Кому нужны кинофестивали Плахов, Медведев, Мазуров и другие обсуждают судьбу фестивального движения
Чем больше становится в мире кинофестивалей, тем больше разговоров об их скорой смерти. «Афиша» собрала экспертов, чтобы обсудить, зачем и кому сегодня нужны фестивали, переедут ли они в интернет и почему раньше на них было весело, а теперь — не очень.

Участники

Антон Долин
кинокритик

Андрей Плахов
кинокритик, президент ФИПРЕССИ, программный директор фестиваля «Эйфория»

Григорий Либергал
куратор документальной программы «Свободная мысль» на ММКФ

Сергей Лаврентьев
киновед, программный директор оренбургского фестиваля «Восток & Запад»

Антон Мазуров
куратор прошлых выпусков фестиваля 2morrow/Завтра, организатор Red Square Screenings

Кирилл Сорокин
программный директор Beat Film Festival

Алексей Медведев
программный директор фестиваля 2-in-1
Долин: Мы наблюдаем невероятную экспансию фестивалей: их все больше и в Москве, и за границей, уже и онлайн-фестивали проходят. Стало гораздо проще снимать независимое кино: цифровые технологии этому способствуют. Устраивать показы тоже стало легче: не всегда нужно заказывать копии фильмов, потому что опять же какие-то вещи делаются прямо в интернете. Что это для фестивального движения — расцвет или, наоборот, шумная агония, скоро никаких фестивалей не будет и мы присутствуем при закате эпохи?
Медведев: Парадоксально, но есть признаки и заката и бума. Упадок чувствуется в том, что фестивальные призы и само движение, за исключением трех-пяти фестивалей, перестали интересовать киноиндустрию. Это очевидно для любого, кто когда-либо участвовал в организации кинофестивалей, это проявляется на бытовом уровне. Прокатные компании, раньше считавшие за честь представить фильм на том или ином фестивале, заламывают бешеные тарифы. Неохотно дают и арт-фильмы, и фильмы, рассчитанные на более широкий круг аудитории, — боятся, что фестивальный показ может вообще отнять аудиторию. У нас, как и в Америке, некоторые компании не дают фильмы фестивалям, опасаясь, что критика их разругает до выхода в прокат. То есть фестивали перестали рассматриваться как союзники вобщем деле продвижения кино. Это, конечно, ситуация кризисная, но кризис, как известно, происходит от древнегреческого слова krinein — когда появляется выбор. Фестивали сейчас заново должны доказывать свое право на существование.
«Sundance параллельный конкурс показывал в сети: партнерство с YouTube, сотни тысяч пользователей. Собрали четыре тысячи долларов»
Локальный бум российских фестивалей связан с притоком денег в эту индустрию, а он в основном осуществляется за счет региональных элит. У региональных властей появляется ощущение, что сделать фестиваль — это престижно, это повод для жены надеть дорогое платье, купленное в Милане. Пообщаться со столичными знаменитостями, отчитаться перед вышестоящими о своей области как о центре культуры, получить и потратить бюджет. Возвращаясь к ситуации выбора: один из путей, который звучит логично, но на практике реализуется не очень убедительно — фестивали становятся новой альтернативой прокатной площадке. Есть идея, что фестивали со своим брендом будут представлять кино, которое они поддерживают, в круглогодичном режиме. В каком-то виде эту идею реализует Sundance. Вторая идея гуманитарная, рассчитанная на правительственные дотации, — фестивали должны становиться образовательными центрами и программами нового типа с мастер-классами, кинолекториями, кампусами. Третья модель — это выход в онлайн, попытка минимизировать затраты и максимизировать аудиторию благодаря тому, что фильмы уже не нужно транспортировать, а режиссеров уже не нужно привозить. Последний фильм Балабанова я смотрел по сети, купив билет на Венецианский фестиваль, не выезжая при этом в Венецию. Sundance пару лет назад придумал свой параллельный конкурс показывать в сети. Это было жутко разрекламировано: партнерство с YouTube, сотни тысяч пользователей. Я спросил у них, сколько в итоге они собрали. Четыре тысячи долларов. Тенденции налицо, люди с ними экспериментируют, но убедительных результатов пока нет. Именно поэтому мы говорим о некоем кризисе: не в том смысле, что все плохо, а в том, что нужно определяться с путем развития.
