Ответы. Сергей Ильин, переводчик
Большую часть изданных по-русски в этом году хороших англоязычных романов перевел один человек — Сергей Ильин. Ильин же в свое время сделал канонические переводы всего Набокова американского периода — однако последний, неоконченный роман писателя «Лаура и ее оригинал» будет переводить Геннадий Барабтарло.
— Почему к вам не попала «Лаура и ее оригинал»?
— По одной-единственной причине. Издательство «Азбука» выиграло тендер, а там есть одна оговорочка — имя переводчика называется Дмитрием Набоковым. А я то попадал у него в фавор, то превращался в ничтожество. Одно время я был «лучший современный переводчик Набокова», теперь я — «бывший переводчик Набокова пиратского периода».
— И что это значит?
— К этому было добавлено: наверное, Ильин сказал чушь по поводу «Лауры», потому что он знает, что никогда больше не будет переводчиком Набокова. Конечно, никогда не буду — я его всего уже перевел. В общем, в фаворе остался только один человек — Барабтарло. Вообще-то, знаток Набокова, у него ученая карьера на нем построена. Вот издали они «Истинную жизнь Севастьяна Найта» — СеВастьяна! — в переводе Барабтарло. Как объяснял мне один человек, они очень долго отбивались от Барабтарло, который требовал, чтобы все было в старой русской орфографии — с ятями, с ижицами, как положено.
— А про что роман, вы знаете?
— Я слышал от президента набоковского общества — он видел текст и сказал, что это писал больной человек, уже сдавший. Бойд, великий биограф, рассказывает историю, как, выйдя из больницы, Набоков сел с сестрой играть в скребл — они всю жизнь в эту игру играли, и она у него впервые выиграла, три раза подряд.
— Если б вы были на месте набоковского сына, сожгли бы?
— Нет, наверное, не сжег бы.
— А печатать?
— Стал бы, наверное, если бы было какое-то академическое издание, в приложении. Как вторую часть «Мертвых душ». Первая лучше — но вторая существует, и ее нужно печатать. Массовым тиражом не нужно — позорить автора. Но ежели рукопись не сгорела, то рано или поздно она должна стать книжкой. Я думаю так.
— Как так получается, что все книжки, в которых указано «перевод С.Ильина», оказываются хорошими? Даже не в смысле качества перевода — именно сами книжки?
— Мне, наверное, просто издатели не предлагают трэша. В набоковском «Даре» Федор рассказывает о том, как он начал работать в русской газете, издававшейся в Берлине, и редактор довольно быстро выяснял, ниже какого уровня спуститься его сотрудник не может, — и дальше уже за ним не следил. Вот издатели, с которыми я работаю, понимают, что ниже какого-то уровня я не опущусь, — ну и не предлагают.
— А не странно, что Коу и Бакли у вас такими «ильинскими» выходят? Это вы их случайно или нарочно?
— Просто получаются. Тут такой момент — я работаю все-таки довольно быстро, а это не то что лишает возможности что-то придумывать, но мне кажется, что так можно: это грамотно, это по-русски, в рамках моего словаря. Хотя я читал, что у Коу язык гораздо проще, чем оказался в переводе. Но не думаю, что я сильно насилую автора.
— Какие слова из современного языка вас раздражают?
— Меня раздражает только один оборот — «по жизни». Ну и раньше, конечно, еще слово «духовность», которое звучало каждые полторы минуты из телевизора. Почему в 60–70-е интеллигенция перешла на мат? Потому что все остальные слова уже торчали из официальных источников, было неприлично ими пользоваться. А матом тогда по телевизору и радио никто не говорил. Однажды у меня была редактором одна дама, и она мне позвонила и сказала: «У меня такой вопрос — у вас тут встречается выражение «мать-перемать», а я не понимаю, что это значит». Я говорю, это «е… твою мать», но помягче. «Ой, я в этой лексике ничего не соображаю». А она при этом начинала переводить книжку Фейбера, где действие происходит в публичном доме и выражаются все соответствующе.