Я — пифия
В издательстве «ЭКСМО» выходит роман Пола Остера «Ночь оракула»
Американский Мюнхгаузен Пол Остер отливает пули вот уже двадцать лет. Головы его читателей частенько искрят от перенапряжения, но в нью-йоркских книжных магазинах его романы расставлены за спиной у продавцов – их слишком часто крадут. Половина написанного Остером – «Стеклянный город», «Храм Луны», «Тимбукту», «Мистер Вертиго», «Книга иллюзий» – уже переведена на русский, а в октябре с конвейера издательства «ЭКСМО» сойдет новейший роман Пола Остера «Ночь оракула». Главный герой, нью-йоркский писатель Сидни Орр, вспомнив эпизод из хэмметовского «Мальтийского сокола», начинает сочинять роман о нью-йоркском редакторе по имени Боуэн, которому принесли рукопись одной забытой писательницы – «Ночь оракула». Боуэн влюбляется как в роман, так и в девушку, которая принесла его, и уходит из семьи. В семье Сидни, между тем, тоже не все ладно; под подозрением оказывается прошлое его жены Грейс и его лучшего друга, тоже писателя, Джона Траузе. Окончательно сбитый с толку этой путаницей, Лев Данилкин позвонил в Бруклин и потребовал от Пола Остера объяснить, что все это значит.
– Если прочесть хотя бы один ваш роман, каждый следующий будет восприниматься как «типично остеровский». Это мир, в котором слишком часто случаются совпадения, мир лабиринтов из историй и сюжетных двойников. А вы сами как представляете «очень остеровскую вещь»?
– Трудно разглядывать себя со стороны. Вообще-то, это получается как-то само собой, бессознательно. Может, появляется нечто, воспламеняющее мое воображение, – и затем мне нужно просто успеть назвать это; но вообще-то, смею надеяться, мои книги отличаются друг от друга.
– Господи, мистер Остер! Какой разговор! Но все же: у вас какую книгу ни возьми, писатель на писателе, и все они рассказывают свои истории. Вы откуда их берете?
– Они всплывают из таинственных глубин, к которым у человека нет доступа. Поднимаются оттуда малыми порциями, и затем из них складываются истории побольше.
– Дон Делилло сказал, что вы совмещаете «традиционную архитектуру рассказа с удивительно современными интерьерами». Он имел в виду совпадение и случайность – главные двигатели сюжета в ваших книгах?
– Вот вы тоже заладили – совпадение, совпадение. Всякое, конечно, случается – в мире полно совпадений. Случайность, как ни крути, – это движущая сила в мироздании. Однако ж я не утверждаю, что это единственный фактор, управляющий миром. У нас есть воля, есть желание сделать выбор, есть некие представления о том, каким должно быть будущее. Что мне интересно, так это насколько часто эти желания пересекаются с чем-то таким, что случается вдруг, неожиданно, – в результате чего наши жизни разбегаются по разным тропкам; и вот тут-то завязываются самые интересные истории.
– Ваши герои часто совершают иррациональные поступки. Странно, что мне, кажется, не попадались у вас русские персонажи – идеальные клиенты по этой части. Их действительно нет?
– Кажется, нет. Хотя почему же – нет, один есть! – в «Запертой комнате». Ха, на самом деле это реальный человек. Иван Вышнеградский. Он жил в Париже и был четвертитоновым композитором. В мире существует всего три четвертитоновых пианино. Мне было чуть больше двадцати, ему за восемьдесят, но мы отлично ладили. Когда я узнал, что он умер, я очень скучал по нему. И я поместил его в свой роман – персонажем. В «Запертой комнате» кто-то дает Ивану холодильник – так вот на самом деле холодильник это я ему дал. Какое-то время он с ним прожил, а затем в морозильнике началась настоящая Антарктида; допотопный был агрегат. А он понятия не имел, что с этим делать, взял молоток – и давай скалывать лед. При этом что-то там случилось с проводами, он его и выбросил. И, значит, рассказывает мне эту историю, а я говорю: но послушайте, его же можно починить. А он мне: от него столько шума было, что не дай бог. Так что – пожалуйста – Иван Вышнеградский.
– Да, очень… выразительная история.
– А насчет еще каких-то русских персонажей – знаете, еще с молодых лет я страшно хотел сочинить продолжение истории Раскольникова. Чтобы он оказался в Соединенных Штатах – после того как выходит с сибирской каторги. Идейка будь здоров, а?
– Нет слов. Слушайте, а вот у вас очень часто главный герой решает уйти, исчезнуть, бросить все и устроить себе новую жизнь. У вас это что – обязательная инициация для персонажа: ни с того ни с сего выставить его на улицу, на метафизический мороз?
– Да, в моих книгах часто случается что-то в этом роде: герои пускаются в головокружительные внутренние приключения. Но я бы не сказал, что это обязательная инициация, – в каждом случае своя ситуация. Вот в «Книге иллюзий» живет себе этот Гектор Манн, и он оказывается замешан в преступлении. Ему стыдно, и на самом деле с Гектором происходит в некотором роде то, что обычно случается с героями русских романов. Его так терзают угрызения совести – гораздо больше, чем любого среднестатистического человека, – что он радикально меняет всю свою жизнь. Не знаю, кто там еще у меня исчезает?