Долин: Фестиваль работает примерно как Нобелевская премия в литературе. Дали какому-то неизвестному писателю — его начинают переводить, издавать, а читателю любопытно, даже если это тяжело читаемая Эльфрида Елинек. Прокатчики такого кино не хотят вкладывать деньги в рекламу, поскольку никто им это не спонсирует, — они и так боятся потерять деньги на этих фильмах. Здесь же ты сделал фестиваль, сделал информационный повод, сделал событие — и ситуация сразу изменилась. Это к тому же дешевле перетяжек на улицах и рекламных щитов.
Либергал: Что касается документального кино, то у нас в стране экстремальный случай — кинопрокат документальных фильмов практически отсутствует. Фестивализдесь работают и как альтернатива прокату. Для сравнения скажу, что, отправив свою картину на любой фестиваль — к вам, к нам, в Лейпциг, куда угодно, — за пять показов вы получите три тысячи евро. А если продать ее, например, в Данию на общественное телевидение DR2, то вы за два года получите тысячу двести евро. То есть фестиваль не кажется совсем уж незаметным и не стоящим проката мероприятием.
«В девяносто пятом году на меня все показывали пальцем и говорили: «Вот идет идиот, который не понимает, что все уже кончилось»
Сорокин: Мне кажется, что ситуация сейчас не столько кризисная, сколько переходная, и не все понимают, что делать. Мы сплошь и рядом сталкиваемся с тем, что какой-нибудь редкий фильм, который мы ищем, оказывается в руках у российских дистрибьюторов. Мы просим прислать просмотровки, чтобы мы могли сделать субтитры, а нам отказывают. Мы ищем фильм в интернете, скачиваем его и делаем их сами. У дистрибьюторов свои непонятные правила, фестивали для них — темный лес. В этом году у нас был опыт: мы показывали фильм, который потом вышел в прокат, — «Боб Марли. Регги навсегда» Кевина МакДональда. Довольно большой фильм, за который мы долго и ожесточенно боролись. Когда мы убеждали российскую компанию, что им же будет лучше от того, что мы этот фильм покажем, приводили массу каких-то аргументов, стало ясно, что они не очень понимают, как это вообще работает. После фестиваля его посмотрело больше шестнадцати тысяч человек — хорошая цифра для такого фильма. На нашем фестивале, учитывая показы в Петербурге, его посмотрело три с половиной тысячи. Эти цифры уже можно сравнивать. В данном случае фестиваль — первая ступень перед прокатом, и ступень довольно важная.
Долин: Кирилл сказал то, с чем все согласны: мы находимся в переходной ситуации. Хочу спросить у Антона Мазурова — куда именно мы все готовимся переходить?
Мазуров: Я не буду сегодня ничего нового говорить. Я не люблю фестивали-праздники, ненавижу церемонии открытия, пресс-воллы. Это фантик, который часто соотносится с фестивалем, сильно шуршит, и это шуршание заглушает суть явления, которое состоит из двух частей. Первая — эстетическая составляющая, другая — прагматическая. Эстетическая составляющая может быть какой угодно, нет никаких правил, но современный фестиваль не может работать, если не работает прагматическая составляющая. Я не имею в виду цифры, количество публики в зале. Не то чтобы меня это не интересовало, но это вообще не показатель. Эти два полюса — прагматический и эстетический — должны еще иметь общую базу. Если в России главный игрок в области кино — государство, нужно ловить эту радиоволну. Дело не в том, чтобы эти деньги получить и собрать на бюджет фестиваля. Важно, чтобы это было интересно игроку — государству или бизнес-игроку. Когда крупнейшая компания по производству кино Bazelevs не заинтересована, это не проблема Bazelevs, это проблема фестиваля, который с ними работает.

