Неделя Каракса «Дурная кровь» (1986)

Красный — подумать только — поезд метро тормозит на станции «Пастер», названной в честь человека, придумавшего, как приручить иммунитет. Мгновения спустя на рельсы то ли упадет, то ли прыгнет отец Алекса. Есть две или три вещи, на которые иммунитет не вырабатывается. Кино можно снимать только про них.

Это Париж, 1986 год. Город, лишенный узнаваемых черт, превращенный в абстракцию, в том числе и темпоральную. Здесь и сейчас живет — и не хочет жить — только Алекс. Остальные задержались лет на 40 и ошиблись континентом, со своими акцентами, машинами и манерой одеваться. «Made in USA», написано на папином «Смит-энд-Вессон». Гангстеры поселятся в переулке, словно сделанном из картона для старого американского мюзикла. А на дело отправятся в футуристический Дефанс, растущий на западе Парижа квартал небоскребов. Город задыхается от жары, ночью мостовая раскалена. «Как в Нью-Йорке летом в полдень», — заметит Анна. Виновата комета Галлея, действительно махнувшая над Землей снежным хвостом в 86-м.

«Дурная кровь» — так называется вторая главка «Одного лета в аду» Артюра Рэмбо. Это эпоха СПИДа, а у Каракса вирус, убивающий любовников, мутировал и стал еще коварнее: теперь он убивает лишь тех, кто любит не всерьез. «Чем ты моложе, тем выше риск», еще бы. Для романтика каждая любовь всерьез, но особенно — неразделенная, обреченная. Тома любит Лиз, Лиз любит Алекса, Алекс любит Анну, Анна любит Марка. Марк уже стар, он не в группе риска.

«Наконец-то сирота», — говорит Алекс. Прежде он и влюблялся только в сироток. Лиз зажигала сигареты так же, как он, и бросалась на ходу с мотоцикла. Оружие, оставленное на месте преступления. Анна другая, у нее «гемофилия слез». С первой любовью они договорились умереть до двадцати — но расстались еще раньше. Он может прикоснуться к ней, лишь когда она беспомощна — обнять потерявшую сознание в парашютном прыжке, бережно перенести через дорогу, босую.

Зато можно погадать на радиоприемнике — и попасть на песенку Сержа Реджани, который только что сажал Анну и Алекса в самолет. А фокус с ананасом знаешь?

А теперь для Кристофа из 5-го округа от Джульетты из 1-го прозвучит композиция Дэвида Боуи «Modern Love».

Буквально через год в зимнем Крыму другой потерянный молодой человек будет ухаживать за юной подружкой пожилого гангстера примерно таким же манером — и примерно с тем же исходом. Но Соловьев по возрасту был ближе к Крымову, чем к Бананану, а Каракс снимает своего ровесника — он и более нежен, и более строг. Себе самому оставив секундную роль квартального вуайера, молчаливого наблюдателя, которому хорошо бы начистить рыло.

Звуки. В детстве Алекс вовсе не разговаривал, пугая взрослых. Это не мы храним молчание, а молчание нас. Теперь он умеет говорить, даже не открывая рта. Есть и обратный фокус, который использует уже Каракс: люди открывают рты, а мы их не слышим.

Цвета. Желтая мотоциклетная куртка с ромбами. Синий ночной халат. Красное, много красного. Поезд. Огнетушитель. Постельное белье. Сиденья в кафе. Пробирка с чертовым вирусом. Искривленные губы Американки. Кофта заспанной Анны. Чемоданчик с пожитками Алекса. Самолет, который должен унести его в Швейцарию. Его дурная кровь, оставшаяся на ее щеке.

Движения. Диковинная пантомима, которую исполняют при встрече Марк и Чарли. Яростная драка Алекса и Марка под «Ромео и Джульетту» Прокофьева. Алекс, боксирующий с автомобилем. Знаменитая пробежка — одновременно и побег от боли, и движение вперед, еще одна отчаянная попытка поймать «улыбку скорости».

Финальное бегство Анны по взлетной полосе будет уже исключительно побегом. Лучше уж сдохнуть на заднем сиденье, пока взрослые станут цитировать «Генриха IV» и распевать песенку Шарля Азнавура под названием «Потому что». Смерть лишь игра по сравненью с любовью, и жизнь ничто без любви, и я не хочу, чтобы мое сердце надевало траур, потому что я на пороге вечной любви. — «Жан Кокто умер». — «Нет, глядите, он шевелится».