– Ну а этот парень в «Ночи оракула»?
– Верно, Боуэн, да, но ведь это рассказ в рассказе, литературный, так сказать, маневр, предпринятый с тем, чтоб сделать историю, которая уходила бы корнями в «Мальтийского сокола» Дэшила Хэммета. Занятно, что идея проклюнулась лет пятнадцать назад, когда я познакомился с Вимом Вендерсом. Он сказал: почему бы не взять историю Фликрафта (притча о человеке, который решает исчезнуть, порвав все связи со своей прошлой жизнью. – Прим. ред.) из «Мальтийского сокола» и не сделать из этого полный метр? Отличная, говорю, идея – и тут же написал набросок сюжета. Денег на фильм мы так и не нашли, но страницы-то у меня остались, лежали себе в столе. И вот – пришлись ко двору.
– А я, по правде сказать, так и не уразумел, почему «Ночи оракула» так называются; нет ведь там никакого оракула.
– Ну, мне кажется, «Ночь оракула» отсылает к той ужасной сцене в конце книги, когда сын Траузе приходит домой к Сидни и Грейс и избивает Грейс. И бедный Сидни говорит: я видел, как будущее внезапно встало передо мной. Мне кажется, именно будущее – тема, к которой отсылает название книги. Там вообще ведь полно всяких разговоров о предсказаниях будущего. Я рассматриваю эту книгу на одном уровне как романтический роман, а на другом – как размышление о времени.
– Там у вас есть даже история про машину времени. Глупый вопрос: попади к вам такой аппарат, вы бы как им воспользовались?
– Как говорит Сидни… Хотя вы понимаете, Сидни Орр – это не я; чего-чего, а автобиографическим романом это точно не назовешь…
– И Траузе, второй писатель в книге, значит, тоже не вы – это при том, что Trause – анаграмма слова «Auster»?
– Сказано же вам – все выдумано. А насчет будущего – вы сами сказали, глупый вопрос. Скорее всего, вы просто не поймете будущее. По крайней мере, если слишком далеко зайдете. Так что я согласен с Сидни в том плане, что я бы отправился в прошлое.
– Ну а куда именно?
– Ох, не знаю, но сдается мне, для начала я бы хоть одним глазком хотел бы взглянуть на своих родителей, когда они еще пешком под стол ходили. Потом – не худо было бы проинспектировать моих дедушек и бабушек в том же возрасте.
– А это, кстати, правда, что ваша бабушка убила вашего деда из ревности?
– Да, я писал об этом в своей книге «Изобретение одиночества». Это была весьма непростая история, и она случилась очень давно, в 1919-м. Сдается мне, мы никогда не узнаем точных обстоятельств, но думаю, мой дед ушел от моей бабки к другой женщине. А моя бабка была слегка тронутой. И уж во всяком случае такая ревнивая, что не приведи господь. Она возьми да и выстрели в него из ружья. Чудовищная история…
– Простите, что напомнил. Одно из ощущений от «Ночи оракула» – легкое разочарование: в нем слишком много линий остались незаконченными. Боуэн этот так и остался в бункере запертым. Это намеренно или вы просто забыли о нем?
– Нет, нет, это все специально у меня. Опасное это было дело – оставить его там, но я понял, что так надо. Довольно легко было придумать выход из ситуации, и Сидни размышляет об этом, но отвергает все варианты.
– У вас в США выборы на носу. Не могли бы устроить тут ночь оракула?
– Ну про мои взгляды вы знаете, наверно. Я молю Бога, чтобы этот Буш, злой гений нашей страны, да и всего мира, проиграл. По правде сказать, еще пару месяцев назад мне действительно казалось, что Керри победит, а песенка Буша спета, но сейчас я бы сказал, что, как это ни печально, Буш выигрывает.
– Вы ведь участвовали в протесте против поэтической акции Лоры Буш?
– Да, пару лет назад. Я вам больше скажу – я даже написал антибушевскую песню.
– Да, я видел в интернете. Я только не до конца взял в толк: вы просто текст написали или еще и поете сами?
– Ну нет, я только поэт. Короче, то немногое, что могу, – стараюсь делать, но у республиканцев огромная машина, они через кого угодно переступят.
– У вас часто фигурируют ваши двойники. Но в России у вас уже вроде как есть писатель-двойник. Честно говоря, если спросить здесь кого-нибудь «Ты читал Остера?» – все будут переспрашивать: «Это который «Вредные советы»?» Имеется в виду Григорий Остер, он пишет что-то вроде черных комедий для детей…
– Вот те раз, а я и не знал. И сколько ж ему лет?
– Ну… лет пятьдесят-шестьдесят.
– Ну дела – и мне примерно столько же. Как, говорите, его зовут?
– Григорий. И… вот что… вы не могли бы дать ему какой-нибудь вредный совет?
– Григорий Остер… Он может быть моим двоюродным братом. У меня ведь восточноевропейские корни: та область, откуда Остеры родом, называлась Галиция – это сейчас Украина. Так что, может статься, этот ваш Остер – мой дальний родственник. И что же вы хотите – чтобы я дал ему какой-то совет?
– Вредный совет.
– Гм. Продолжайте писать! Больше пишите! Это ведь единственный способ оставаться в живых.
– И это вредный совет? Ну не знаю…