Князь тишины

«Вежливый отказ» во МХАТе им. Горького

Кто сегодня помнит «Вежливый отказ», помнит их по белой пластинке, изданной фирмой «Мелодия» в конце 80-х каким-то немыслимым по нынешним временам тиражом. Тогда они числились одними из главных в Московской рок-лаборатории, ездили по стране и заграницам и были единицей не менее значимой, чем, скажем, «Звуки Му». Потом Роман Суслов завел коневодческую ферму в Тульской области, изредка выезжал из деревни, записывал альбомы (прекрасные, кстати). Прощальные концерты группы незаметно прошли два года назад: директор совхоза «Хрящевский» Суслов окончательно устал от Москвы и музыки, поставив в вялотекущей деятельности «Отказа» окончательную вроде бы точку. Теперь они возвращаются — после долгих уговоров, на один раз, с неясными (а скорее всего — отсутствующими) перспективами.

— Вы, когда группа распускалась, говорили, что «муза ушла».

— Да, муза как-то свалила в то время. Тогда была верная точка поставлена: хватит шататься по кабакам, в клубах играть. Душно, потно, много пьют, курят — тяжело, мы же немолодые люди. А тут — друзья собрались и решили сделать нам подарок, сам бы я ничего такого не инициировал.

— Тогда просто физическая усталость была?

— Не только. Играть-то тоже не особо хотелось. Рутинная была ситуация, мало кому нужная. Лучше для себя в деревне романсы пописывать.

— Вы в курсе того, что в русской музыке происходит?

— Мне это, откровенно говоря, никогда не было интересно. На нашей сцене в принципе мало музыки как таковой — в жанре песен или малых инструментальных форм. Джаз тоже кривоватый за некоторым исключением; альтернативная музыка — тем более. Не сложилось явление. За тем, что за рубежом, я в свое время следил, в концертах совместных участвовал; волей-неволей много слышал и слушал. А сейчас — нет. Я отрезан от мира, у меня даже плеер недавно только появился.

— И что слушаете?

— В основном классику, пытаюсь какие-то детские воспоминания реанимировать. Попался недавно на глаза какой-то проект Фреда Фрита, но его сложно в деревенской ситуации воспринимать. Там много очень активной сонористики, музыка довольно корявая по своей форме и звукоизвлечению, и она мало находит общего с такой четко ощущаемой тишиной, которая есть там, где я сейчас живу.

— Получается, вам и без музыки хорошо?

— Мы одно время про это отчаянно спорили с Аркадием Шилклопером, он говорил: «Ну как же, рожок-то в деревне должен звучать!» Духовые инструменты, конечно, вписываются. Струнные гораздо меньше — это уже такая отсылка к дачной жизни позапрошлого века, а тут я пока не в теме… А духовые можно. Ко мне приезжал саксофонист с семьей на лето, разминался по утрам на сеновале — звучало правильно.

— Вы старые песни чувствуете сейчас как свои?

— Не все. Серьезно могу относиться только к последней пластинке, которая записана более-менее верно — и то не вся. Там удалось создать тот воздух, которого я всегда хотел добиться от акустических инструментов. Такая серая палитра, но она дышит, а это для меня было очень важно.

— В Москве вам сейчас неуютно?

— Даже слишком. Шум, дым, сварка, безумная стройка, чудовищная архитектура, москвичей нет — куда они все подевались?

— Ваша жизнь в деревне — вы ощущаете влияние культурного стереотипа? Художник, покидающий суетный мир ради сельского уединения; Сэлинджер, Мамонов — много примеров есть.

— Ну, для меня художественный жест — не сам уход, а те мои воплощения, которые там существуют. Засеянные поля, работающая техника, лошади… А у Петра-то, по-моему, это просто место, выбранное для жизни. Но, насколько мне известно, он на земле ничего не делает, разве что сети у детей отбирает. Мне наш общий звукорежиссер рассказывал: мол, Петины дети долго-долго копили на рыболовные сети, купили наконец, поставили… А он пришел, увидел, забрал и раздал всем удочки.

— Вы как-то следите за событиями в стране?

— С трудом. Да новостей-то нет — вот разве цены на горюче-смазочные материалы обещают с апреля поднять, к весенней посевной возникает вопрос: сеять или нет. А что касается политики — местное население на вопрос, за кого будете голосовать, отвечает: «За наших». А когда спрашивают, кто такие «наши», говорят — начальники. Так что особого оптимизма нет, по-прежнему пользуемся ворованной соляркой, все нормально, все продолжается.

— А как ваше хозяйство экономически функционирует?

— Так, что у нас есть: пони-ферма, которая своими продажами содержит всю остальную ферму. Тут то же, что с музыкой: продать хорошую лошадь сложно, потому что мало кто понимает, что она хорошая. Слава богу, иногда уходят в хорошие руки и за хорошие деньги, но не очень часто — как и мои альбомы, та же примерно ситуация.