Попытка к бегству

В прокат выходит «Обитаемый остров» Федора Бондарчука, экранизация одноименного романа братьев Стругацких — самый дорогой, масштабный и трудный в производстве отечественный фантастический фильм. «Афиша» поговорила с затеявшим все дело продюсером Александром Роднянским.

— Вы помните, когда име­­нно все это сумасшествие началось?

— Я сам недавно пытался восстановить для себя: а то забываешь, начинаешь сам ­себе придумывать мифологию, и сам в нее потом веришь, глупо. Я 15–18 лет назад пытался развивать довольно идиотский проект… Я же начинал режиссером на замечательной киностудии «Киевнаучфильм». Помимо того что там делалось неигровое кино отличное, было еще знаменитое отделение мультипликации, где делался «Врунгель» и так далее. И я носился с идеей сделать там «Властелина Колец» в анимации, на полном серьезе этим занимался… Мне такого рода дурацкие вещи ­всегда казались самыми важными. Я то, что называется сай-фай-гик. Точнее, был бы им, если бы у нас в детстве были фэнтези и сай-фай. Это большая потеря юности, так что я уже во взрослом возрасте добирал.

— А именно вот «Остров», Стругацкие?

— Мне было 12, и меня мама вывезла отдыхать на корабле, в круиз. Ну представляете, какой это кошмар: Одесса — Батуми и обратно, с заходом в Сухумский зоопарк. Я ненавижу с тех пор корабли. Я взял тогда кучу ­книжек с собой, запомнил из них только «Обитаемый оcтров». А у нас дом стоял на территории киностудии, все говорили только про кино — ну и детское сознание поставило галочку: такое бы кино посмотреть… А потом — первый видеомагнитофон я купил в году в 88-м. По поводу чего Балабанов — он тогда только снимал свой дебют, — придя ко мне в гости, сказал: «Вот, б…дь, ­буржуй».

— Живо представляю себе его интонацию почему-то.

— Да, смешно было. И первым, что я на этом магнитофоне посмотрел, был «Блейдраннер». Вообще без предупреждения, ничего про него не зная; просто ночью включаешь и видишь такое. И потом, много лет, были эти разговоры, что вот бы самим попробовать, — но это игры были все, несерьезно. А потом случилась «Девятая рота».

— «Рота» же изначально не ваша история? Вас позвали, ­когда денег не хватило?

— Эта история — заслуга Лены Яцуры, которая несколько лет с ней носилась и которая открыла Федора в том качестве, в котором он теперь есть. Меня, собственно, Федор подключил, потому что там были сложности… Я доорганизовал финансирование, подключил украинскую армию. Мой очень хороший друг, который, к счастью, тогда был министром обороны, помог; он тогда еще сказал: если нужно, будет три тысячи танков — нам они все равно на хрен не нужны. У меня эта фраза его ­была одним из решающих аргументов для выбора точки съемок «Острова». Мне казалось: есть же танки! Правда, я забыл, что власть поменялась, министры уже другие — ну неважно.

— А почему Бондарчук все-таки? Вы такой поклонник ­«Роты»?

— Я не могу сказать, что это кино моей мечты, но мне понравилось, как работает Федор, мне показалось, в нем есть энергетика. И есть — унаследованная, возможно, — любовь к масштабу. Потому что огромное количество режиссеров не любит и боится масштабов. У Федора это органичная, естественная история, он может это заставлять работать. Притом, ну, у него есть свои…

— Э-э-э… недостатки?

— Ему нужен полноценный, готовый, сделанный сценарий. Он педантичный экранизатор сценариев. Он, разумеется, их окрашивает в свои краски. Вот, скажем, весь этот как бы Третий рейх, всю это тоталитарную эстетику он привнес — и Мурзина (Кирилл Мурзин — художник-постановщик «Обитаемого острова». — Прим. ред.) в этом направлении повернул. Ему все эти тоталитарные дела близки, конечно. Но вообще он режиссер американского типа, ему нужен сильный творческий продюсер. И я это не потому говорю, что этот продюсер — я. Это нормальная американская модель, у них продюсеры ­зачастую авторы кино.

— Ну там это тоже исключение скорее.

— Знаете, если честно, меня бесконечно ­раз­дражает роль продюсера. Меня сейчас даже близкие друзья, мои и Федора, подходят и спрашивают: ну чего, а ты-то уже видел «Обитаемый остров»? И я лезу на стенку. Видел ли я. Да я, блин, последний год вообще ничего, кроме него, не вижу. А всем кажется, продюсер — это кто деньги дал, а потом мешает работать.

— А вы не так делаете?

