Волшебный Боб

12 июня Большой театр покажет премьеру оперы «Мадам Баттерфлай» в постановке Роберта Уилсона

Приглашение Роберта Уилсона для Большого театра – такой же резкий и отважный жест, как опера на либретто Владимира Сорокина. Только вряд ли в этот раз возмутятся народные депутаты. Потому что для того чтобы возмутиться Уилсоном, простого невежества недостаточно. Это театр для продвинутых пользователей. В его «Мадам Баттерфлай» не будет японских садиков, народных артисток с оттянутыми к вискам глазами и в кимоно, морских аксельбантов. Не будет мостков, вееров и всей парфюмерной прелести оперы Пуччини. Сцена будет почти пуста, а главными звездами станут цвет и свет. Если все пойдет как нужно, движение гигантских плоскостей в какой-то момент совпадет с вашим собственным дыханием и вы поймете, что в жизни ничего сильнее не испытывали. Юлия Яковлева собрала картотеку фактов на режиссера Уилсона, чтобы разобраться, отчего весь остальной мир уже признал его главным театральным гением нашего времени.

Роберт или, как его часто называют, Боб Уилсон родился в 1941 году в Техасе. Пока сверстники осваивали азы сельского хозяйства, он учился рисованию. Для парня из глубинки занятие странноватое, но объясняется трагично и просто: сильным двигательно-речевым расстройством. Инвалидность как бы сняла с него социальную ответственность. И приходится признать, что если бы не физическое несчастье, ему вряд ли позволили бы продолжить образование после школы. А так он получил степень бакалавра изящных искусств по архитектуре в бруклинском Институте Пратта. Ставит в театрах спектакли, похожие на инсталляции. И делает в музеях инсталляции, которые как будто выпали из его спектаклей.

В 1961 году Уилсон впервые в жизни попал на спектакль драматического театра – между прочим, не самый плохой на Бродвее. Спектакль не понравился. Расстройство Уилсона удалось вылечить только в 17 лет. Его личная картина мира к тому времени была готова, и драматический театр в нее не попал. Потому что у Боба Уилсона к тому времени уже установились свои, добытые в боли и борьбе отношения со словом и движением.

Нынешняя студия Уилсона в Нью-Йорке называется «Берд Хоффман скул оф бердс» – «Школа птиц Берда Хоффмана». Берд Хоффман – доктор, который вылечил Уилсона. А сам Уилсон в юности даже работал волонтером в детских лечебницах. Эта завороженность миром глухих и немых на всю жизнь вплавилась в пластику его спектаклей.

Одна из самых знаменитых постановок Уилсона называется «Взгляд глухого». О недоверии к слову он заявлял часто, но еще чаще его показывал: что бы ни ставил Уилсон – оперу или драму, Чехова или Еврипида, – происходящее на сцене связано с литературным текстом не крепче, чем события прошедшего дня с приснившимся ночью сном. Но и не слабее. Больше всего Уилсона бесит, когда – а это бывает часто – его спрашивают: «А почему у вас певица Джесси Норман льет воду в кувшин, пока вода не переливается через край на стол, потом на пол?» Что он может сказать? Бывают и просто сны, детка.

Двадцатиминутная – по замыслу драматурга – пьеса у Уилсона может идти три часа, а один спектакль длился 7 дней. Сам Уилсон, впрочем, считает, что любой его спектакль достаточно посмотреть хотя бы десять минут, чтобы получить то, ради чего все и было затеяно.

Все свои спектакли Уилсон готовит по многу месяцев, а то и лет –
тщательно прорисовывая все в тетрадке. Он не просто набрасывает мизансцены. Временную протяженность спектакля он решает, интерпретирует и выстраивает как пространство, расчерченное вертикальными и горизонтальными линиями рифм. То, что на сцене кажется сюрреалистическим капризом, на самом деле является продуктом сверхточной сборки, произведенной с лупой в глазу.

Москва кажется ему похожей на Диснейленд.

Своим любимым режиссером Уилсон называет хореографа Джорджа Баланчина. Хотя у Баланчина, как правило, в спектаклях не было никаких историй, а только алгебра танцев. «Тело – это источник всего, – говорит Уилсон. – Тот, кто осознает свое тело, может взаимодействовать с другими людьми и вести диалог со зрителями, что очень важно в театре. Я один раз спросил Рудольфа Нуриева о чем-то, что он делал в «Спящей красавице». Он сказал: «Я знаю это только в тот момент, когда делаю».

Уилсон коллекционирует стулья.

Те, кому Уилсон не нравится, говорят, что он десятилетиями ставит один и тот же спектакль. Но мир признал Уилсона театральным богом. Ключевой вопрос, конечно: за что? Со стороны мира – это скорее признание своего собственного удивления перед плотным напором видений и снов, упорно производимых этим мозгом и выстраиваемых с архитектурным расчетом, прочностью, точностью, простотой. Во-первых. А во-вторых, на уста театру Уилсон наложил печать молчания. Он свалил в кучу Еврипида, Чехова, Шекспира, Островского, Мольера, Ибсена – и поджег. И оказалось, что именно этого освобождения театр ждал несколько последних столетий.

Он сам, правда, считает, что на его могильном камне будет написано
только одно: «Боб Уилсон, который всю жизнь ставил «Мадам Баттерфлай».