Дугаев о мире будущего No future

Когда мне было шесть лет, я решил сочинить ­научно-фантастический роман про будущее. ­Сражения в космосе, стрельба из бластеров, небоскребы по двести этажей — он должен был вместить все идеи, которые представлялись мне на тот момент прогрессивными.

Роман планировался толстым, как «Братья Карамазовы», о которых я тогда не слышал, но в результате получился довольно скромным. Собственно, вот он весь:

«В будущем все было необычно. Капитан звездолета Иванов зашел в столовую и выпил ­стакан чаю».

Может показаться, что на слове «чаю» автору просто надоело заниматься писательством. Это правда — кому охота целый день корпеть над тетрадью в клетку, когда на улице лето, а рядом Балтийское море? Но сейчас, почти тридцать лет спустя, я перечитываю этот роман и понимаю, что добавить, в общем, и нечего. С точки зрения человека, который живет в будущем, оно ничем не отличается от настоящего. Он пил чай тыся­чу лет назад и будет пить чай еще через тысячу — если, конечно, не совершит коллективное самоубийство лет эдак через пять-шесть. И сколько чаю человеку ни наливай — а также капитаном каких звездолетов ни назначай и в какие небоскребы ни садись, — он всегда будет одинаково недоволен. Особенно если к тому же втянуть его в какие-нибудь сражения в космосе.

Ведь повод для недовольства всегда найдется. Придумают новый телефон — «Какой позор! Ужасные карты!» Сделают робота размером с вошь — «Какая ерунда! Он же ничего не умеет!» Сядут на Марс — «Какая тоска! Там же ничего нет!» У Луиса Си Кей — живет в Америке такой комик — есть чудесный монолог об этом человеческом качестве. «Чувак! Ты летишь в самолете и говоришь по телефону! Твой сигнал отправляется в космос и обратно! А ты все равно нудишь, что плохо слышно!»

В общем, если принять будущее как синоним прогресса, то можно сказать, что с точки зрения человеческого счастья никакого будущего на самом деле не существует. Настоящее — есть. Прошлое — было. А будущего нет. Эту концепцию ­хорошо иллюстрирует грамматика японского языка, в котором такое время попросту отсут­ствует. Что не помешало японцам создать ряд ­образов, которые определенно ассоциируются с будущим. Захожу я однажды в ночной клуб в Синдзюку, а там… в общем, это тема для отдельного рассказа.

Я, собственно, к чему клоню-то. Мы на этой полосе уже почти семь лет делаем вид, что мир будущего существует, а теперь вот только что выяснили, что его на самом деле придумали враги. Представляете? Шесть лет на доме висела вывеска «Дельфинарий», а внутри были одни морские котики. А раз так, то и продолжать смысла не имеет.

Поэтому, используя удобный предлог, который называется «редизайн «Афиши», я с вами, дорогие читатели, прощаюсь. Прекращаю пудрить мозги. Закрываю лавочку. Вместо того чтобы напрягать извилины над незнакомыми словами и — тут я с вами заранее соглашусь — не всегда очевидными логическими конструкциями, почитайте лучше в спокойной обстановке интервью с известными музыкантами, разбор интриг в телесериалах и рецензии на последние новинки кино. А потом сами подумайте, о каком будущем может идти речь посреди этой смертной любви.

Ну а теперь, наверное, нужно сказать какое-то прощальное слово. Ух! Вот вам три на выбор. Не надо было переключаться со скотча на мар­тини. Где мои часы? На последнем издыхании я проклинаю Зойдберга.