Сирша Ронан про «Ханну» «Она ест то, что сама убила, — и это важная деталь»

— Вы в фильме очень красивая, особенно брови.
— Да, это удивительно, как гримеры умеют любому лицу придать структуру, без них мы все бы были уродами. А про брови — смешно было: мы когда начинали снимать, я очень ­стеснялась, что у меня нет бровей, а в следую­щем сезоне, представьте себе, это вдруг ста­ло ужасно модно. У всех моделей выбелены ­брови, я, получается, на год с лишним их всех обогнала.

— Это трудные съемки были?
— Физически тяжеловато, да, но в остальном… Мы с Джо знаем друг друга, а тут окончательно подружились. И половина съемочной группы была та же, что на «Искуплении». Я там много дерусь и все делала сама, ну, за исключением каких-то совсем опасных моментов — там уже дублерша. Но мне понравилось — бой, как выясняется, очень похож на танец. Еще надо было работать со всякими пистолетами, ножами, луком и стрелами — что само по себе здорово.

— А в жизни вы нормально деретесь?
— Ну я очень серьезно несколько месяцев тренировалась, чему-то научилась, конечно. Думаю это дело продолжить, чтобы можно было спокойно ходить одной по улице. Согласитесь, в наше время полезно иметь такие навыки.

— А в Финляндии, где фильм начинается, было холодно?
— Минус тридцать! Мы тут все сходим с ума, когда у нас минус пять, но, поверьте, после Финляндии уже ничего не страшно. Самая подлость, что все ходили в теплой зимней одежде, а у нас с Эриком — костюмы, рукавички без пальцев… Знаете, как мы мерзли? А оттуда нас повезли в Марокко, а там в июне плюс пятьдесят. Весь фильм на контрастах.

— Ханне шестнадцать, она, наверное, самая младшая главная героиня боевика, какие были.
— Кроме Хлоэ Морец.

— И вас, конечно, будут сравнивать с Хлоэ в «Пипце».
— Ну это естественно. Но мы же разные со­всем — начнем с того, что у меня нет такого заме­чательного сиреневого парика, увы. Ханна странная — она больше похожа на волка или лисич­ку, чем на человека. Она выросла в лесу, людей не видела — кроме отца. И она охотница. Она ест то, что сама убила, — и это важная деталь. Мы с Джо, когда работали над ролью, начинали именно с физической стороны, с движений, с пластики. Ханна же ведет себя как дикое животное, она как волк, который крадется по степи, — легкий и быстрый, постоянно сосредоточенный на том, что он собирается убить, не замечающий препятствий. Эта животная энергия должна была чувствоваться во всем, что Ханна делает. Нормальный мир для нее — точно такая же охота в степи. При этом — несмотря на фантастическую историю — ситуация, что называется, жизненная. Что-то похожее случается с любым из нас, когда нам исполняется шестнадцать или восемнадцать лет. Наступает время выходить, так скажем, в большой мир. И поначалу кажется, что это так прекрасно и замечательно, что там все веселы, влюб­лены и счастливы, а это совсем не так. Во взрослом мире сложно и страшно, и все получается совсем не так, как ты планировал. Поскольку я тоже через все это прошла, мне было просто понять Ханну.

— В смысле — вам тоже пришлось быстро повзрослеть? Из-за кино?
— Не думаю. В каком-то смысле работа в кино, наоборот, помогает оставаться ребенком — дети же всегда воображают, что они пилоты, пожарные, астронавты, собаки, еще кто-то. С актерами похожая история. Конечно, когда ты все время проводишь с умными взрослыми, играешь в каких-то умных, глубоких историях, задумываешься над судьбами своих героев, то, наверное, действи­тельно взрослеешь быстрее. Но мне кажется, зре­лость — она и в том, чтобы не забывать, что ты ребенок. Я вот тинейджер, чего тут стесняться. Пройдет со временем.

— Но у вас же довольно сложные роли ­всегда — вот «Милые кости», «Искупление», опять-таки…
— Да, но это же интересная работа. И веселая. Веселье, собственно, и помогает переносить на­грузки. А нагрузки тут, подозреваю, посерьезней, чем если работать в офисе: встаешь в полшестого, домой возвращаешься затемно. Но мне нравится. Наверное, потому, что мне очень везло с теми, с кем я работаю.

— Ваш папа — актер, вы же практически выросли на съемочной площадке.
— Более того — папа с момента рождения меня постоянно снимал на видео, так что, когда в двенадцать я оказалась на съемках «Искупления», у меня не было никакой боязни камеры или что еще там бывает у начинающих актеров. Я всю жизнь перед объективом, мне, наоборот, становилось странно, когда меня не снимают.

— Ханна вполне может стать женским ­вариантом Джеймса Бонда, ролевой моделью для девочек.
— Я только рада буду. Хотя я лично в детстве больше любила сказки — «Золушку» там, «Спящую красавицу». Потом еще «Гарри Поттер» начался, и я, как и все девочки на свете, хотела стать Гермионой Грейнджер. И это, кстати, интересно, потому что в Ханне тоже есть сказочный аспект — все истории на свете в какой-то степени основаны на сказках.

— А правда, что вы хотите перестать сниматься и идти получать высшее образование?
— Собираюсь. По-моему, если есть возможность, то обязательно надо учиться. Хочу изучать историю кино и вообще историю искусств. И философию.

— А то, что вы с Джессикой Барден на съемках изображали Леди Гагу?
— Ну разумеется. Мы пока на гриме-укладке сидели, обычно пели ее хором — одна начнет, другая подтянет. А «Dance in the Dark» вообще была нашим гимном на протяжении всех съемок. Мне правда нравится Леди Гага, не потому, что она кого-то там шокирует, а потому, что она очень, очень талантливая, классная и из Нью-Йорка.

— А вы прям на концерты ходите?
— У меня проблема, мы живем в сельской местности, а концерты все в основном в Дуб­лине. Но я обязательно собираюсь в этом году на Oxegen — это музыкальный фестиваль, там Foo Fighters будут, Arctic Monkeys, Black Eyed Peas. В общем, я все бросаю и еду.

— А если съемки?
— Ни в коем случае, мне сейчас когда сценарии присылают, первым делом смотрю, чтобы съемочный период на эти даты не залезал. Я не выдумываю. Это же важно, правда.

— А вы уже знаете, какой у вас следующий фильм?
— Нет. Есть какие-то варианты, но пока все в подвешенном состоянии. Вообще, мне сейчас главное — на Oxegen попасть, остальное не так принципиально.