миром управляет человек по прозвищу Менеджмент (Мэтт Деймон — он, говорят, приехал на три дня, поахал, какой красивый город, и отправился обратно). Потом герой знакомится с другим компьютерным гением, очень юным — ну, и они вместе пытаются уничтожить Систему. При этом все вокруг совершенно счастливы — Гиллиам упорно твердит, что это никакая не антиутопия, а вполне себе утопия. Несчастлив там только один человек — собственно Вальц, и то потому, что у него в жизни, видимо, есть какие-то другие ценности, помимо фейсбука.
До выхода фильма (даст бог, к концу следующего года) о деталях распространяться не разрешают, поэтому придется рассказать вкратце. «Теорема» случилась неожиданно для всех, в том числе для самого Гиллиама, у которого в очередной раз слетел «Дон Кихот», но он не унывает. Делается за полгода и стоит 7 млн долларов — должны были снимать в Италии, но пришлось в Румынии, потому что там дешево и лучше знают английский. Костюмы для массовки — по той же причине — делают из подручных средств: шторок для душа, клеенок, аксессуаров из секс-шопа, при этом выглядит все страшно нарядно — особенно мусорные бачки, разрисованные под хомяков. Журналистов пускают, но неохотно, потому что их ненавидит Вальц, так что приходится маскироваться под члена съемочной группы, — кроме меня был итальянский спецкор в красивых ботинках, который спросил про судьбу «Дон Кихота» (Гиллиам ответил привычной шуткой, что если у того есть 10 млн, то пусть даст, и будет ему «Дон Кихот»), попросил автограф и побежал в сторону аэропорта, и румынская колумнистка — она спросила то же самое, а потом сказала: «Дорогой Терри, я знаю, у вас тут пару дней назад был день рождения, так что держите» — и достала из кармана пакет с медведиками, в котором лежала пачка токсичных папирос. Гиллиам в ответ произвел какой-то нечленораздельный звук, замахал руками и убежал, а журналистка со словами «Oh my God, I’m so happy» засеменила к метро.
В итоге пришлось отрабатывать полный день в качестве ассистента режиссера — а эти съемки, надо сказать, выглядят то ли как опера, то ли как эпизод «Монти Пайтона». Англоговорящая группа состоит из пятерых человек, сам Гиллиам никогда не кричит, но за него кричат другие: гиллиамовский постоянный оператор Никола Пекорини — «Мотор, пер фаворе!», второй режиссер, чудесный негр в шубе, вторит ему мелодичным басом: «Alrighty, old dog». Вальц в перерывах угрюмо ходит, руки в карманах, и молча кутается в сиреневый пледик. Гиллиам, любезно усадивший рядом смотреть плейбэк, одолжив запасной ватник, периодически поворачивается и начинает стонать, что, вообще-то, собирался снимать серьезный триллер, а «этот немецкий черт все превращает в чертову комедию». В этот момент к нему обычно подбегает начальник массовки и протягивает айфон с открытым прогнозом погоды, а из разных концов площадки появляются румыны в интересных головных уборах, разносящие подносы с едой, а с наступлением темноты — с водкой. Непонятно, правда, что у них при таком веселье получится, но продюсер — гиллиамовская дочка — уверяет, что это самые спокойные съемки в их жизни.
За день сняли четыре сцены, в том числе финал и пролог. Вальц весь день подозрительно косился, а в конце не выдержал и подошел узнать, почему не видел меня раньше. Пришлось соврать, что в российских киношколах такая практика, что особо отличившихся студентов отправляют на съемки помогать иностранным режиссерам налаживать коммуникацию с Драгоном, который всегда забывает включать четвертую камеру. «А, — с облегчением выдохнул он, — ну тогда давайте выпьем и поговорим про Путина. Он, вообще, собирается умирать?» Разговор, впрочем, почему-то зашел не про Путина, а про Эдуарда Хиля, и, трагически вздохнув после вопроса: «Какая на свете еще есть достойная русская музыка?», пришлось ставить ему на айподе группу «Аукцыон» и переводить песню про черную смелую женщину.
