«Если есть выбор, то лучше оставаться на свободе» Сергей Лозница о своем антисоветском фильме и хороших полицейских
Выходит фильм Сергея Лозницы «В тумане» — экранизация повести Василя Быкова про путевого обходчика, которого белорусские партизаны считают изменником. «Афиша» поговорила с Лозницей.
— Еще до съемок вы говорили, что будете полемизировать с традицией отечественного военного кино, но первым зрителям «В тумане» напомнил советские фильмы о войне.
— Многие употребляют этот термин, не зная или не понимая, какое значение в него вкладывается. Что такое советское кино?
— Ну какой-то золотой запас фильмов, записанных у нас в подкорке.
— Термин «советский» был введен Сталиным по отношению к литературе, кино, живописи и другим видам искусства — как идеологическая характеристика. Имелись в виду произведения, которые славили ценности «самого совершенного строя в истории человечества» — социализма. Таким образом, термин имеет отношение к политике, а не к хронологии. «Советский» фильм я для себя определяю как фильм, который пропагандирует определенный строй. По ошибке «советскими» называют картины, сделанные в советское время. Но ведь в то же самое время были сделаны и картины, которые являются «антисоветскими». Как с ними быть? Вот, например, Параджанов. Я не беру его первые картины, но, допустим, «Тени забытых предков» не имеют никакого отношения к идеологии. «Проверка на дорогах», «Иваново детство» — тоже «антисоветское» кино, а вот «Сын полка» — «советская» книга… Так вот, у меня в картине нет ни одной клеточки пропаганды советского строя.
— «В тумане» можно рассматривать и в отрыве от военного кино. Война — просто время, когда убийство становится легитимным.
— Вы человека описываете сейчас. Это случается повсеместно. Там, где уходит закон, возникают подобные поползновения: соблазн взять винтовку, отнять чего-то, убить врага или человека, который раздражает. Никто ведь не накажет. Это — часть человеческой природы. Эта природа проявляется во все времена и во всех обществах.
— Все персонажи фильма совершают поступки, которые на самом деле не хотят совершать: расстреливать односельчанина, пускать поезд под откос.
— Когда наступает время испытаний, все вопросы и ситуации обостряются. И тогда становится понятно, что ты и в обычной жизни тоже живешь загнанным в определенный угол. Просто есть большая степень свободы, позволяющая отсрочить решение. Это проблема существования человека в обществе. Если рассмотреть разнообразные ситуации, вы увидите, что большинство людей делают то, что не хотели бы делать. В какой-то момент они соскользнули на этот путь и дальше уже не вольны в своих поступках.
— С чего мы вообще взяли, что человек должен быть свободен? Что норма — сидеть в кафе, а не в карцере.
— Ну все-таки правильнее не быть запертым в камеру. Для вас эта альтернатива существует, и если есть выбор, то лучше оставаться на свободе. Это трюизм.
— Когда Сущеня, главный герой фильма, говорит о жене и сыне, он беспокоится о том, чтобы его мнимое предательство не стало для них в первую очередь внутренней травмой. Вы верите в наследственные проклятия?
— В это невозможно верить или не верить. Если люди об этом говорят и что-то чувствуют — значит, это существует. Есть два фактора: официальное, со стороны государства, отношение к тому, что произошло. Нужен суд. Приговор со всеми вытекающими последствиями — публичным отношением, сносом памятников преступникам, переименованием улиц. Что, собственно, и произошло в Германии. Второй фактор — история человека, отдельной семьи. Конечно, трагические события оставляют огромную вмятину в судьбе. Я встречался не так давно с женщиной, уже пожилой, — она дочь командира одной из айнзацгрупп, немецких карательных отрядов, которые в 1942 году действовали в городе, где я родился. Для нее это очень серьезная травма, она об этом без содрогания и слез не может говорить, хотя в тот момент, когда ее отец убивал людей в Белоруссии, ее еще на свете не было. О чем это говорит? О том, какую ответственность мы несем за свои поступки в жизни. Потому что они будут влиять на наших детей и внуков.
«До какой степени нужно было довести собственный народ, чтобы оккупантов приветствовали как освободителей?»
— В последнее время в России часто говорят о «новом 1937 годе». Связано ли это как-то с неполной десталинизацией?
— Очень простая вещь: суд-то так и не состоялся. Для того чтобы каким-то образом отнестись к тому, что произошло, необходимо провести процесс, а его не было. Первым делом — семнадцатый год. Что произошло и что делать с последствиями? Ключевые вопросы: закон и собственность. Справедливо ли была отнята собственность у тех, кто ею владел? И возможно ли на основании разницы в идеологических взглядах убивать людей? Собственно, все. Поскольку суда не было, стоят до сих пор и памятники этим героям, и улицы названы их именами. И вроде как примирились мы с наличием их в нашей повседневности.
— При этом, например, есть и проспект Академика Сахарова, и улица Дыбенко. Что создает несколько шизофреническое ощущение.
— Ну да. Ведь нам только кажется, что это никак не воздействует на сознание, — воздействует. Что же касается темы Второй мировой, то она мифологизирована настолько, что о подлинных событиях и исторических фактах мало кто задумывается. Например, можно ли считать тех, кто остался на оккупированной территории, врагами. Справедливо ли? Или, например, один из ключевых вопросов войны, которая началась в 1941 году: что случилось с Красной армией? Почему немцы так стремительно завладели территорией? Или еще: как могло случиться, что три с половиной миллиона солдат и командиров попали в немецкий плен? Когда начинаешь думать об этом, возникают вопросы, ответы на которые вы не найдете в учебниках истории. Посмотрите, какие территории были захвачены первыми: Западная Белоруссия, Западная Украина, Прибалтика. Как там встречали оккупантов? До какой степени нужно было довести собственный народ, чтобы оккупантов приветствовали как освободителей? Очень интересная история произошла в городе Киеве. Город был заминирован, причем дважды — НКВД и Красной армией. Был взорван центр города (взрывы осуществлялись дистанционно при помощи радиосвязи) — он горел в течение семи дней, было уничтожено 940 зданий. Естественно, жителей никто не предупреждал, что их дома будут взрываться. Теперь вопрос: можно ли действовать таким образом? Представьте себя на месте человека, который не может уехать, и собственная власть минирует его дом. Насколько эта жестокость может быть оправданна? Эти темы не обсуждались — они очень болезненные и никому не нужные. Территория неосмысленная, поэтому туда надо возвращаться — ведь подобные сюжеты возникают и сегодня.
— Но при этом даже в вашем фильме партизаны вызывают симпатию, а полицаи — скорее антипатию.
— Симпатия или антипатия — дело личное. У вас не вызывают, а у меня, например, вызывают. Прекрасные полицейские. Миша Евланов или Боря Каморзин — актеры, которые вызывают симпатию. Но дело не в этом. Есть определенная ситуация, я опять-таки не охватываю всех: сотрудничавших были сотни тысяч. У меня есть конкретная история, в которой участвуют конкретные персонажи.
— Вы приводите факты, которые свободно публикуются. Но мы имеем дело с областью мифологического восприятия войны — а миф не победишь рациональными аргументами.
— Все равно с этим нужно что-то делать. Я не знаю, как это назвать, когда, с одной стороны, вы во что-то бросаетесь как в омут, а с другой, существуют факты, которые говорят о том, что этот опыт для вас смертелен. Такова ситуация, но это не значит, что ее не нужно описывать. l