— Бывают разные модели отношений. Вот я участвовал с коллегами, например, в «Солнце» Александра Николаевича Сокурова. Замечательный фильм. Что он есть в моей фильмографии  — это, конечно, предмет гордости. Но а) что я в принципе Сокурову могу сказать? и б) послушает ли он? Нет, он интеллигентный человек, он терпеливо потратит три часа на болтовню со мной — но будет ли польза? И потому я всегда искал человека, с которым бы мы друг друга дополняли, и с Федором так получилось. Мы полгода почти сидели на монтаже «Роты». А Федор очень харизматичный, увлекающийся. Когда он чувствует, что его любят, он раскрывается и вообще бывает отчаянно хорош. И когда «Рота» заканчивалась и он начал говорить: «Ну а что дальше?» — я ему предложил «Остров». Он пошел, перечитал. Говорит, по крайней мере, что перечитал. И возвращается такой: «Ну и как вы себе это видите? Голованы! Субмарины! Еще сто пятьдесят объектов!»

— В смысле, он считал, что это нереально сделать?

— Ну я ему сказал: «А афганскую войну тебе просто было снимать?» Разложим все потихоньку, разрисуем. Как у классиков, у Наполеона, точнее: «Надо ввязаться». Ввязались, и пошло одно за другим. Оно же в начале не было так страшно. В начале — ну бюджет около 20 миллионов. Страшновато, но не так идиотски, как сейчас.

— А правда, что было 28 вариантов сценария?

— Для Федора «Девятая рота» была очень тяжелым уро­ком — из фильма на монтаже час выкинули. Хрен с ними, с деньга­ми потраченными, но это месяц жизни. Мы для себя сразу ­решили, что будем серьезно заниматься сценарием, чтобы не было потом всех этих историй на площадке. Когда только начинали, обратились к большому — к Эдуарду Яковлевичу Володарскому. Он своим кряхтящим прокуренным голосом говорит: «А-а-а… не люблю. Ну-у… а на хера это все надо. Ну-у… ладно». И написал, как всегда, талантливо, но у него получилась такая военная драма. Там у нас в итоге осталась одна его реплика — во второй серии, когда заключенных гонят на войну, начальник поезда орет: «У меня вагоны железные, а не р-р-резиновые», — вот там все так было, такое советское военное кино. Очень крутое, кстати. Но я понял, что мы теряем сай-фай. И тогда появилась эта счастливая идея. Я познакомился с Се­режей Дяченко в восьмидесятых, на «Киевнаучфильме» еще. Я безумно увлекался историей советской генетики, а Сережа — профессиональный генетик, он поступил во ВГИК уже потом. Годы спустя он написал знаменитый пятисерийный фильм про Вавилова — тот, что Прошкин сделал. А потом у него появилась фантастически талантливая и прекрасная жена Марина, и они вдруг начали писать фэнтези. Вы не читали? Это очень здорово, правда. У меня права на их «Ведьмин век», мы его пока не делаем, просто потому что «Дозоры» немножко перебили фактуру: у них там современный мир с инквизицией и ведьмами… В общем, Дяченко оказались идеальны для этой истории. Бы­ло абсолютное счастье, мы с Мелькумовым (Сергей Мелькумов, сопродюсер «Обитаемого острова». — Прим. ред.) только успевали формулировать: садились, обсуждали, и недели через полторы был новый вариант. Обычно, ну вы знаете, как бывает: паузы эти по пять месяцев, звонишь, выпрашиваешь…

— А Борис Натанович какое-то касательство ко всему этому вообще имел?

— Нет-нет. Ну я ему написал, когда все только начиналось, лет пять назад,  — написал такое волнительное письмо, дрожащими руками, понятно — самому Стругацкому: кто я, а кто он. От политики меня не трясет, а тут, помню… Длинное было письмо, я все в нем пытался объяснить, что мы не случайные люди и типа достойны… А он ответил в три буквально строчки: сколько стоит, какой срок — и все. Я подумал: «Ну хорошо». И мы быстренько купили «Обитаемый остров» и «Волны гасят ветер». «Жук в муравейнике» уже кем-то был куплен тогда. Потом я ему писал, когда мы приступали, но он сразу объяс­нил, что сам ничего писать не будет, потому что здоровье, и вообще у него с кино отношения спорные… На Володарского никак не отреагировал, а когда я ему написал, что будут Дяченко, ответил: «Эти плохо не напишут».

— А сам фильм вы ему не показывали?

— Ну мы же все доделывали, доделывали. Он дома, не ­вы­ходит, был перед этим, к сожалению, в больнице, смотрит все на DVD. Сказал вот сейчас: привезите и оставьте, только не надо со мной смотреть, я один спокойно посмотрю и все скажу. Мы ему на следующей неделе отвезем.

— А вот вы сказали, что Володарский написал советское военное кино. Так со Стругацкими всегда возникает искушение пожертвовать фантастикой и уйти в реализм, и это не потому, что «Сталкер» задал направление, у них сами тексты провоцируют на это.