Гиллиам на прощание спросил, как дела у Pussy Riot, и с нескрываемым восхищением рассказал, что ему недавно показывали ролик, в котором российский президент едет на инаугурацию по пустому Арбату. Потом велел передавать всем привет, и был таков.
Ватник я ему отдать забыла.
В самолете пересматривала «Майки и Ники» Элейн Мей — более-менее экспериментальный фильм про дружбу двух настоящих мужчин — Джона Кассаветеса и Питера Фалька. Она снимала их, порой оставляя камеры включенными на несколько часов, даже когда герои уходили со съемочной площадки. Операторы протестовали, но Мей спокойно отвечала: «Вы чего, они же могут вернуться!»
Кино при этом непростой судьбы: Мей, известная своим перфекционизмом в области монтажа, просрочила все дедлайны, постоянно ссорилась со студией, потому что из-за рекордного количества отснятого материала монтировала фильм два года, и, вообще, смогла его худо-бедно закончить только после того, как ее психотерапевт спрятал часть пленки. Следующую картину она выпустит только через 12 лет. «Майки и Ники» — душный, клаустрофобический фильм, словно запирающий зрителя на 12 часов в одной комнате с двумя великими актерами, которые не могут замолчать, хотя сказать им, в общем-то, нечего, и постоянно двигаются, хотя и идти им тоже некуда. Местами трагифарс, местами — броманс, это сыгранная на пределе история предательства, соперничества и вечной дружбы. Как говорил Стэнли Кауффманн — «лучший фильм про мужчин, когда-либо снятый американской женщиной». И тут с ним сложно не согласиться.
Помимо Гиллиама, предыдущие три недели были заняты Стивеном Содербергом и его тридцатью фильмами, которые срочно потребовалось пересмотреть по делу. Тут, в общем, тоже есть свои открытия — например, крайне недооцененная картина «Шизополис», в одиночку провернувшая то, чем, например, Фрэнсис Форд Коппола занимается последние лет пять, — творческую перезагрузку автора в кризисе. То, что «Шизополис» мало кто видел, объяснимо, — немногим в своем уме придет в голову досмотреть его хотя бы до тридцатой минуты, тут все как бы открыто намекает на то, что этого делать не следует. Сначала на сцену выходит режиссер и произносит монолог, что всем людям мира надо немедленно посмотреть это кино, а то будет хуже, потом показывают человека без штанов на велосипеде, потом сам Содерберг играет сразу двоих персонажей, соревнующихся в том, какой из них более идиотский, потом мастурбирует в камеру, а потом начинаются такие диалоги, что проще умереть, чем их слушать, — ну и так далее целых 96 минут. Но показателен случай «Шизополиса» тем, что это редкий пример того, как у некоторых людей работает сила воли: Содерберг, до этого проходивший по разряду не оправдавших надежды молодых дарований, режиссера одного великого фильма и четырех более-менее приличных (хотя «Там внутри», скорее, хороший все-таки), умышленно снял такое безобразие, какого вообще люди не снимают, и, пресытившись авторской свободой, превратился из артхаусного маргинала в последовательного формалиста и студийного виртуоза. То есть всем, за что мы знаем Содерберга таким, какой он есть, — от «Эрин Брокович» до «Че» и «Друзей Оушена», — мы обязаны вот этому вот фильму. Удивительный все-таки человек. И твиттер у него тоже удивительный.
Австралийский «Флирт», запланированный как вторая часть автобиографической трилогии Джона Дугана (первая, с тем же главным героем, называется «Год, когда у меня ломался голос») фильм про двух учеников престижной школы-интерната — семнадцатилетнего поклонника Сартра и своенравной чернокожей девушки из Уганды. Действие происходит в 1965-м, Николь Кидман с челкой играет старосту и местную принцессу с человеческим лицом (последняя ее роль на родине), школьники размышляют над смыслом поп-культуры и учат друг друга любви, есть замечательная сцена школьного бала и сцена, где героиня прячется в мужском душе (не очень успешно). Дуган при этом избегает открытой мелодраматичности, удерживая фильм в рамках аккуратной подростковой любознательности, где-то на границе между откровенностью и смущением. В итоге получается спокойное, неглупое и довольно аскетичное кино, что нечасто случается с фильмами про любовь двух начитанных подростков, а хорошо удается в последнее время только известно кому.
