Прогнозы Если Нобелевскую премию в самом деле дадут Пелевину: 10 последствий
Надеяться на реализацию «идеального сценария» всегда нелепо — но рассуждают же биржевые аналитики о потенциальных последствиях тех или иных событий, а футбольные комментаторы — о возможных исходах матча. В конце концов, Пелевин впервые попадает в список писателей, которым, по инсайдерским сведениям ladbrokes, могут в 2011 году дать Нобелевскую, и сразу — в середину списка, выше Барнса и Пола Остера (курьез в том, что второй русский в списке — любимый поэт Пелевина: Евтушенко). Это событие, которое трудно недооценить, и невозможно не задуматься о том, к чему все это может привести.
Итак, допустим на секунду, что Пелевин — нобелевский лауреат. Что это значит?
1. Очень сильный энергетик для всей прочей русской литературы; локомотив, который может актуализировать, конвертировать — вытянуть — многих других писателей. Нобелевская премия всего добившемуся самому, никому ничем не обязанному, молодому, в самом акме, отечественному писателю неизбежно скажется на всей русской литературе в целом. Преодоление чувства собственной неуспешности, неполноценности, провинциальности, заведомой неконвертируемости; да, «блестящая изоляция» на протяжении нескольких десятилетий — но правда ли, что упиваться изоляцией можно до бесконечности?
2. Пелевин становится официальным живым классиком — вплоть до обязательного включения его текстов в школьную программу. Окончательный выход из гетто «постмодернизма»; так или иначе, придется признать его подлинный статус: великий сатирик, в лучших вещах — уровня Гоголя, Булгакова и Носова.
3. Придется все-таки «официально» ответить на вопрос — диссидент ли Пелевин? Разумеется, да: существо, радикально чуждое нынешней власти. На самом деле — не «разумеется». Во-первых, с ельцинской Россией стилистические разногласия у Пелевина были не менее существенные. Во-вторых, смысл «социальной критики» Пелевина — вовсе не «разоблачение режима»: он писатель, среди прочего, объясняющий некоторым образом естественность, неизбывность абсурдных режимов для России. Абсурдная власть и абсурдная жизнь соответствуют размерам и ландшафту территории и психотипу существ, ее населяющих; и то, что обычно считается проблемой «этой страны», может быть и преимуществом.
4. Пелевин как нобелиат в состоянии «перепозиционировать» Россию, считающуюся «неинтересной» страной. Еще как интересная — ни у кого такого нет. Адекватное ли дает Пелевин представление о «путинской России» — не менее абсурдном месте, чем Макондо, и показанном соответственно? На двести процентов адекватное. Интересное ли это место? Еще как интересное.
5. Пелевин — сам того не желая, скорее всего — приобретает статус Толстого: морального авторитета нации, с мнением которого не просто считаются, а сверяются. (К таким вещам мало кто бывает готов.)
6. Пелевин как одновременно «западник» и «патриот» — уникальная фигура, по которой может быть достигнуто абсолютное общественное согласие.
7. Нобелевская Пелевину даст эффект далеко не только литературный. Это событие пусть не того масштаба, но того же толка, что полет Гагарина: долгожданный успех целого народа, привыкшего к постоянным неудачам, к тому, что его вечно обносят и игнорируют. Кроме того — еще и некоторым образом оправдание постсоветского — ельцинского, путинского, неважно — проекта: эпоха, которая оказалась настолько необычной, что позволила вырасти великому писателю, дала ему материал для того, чтобы он создал свои произведения.
8. Контакт. Ведь придется, например, Путину/Медведеву поздравлять его. Таким образом, произойдет-таки как минимум контакт одного П — с другим; контакт, а возможно и некая диффузия. Вряд ли Пелевин приобретет статус официального жреца режима — но статус официальной Кассандры? Почему нет.
9. Книжка про Пелевина — биография, ЖЗЛ — все же будет написана; никуда он от этого не денется.
10. Мы услышим — ну или по крайней мере прочтем, если он так и не появится на церемонии, — нобелевскую речь Пелевина; и уже ради этого стоило бы дать ему премию.