— Ну это понятный трюк. Без фантастики нельзя, иначе это не Стругацкие, это какой-нибудь Зиновьев. С другой стороны, нельзя вымывать эту советскую смысловую составляющую — которая, будь она неладна, и привела в итоге к тому, что у нас при всем фантастическом инструментарии получился русский фильм. Мы это обнаружили, только когда после съемок сложили материал. Посмотрели, и я говорю: «Ну вот, приехали».

— А были иллюзии, да?

— Были, конечно. Ну то есть мы не совсем идиоты — нам хватило ума решить, что мы это делаем на русском, с русскими актерами. Будь мы совсем сумасшедшими, были бы, видимо, какие-то жлобские попытки снимать на английском. Но я все равно думал, что мы его сделаем легко и свободно. Как у них получается. Но нет, получилось нагружено нашими ­комплек­сами и рефлексией. Как обычно, в общем.

— Вы понимали, что снимаете дико релевантное текущему политическому моменту кино?

— Мы за это Стругацких и любим все эти годы, тут лукавить сложно. Но мы не знали, что это так вывернется. Я не вру сейчас, лично я не отдавал себе отчета, что сейчас, четыре года спустя, какие-то абсолютно невинные повороты диалогов будут звучать настолько очевидными отсылами...

— Притом у вас почти нет дописанной прямой речи, все разговоры почти — из книжки.

— Ну они великие же, я говорю. Я понимал, что «Остров» может на уровне вибраций, ощущений совпадать, но чтобы настолько… Я читал дневники их — там знаете как? «Пишем книгу. Капитализм, олигархи, промывание мозгов…» Это 67-й год! Я в 80-х не знал, что такое олигарх — ну в современном контексте.

— Сами съемки шли где-то год, верно?

— 11 месяцев.

— Там, говорят, довольно жестко все было. Вы там были или со стороны смотрели?

— Я приезжал постоянно. Там, конечно… Правильно Федор говорит: приехали все такие свеженькие, вооруженные энергией, всех порвем, блин, 14 февраля, Новый год недавно отметили, поклялись друг другу во всем… И вот выехали в Керчь, а зимний Крым — он выглядит хорошо только в фильме «Асса». Срань невероятная, холод, начали с города мутантов, так что вокруг еще все эти люди красивые ходят… Ну ничего, протянули, в лето вошли, а лето — 45 градусов, жрать негде, воды нормальной нет, все ходят в трусах, как Максим Каммерер, когда толь­ко приземлился, ничего сделать нельзя, только обливаться, похудели все страшно. Но летом еще нормально — а вот финальные месяцы, с сентября до декабря, это было уже не смешно. Совсем не смешно. Притом что всю войну, атаки все эти, все большие сцены мы сняли летом. Там просто накопилось: шестидневка же, а в воскресенье едешь смотреть, как готовят натуру, то есть не отдыхает вообще никто. Федор начал срываться где-то в сентябре.

— Есть ощущение, что его «Остров» довольно сильно надломил.

— Ну, я надеюсь, что нет. Хотя вообще этот фильм — он потребовал, что называется. Он многим людям поменял жизнь. И мне, и Федору, и Диме Кириллову (художник по гриму. — Прим. ред.), и Мелькумову — куча каких-то довольно личных ­вещей поменялась, я не буду уж вам все рассказывать. Федору вообще везло: он сначала ногу сломал, а вот на днях еще и руку. Там в какой-то момент все вошли в такой режим, когда надо было дотянуть любой ценой, и дотянуть хорошо. И не было уже разницы: деньги заканчиваются — ну берешь свои, берешь кредиты какие-нибудь, какая разница. Главное, чтобы оно вста­ло и дальше пошло. А Федору непросто, конечно. Он сейчас в непривычном качестве, он привык же быть успешным, а «Остров» — это фильм, безусловно, не гарантированного признания. К тому же — классическая история со вторым филь­мом: после первого успешного второй фильм — это всегда страшная проблема. Он, конечно, переживает, нервничает. Да и все, в общем. В какой-то момент спали хорошо, а потом перестали спать. Если в шесть вставать, какая разница. Но я думаю, если кино сейчас пойдет хорошо по-зрительски, Федор оживет. Для него это главное.

— А фильм доделан уже?

— Мы два дня назад закончили, ночью. Ну потому что нельзя уже, не успеваем иначе.

— Вы же знаете, наверное… У вас там первые минут 10, про космос, — людям, которые их рисовали, руки бы оторвать.

— Рома, не поверите, это единственное, что сделали американцы. Халтура жуткая — я, честно, как увидел, хотел просто съездить и отп…дить, они нас подставили страшно, обидно так… Ребята в Москве за две недели переделали там два кадра нормально, на большее уже времени не было. Будем для международной версии вычищать все это, конечно.