«Большой переполох» — последний фильм Кассаветеса — оправдывает свое название: кажется, это его единственная большая неудача в кино. Вообще, строго говоря, это не вполне фильм Кассаветеса — его написал Эндрю Бергман (не родственник), и он же потом доделал, перемонтировав все с согласия студии против всех указаний режиссера. Сценарий вольно перекраивает «Двойную страховку» на комедийный манер: заговорщики здесь муж с женой, из страхового агента сделали мальчика для битья, у которого главная цель в жизни — отправить троих сыновей в дорогой колледж, потому что они музыканты и больше никаких вариантов преуспеть у них нет, а так хоть корочка престижная будет. Мужа играет как-то неохотно паясничающий Фальк — удивительно, что этот человек может в принципе выглядеть на экране неорганично, но здесь это происходит, — жену на одной довольно слащавой ноте изображает Беверли Д'Анджело, среди прочих событий присутствуют внезапное воскрешение мертвых, незапланированная кража предметов какого-то богатого интерьера и драка на похоронах. В общем, стало понятнее, почему принято из искренней любви к Кассаветесу считать его последней работой «Потоки Любви», а не этот вот «Big Trouble».
«Патни Своуп» — жестокая андеграундная сатира старшего Роберта Дауни про рекламное агентство, которое возглавил бородатый негр. Начинается с мощной сцены, в которой белый совет директоров еще до титров успевает проговорить все возможные банальности из мира рекламы, обозвать друг друга педиками и проявить старческий маразм, а потом приходит самый главный, тут же умирает от сердечного приступа, упав на стол, и все голосуют за единственного негра в комнате, думая, что больше никто его не выберет. Так Своуп оказывается во главе компании, откуда он немедленно увольняет всех белых, переименовывает агентство в Truth & Soul, нанимает кучу негров и одного противного араба, заставляет всех заказчиков приносить кэш в мешках и хранит его в подвале, почему-то в большом стеклянном аквариуме. Есть эпизоды и детали разной степени гениальности — например, цветные вставки странных роликов, которые они начинают снимать, или замечательная атака журналистов, по монтажу, темпу и ракурсам напоминающая ранние фильмы вышеупомянутого Кассаветеса. Еще есть президент-карлик, черные братья с пушками, глупый китаец, никчемный журнальный фотограф-фрилансер. То есть на вопрос, что конкретно тут высмеивается, однозначно ответить сложно. Примерно все, что представляла собой Америка 1969 года, видимо, разве что детей-цветов не трогают. Хочется растаскивать на видеоролики и скриншоты, но приходится признать, что воедино все это собрано как-то неказисто: вместо сценария, в общем-то, набор злющих пародийных скетчей, заканчивается все на самом интересном месте, линия с президентом какая-то несмешная. Впрочем, фильм про черных со слоганом «Truth & Soul Movie» (и вот таким вот замечательным постером), пожалуй, может себе позволить игнорировать все эти условности.
Наконец, о грядущих новинках проката. Из праздного любопытства посмотрела «Большие надежды» Майка Ньюэлла — и это какая-то катастрофа, а не фильм. Снято очень близко к тексту, первая половина внушает очень робкие надежды, что сейчас все превратится в «Грозовой перевал» Андреа Арнольд, но тут в кадр заходит Хелена Бонэм-Картер, одетая в пыльную занавеску, и все моментально превращается в любительскую театральную постановку. Ситуация стремительно ухудшается после того, как Пип из умильного ребенка вырастает в звезду стриптиза с одним-единственным сладострастным выражением лица, а Эстелла — в румяную пигалицу. Примерно тогда же камера прекращает попытки сфокусироваться хоть на чем-то, кроме нарядов, реплики произносятся куда-то в сторону, Бонэм-Картер изображает годами отрепетированное безумие, длинноволосый Рэйф Файнс угрожающе хрипит, ближе к концу самый мелодраматичный роман Диккенса начинает тихо скатываться в фарс. В общем, непонятно зачем телеканал BBC все это затеял, особенно когда в мире существует приблизительно восемнадцать в разной степени приличных версий — от добротных сериалов до удивительного фильма Альфонсо Куарона.