Про свой псевдоним, означающий «не говори»; не потому ли он всеми силами воздерживается от публичных разговоров, особенно с журналистами, что воспринимает его чересчур всерьез: «Мне не нравится делать политические заявления. Я быстро пишу. Но я тщательно думаю над тем, что мне сказать. Когда я веду публичную беседу, я тотчас же задаю себе вопрос, достаточно ли ясно я выразился. Мои политические воззрения достаточно ясны. Нужно просто читать мои книги».
Про «политику одного ребенка» (в связи с его романом «Лягушка», где среди прочего муссируется этот вопрос): «Как отец я всегда чувствовал, что каждый должен иметь столько детей,сколько ему нравится. Как чиновник, однако, я должен подчиняться правилам, которые относятся ко всем чиновникам: один ребенок, не больше. Вопрос с размером населения Китая — непростой. Я убежден только в одном: в случае с заведением детей никого нельзя останавливать насильно».
Про личную ответственность за насилие и принудительные аборты: «Китай в последние десятилетия подвергся колоссальным изменениям, и большинство людей склонны считать себя жертвами. Мало кто задает себе вопрос — а не нанес ли я сам вред кому-то еще? В моем романе ставится как раз этот вопрос. Мне самому, например, было всего 11 лет, когда я учился в младшей школе, однако я вступил в хунвейбины и принимал участие в публичном порицании своего учителя. Я ревниво относился к достижениям и талантам других людей, к их удаче. Позже я даже попросил свою жену сделать аборт ради моего собственного будущего. Я виновен».
Про свои романы — в которых нарисована мрачная картина современного Китая, в результате чего возникает ощущение того, что герои Мо Яня, да и общество в целом, движутся в никуда: «В этом отношении я очень нетипичный китаец. У большинства китайских историй и драм счастливый конец. Большинство моих романов заканчиваются на трагической ноте. Однако всегда остаются надежда, достоинство и сила».
«Я пишу от имени народа — а не по партийному заказу. Я на дух не переношу коррумпированных чиновников»
Про то, почему персонажи так упрямо держатся за партийные принципы, несмотря на то, что осознают их ущербность: «Это часть духовного опыта моего поколения. Некоторые осознали, что культурная революция была ошибкой, но также они поняли и то, что партия исправила ее».
Про свою партийную принадлежность — притом что ему самому пришлось прервать образование из-за культурной революции: «Компартия Китая насчитывает более 80 миллионов членов, и я один из них. Я вступил в партию в 1979-м, во время службы в армии. Я осознал, что культурная революция была ошибкой конкретных руководителей. К партии в целом это не имеет отношения».
Про очевидное противоречие: в своих книгах он едко критикует партийных чиновников, однако его политические высказывания гораздо более сдержанны: «Когда я подвергаю партийных чиновников критике в своих романах, никакого противоречия нет. Я постоянно подчеркиваю, что я пишу от имени народа — а не по партийному заказу. Я на дух не переношу коррумпированных чиновников».
Про свое участие в создании книги, посвященной юбилею печально известной речи Мао Цзэдуна 1942 года — той, в которой он обозначил творческие границы, внутри которых должны оставаться китайские писатели: «Теперь эта речь стала историческим документом, в котором можно увидеть и рациональное зерно — и свойственную той эпохе ограниченность. Когда я и мое поколение писателей взялись за перо, мы постепенно расширили эти границы, а затем и перешагнули через них. Любой, кто действительно читал мои тексты того времени и понял их, не станет утверждать, что я не критиковал сложившееся положение дел… По правде говоря, это был коммерческий проект. Издатель и редактор его был моим старинным приятелем, это была его идея. Ему удалось убедить поучаствовать в затее около 100 писателей, и когда мы съехались на конференцию, он ходил с книгой и ручкой и попросил меня — в том числе — переписать от руки абзац из речи Мао. Я спросил его: «Что мне написать?» Он ответил: «Я выбрал для тебя один абзац». Мне это показалось лестным, и я не удержался от соблазна продемонстрировать свои каллиграфические способности».
Про то, почему в книгах его герои могут отбиваться бюстиками Мао от крыс — а в жизни он очень осторожен, когда дело касается публичных заявлений: «Я писатель, а не актер. Когда я описываю сцены такого рода, я не думаю — ага, вот сейчас я нарушу табу. Если в процессе я дал понять, что Мао был человеком, а не богом, пусть так. В детстве он казался мне богом».
«А что я, единственный в Китае художник, связанный с государством?»
Про свое вице-президентство в китайском Союзе писателей — можно занимать должность такого рода, не будучи близким к власти: «Это почетная должность, и пока я не стал лауреатом Нобелевской премии, никто на меня не жаловался. Есть такие, кто думает, что Нобелевская премия должна вручаться только тем, кто является оппозиционером. Правда ли, что это именно так? Разве Нобелевскую премию дают не за литературу, за что-то такое, что ты написал?»
Про то, следовало ли бы ему почаще выступать с заявлениями с требованием освободить китайских диссидентов, а не ограничиваться отдельным замечаниями: «Все это напоминает мне о ритуальных повторениях во времена культурной революции. Если я решу заговорить, никто меня не остановит. Но если я решаю не говорить, то я не стану говорить — хоть вы мне нож в шею воткните».
Про обвинения Ай Вэйвэя — что он слишком близок к государству, что он оторвался от реальности и не может представлять современный Китай: «А что я, единственный в Китае художник, связанный с государством? А профессора в университетах, они кто? А те, кто пишут в государственных газетах? И вообще, какие именно интеллектуалы могут утверждать, что они могут представлять Китай? Я уж точно не утверждаю ничего подобного. Ай Вэйвэй? Те, кто на самом деле могут представлять Китай, копают землю и мостят дороги — голыми руками».
Про свои утопические коммунистические взгляды — притом что его книги не то чтоб наглядно демонстрируют, как эта утопия становится реальностью: «То общество, которое Маркс описал в «Манифесте коммунистической партии», обладает исключительной привлекательностью. Однако кажется крайне маловероятным, что эта мечта воплотится в жизнь. Однако гляньте-ка на те европейские — особенно североевропейские — государства и общества и спросите себя: а можно ли было хотя бы представить себе эти государства всеобщего благосостояния, не будь Маркса? Мы в Китае часто говорим, что в некотором смысле марксизм спас капитализм. Ибо теми, кто больше всего выиграли благодаря марксисткой идеологии, оказались западные общества. Мы, китайцы, а также русские и восточноевропейцы, похоже, не поняли Маркса».