— А что со второй серией?

— Первого апреля закончим, и в апреле же выпустим, думаю.

— Что, как вы думаете, будет с фильмом?

— У меня нет ответа. Много разных факторов.

— Я не про деньги, а про реакцию. Вы сейчас очень идеалистические вещи в разных интервью говорите, что зритель меняется, что телеподдержка сейчас уже не гарантия успеха, что зритель хочет кино со смыслами. Вы правда так думаете?

— Я правда думаю, что все меняется. Другое ­дело — в чем и идеализм — я не уверен, что это ­изменится прямо сейчас. То есть я вполне могу ошибиться конкретно с «Обитаемым островом». Но то, что это принципиально так будет, — я убежден. Мне когда-то говорили, что на Украине никогда не будут смотреть украиноязычное телевидение. А мы сделали «1+1», который так стрельнул, что у него в первый же год стало 35 процентов доли, с нуля. Мне очень долго рассказывали — очень близкие, уважаемые мною друзья, — что не может быть популярным канал без новостей. А с СТС все получилось. Никто не верил в успех ситкомов в России, говорили, это сугубо американская история. Теперь ничего, кроме них, нет.

— Но смешно получается. У вас же фильм — как и книжка Стругацких, в сущности, — ну для пятиклассников. Там какие-то сложные вещи через дико понятные образы даны. А вот я видел, как директора кинотеатров его смотрели. Взрослые приятные люди, они потом такие выходили: «А-а-а-а, ну это сложновато…»

— Понимаете, в какой-то момент сама по себе идея ­бес­содержательного кино безумно радует. Потому что оно не дидактичное, не менторское, оно тебе хотя бы не врет, в нем нет идеологического убожества, оно тебе не вешает и не грузит. Оно тебя уважает как потребителя. В какой-то момент всем именно этого страшно хотелось. Был уход от 90-х, от этой ­бескрайней дискуссионной площадки, где все слова были девальвированы, все понятия стерты. Всем хотелось крикнуть: отъе…тесь уже от меня, оставьте в покое. Кино — это часть потребительского общества, и я, потребитель, сам решу, что мне смотреть. Сегодня другая история…

— Простите, вот вы сказали, сейчас любимое ругательство директоров кинотеатров — «грузит». Для них же страшней этого слова ничего нет.

— Ну я с директорами кинотеатров много общаюсь. Они ­хорошие ребята, но я не стал бы преувеличивать их прозорливость. У нас те же разговоры были про «Девятую роту».

— Что, правда?

— А вы как думали? Фильм про Афган с плохим концом? «Он вообще хороший у вас, но грузит, грузит…»

— Ну про плохой конец это классика — «Бумер» в свое ­время большие сети с такой формулировкой не взяли.

— А как «Бумер» бы рванул, если бы ему дали возможность, представляете? И я почти уверен: по поводу первого «Дозора» Первый канал тоже бился в стенку, до поры. Там же люди апеллируют к опыту, берут ответы из прошлого…

— А вы смотрите в будущее?

— Ой, да бросьте. Все очень просто. Кино не может быть одинаковым. Время меняется. Сегодня зритель попал в совершенно другое время. Сейчас опять стоит вопрос выживания: люди больше не живут в условиях, когда им каждый год ­ме­ханически повышают зарплату на 10% и главная проблема — придумать, как деньги тратить, копить на машину или поехать в отпуск. ­Сейчас они вынуждены думать, что делать с этой жизнью и так ли она правильно устроена. А может быть, ­по­менять ее? Они начали решать свои экзистенциальные, простите, пожалуйста, проблемы. В такой ситуации люди обычно советуются. Есть запрос на разговор. И если бы сегодня, кстати, появился содержательный телик, который это разговор бы поддерживал, не обязательно паническим образом…

— А вам правда кажется, что желание ­разго­вора, желание внятности — это социологический факт? А не внутренняя потребность наших с вами двадцати знакомых, которую мы сейчас выдаем за общее настроение?

— Мне правда так кажется. Мы с вами тоже не из воздуха соткались. Я вообще товарищ из регионов, я родился не внутри Садового кольца, да и вы, подозреваю, тоже.

— Я отсюда как раз.

— Да и бог с ним. Я могу ошибиться с «Островом», могу. Но мы видели, как это бывает, на примере американского кино. Мы видели, как стреляет в прокате «Красота по-американски» — фильм не с самым жизнерадостным финалом. Или как пошли «Хористы» во Франции. Мы видели какие-то совсем неожиданные движения со стороны зрителя. Я думаю, сейчас все перевернется, думаю, драмы сейчас не могут не пойти.

— Но «Остров» же не то чтобы прямо драма.

— Ну… В каком-то смысле она.