Долин: Есть фактор, который мы в этой беседе учитываем очень мало, — это зрители. Любые — от людей, которые случайно впервые в жизни заходят на какой-то фестиваль, до тех, кто, будучи аспирантом какого-нибудь университета в Огайо, копит весь год деньги, чтобы потом поехать в Венецию и посмотреть там новый фильм Хаяо Миядзаки. Мне всегда казалось, хотя, возможно, я не прав, что на протяжении десятилетий фестивали осуществляли коммуникацию с публикой, превращая все это в то, что так не нравится Антону, — в праздник. Но эта светская часть уходит. Институт звезд — больших, голливудских — уходит, об этом говорят и пишут все. Институт режиссерских звезд, ради которых в том числе приезжают на фестиваль, тоже уходит, и фактор личного присутствия в одном пространстве, например, с Вонгом Кар Ваем, тоже уходит, потому что с появлением онлайн-трансляций ощущение присутствия изменилось. Вот этот уход светской составляющей (постепенный, конечно) — это хорошо или плохо для фестивалей?
Лаврентьев: Я не согласен с Антоном в отрицании праздника. Потому что, во-первых, само слово «фестиваль» имеет именно такое значение — «праздник». А во-вторых, мне кажется, что обилие фестивалей у нас и во всем мире связано не только с тем, о чем говорилось выше (все это правда), но и со стремлением людей этот праздник ощутить. А праздник — это не только и даже не столько встреча со звездой или церемония открытия и закрытия. У нас тут, в провинции, это особенно смешно — на этих церемониях поют, танцуют, жонглируют. Никогда не удавалось это искоренить, я уже плюнул на это дело.
Медведев: Вот пример — улица Тарковского в Юрьевце. Когда всех привозят на теплоходе, там сгоняют местное население, чтобы они ковали железо, как-то там выпасали свою скотину, и у каждого двора подносят по рюмочке водки. Соответственно, когда от Волги до Музея А.Тарковского гости доходят, они уже понятно, как себя чувствуют. Главное — народу за это не платят, поэтому, когда мы с Пашей Костомаровым приезжали снимать документальное кино про Юрьевец, нам местные жители ужасно жаловались, что мэр опять обходил дома, говорил: «Будем встречать гостей». Раздавал кожаные фартуки псевдокузнецам, пестрые платки псевдодояркам.
Долин: Вы описываете это как образ российского провинциального безумия, но ведь на главном крупном мировом фестивале — в Каннах — каждый год проходит вечеринка у мэра, где разодетые местные в венках селянок, размахивая ветками, встречают посетителей. И хотя это тоже совершенно бессмысленная клюква, она всех очень умиляет.
«В провинции на этих церемониях поют, танцуют, жонглируют. Никогда не удавалось это искоренить»
Лаврентьев: Праздником во время фестиваля является поход в кинотеатр. И поэтому фестивали должны быть и, думаю, всегда будут. Киносеанс — это волшебство. Этого нельзя добиться в онлайне. В девяносто пятом году на меня все показывали пальцем и говорили: «Вот идет идиот, который не понимает, что все уже кончилось. Теперь все будут смотреть видео».
Либергал: Сережа забыл упомянуть об одной важной вещи. Что вы видите, когда приходите к нам на показ документальной программы на ММКФ? Никто после конца не расходится. Зрители хотят немедленно, вживую все это обсуждать, и они безумно рады, когда есть автор — но готовы говорить и без него. И фестиваль дает эту площадку для обсуждения, а значит, будет жить.
Долин: Эта магия кино существует сейчас в двух экстремально противоположных видах. С одной стороны, человечество вернуло ее на экраны массового кино с помощью 3D. Джеймс Камерон снимает абсолютно авторское кино и при этом воплощает индустрию. Это то, что нужно идти переживать коллективно в зрительном зале. И в целом, когда выходит фильм «Аватар», таким зрительным залом, прошу прощения за пафос, становится весь мир. И в такой ситуации фестиваль становится экстремальной, противоположной прокату формой, которая все еще объединяет людей, переживающих эту магию, пусть их теперь уже не миллионы, а сотни или даже десятки.
Плахов: Ну, во-первых, я хочу заметить, что с огромным уважением отношусь к сэру Джеймсу Камерону, хоть и не считаю его представителем авторского кино, но это уже отдельная тема. Когда я писал статью о будущем фестивалей на старом еще OpenSpace, там был слоган, что фестивали будущего будут проходить в Астане и в интернете. С интернетом все более или менее понятно: фестивали будут двигаться в эту сторону, и сейчас уже мы (критики, журналисты) можем многие фильмы до поездки на фестиваль посмотреть на специальном сайте. Теоретически можно представить даже Николь Кидман на красной дорожке, которая выложена в интернет, и ты как будто уже там побывал, не нужно тратить деньги на гостиницу.
Долин: Вопрос — перед кем она там будет выходить.
Плахов: Да ну просто выйдет себе, и все. Продемонстрирует красивый наряд от Армани. Но дело все в том, что это не решит проблемы, хотя фестивали, безусловно, будут активно двигаться в этом направлении. В то же время возникает, как уже было сказано, ностальгия по прошлому и пропадающей романтике реальных ощущений. Фестивали множатся, и все больше их происходит в каких-то экзотических точках — оттуда и берется та развесистая клюква, которую мы до этого обсуждали. Как же ее не использовать, если Тарковский действительно родился в Юрьевце, а туда приезжают Нури Бильге Джейлан и Карлос Рейгадас, которые плачут навзрыд, примыкая к истокам великого гения, которого они обожают. Или, например, я помню, как Трентиньян, когда он еще выезжал на фестивали, был совершенно потрясен зрелищем в Доме кино, куда в пять часов дня на какой-то корпоративный праздник набилась куча народа, и внезапно туда влетели стриптизерши, начавшие прямо над его головой изображать стриптиз. Такого он никогда в жизни не видел, но на то и Россия, на то и экзотика, чтобы хотя бы этим привлекать.
Лаврентьев: Я думаю, что все равно среда общения чрезвычайно важна и любой фестиваль стремится ее создать. И рано или поздно, если он успешен, он этого достигает. По моему опыту, большинство мировых продюсеров очень озабочено тем, чтобы их фильмы попали в конкурс фестиваля, даже несмотря на риски, связанные с этим. Я думаю, что основные фестивали, которые сейчас существуют, сохранятся, а новые фестивали или фестивали, существующие по новым моделям, начнут двигаться в другие стороны, потому что бессмысленно конкурировать с Каннами и с Венецией. Они будут двигаться либо в сторону технологических инноваций, либо опять-таки в эту вот местную экзотику — танцы, пляски или олени Ханты-Мансийска.