Случаи с чтением

В конце ноября два писателя станут богаче на $12 000. Какие именно два писателя – сейчас решает жюри Букера – очень престижной литературной премии. В декабре поправят свое финансовое положение еще несколько словесников. $12 001 – сумма, ежегодно вручаемая каждому лауреату еще одной очень престижной премии – Антибукер. То есть уже через месяц лучшие литераторы пожнут дивиденды со своего труда, а самая читающая в мире страна узнает своих героев. Не дожидаясь развязки этой славной истории, Дуня Смирнова решила по-своему подвести книжные итоги года.

Случай читателя I
Моя покойная бабушка часто говорила, обращаясь к своим семидесятилетним подругам: «Девочки, зачем мы читаем? Мы же ничего не помним!» Бабушка была воспитана в стародавние времена и считала, что цель чтения – обогатиться новым знанием. К сожалению, она не дожила до нынешнего книжного бума и так и померла в своем святом заблуждении.

Бабушка моего мужа, бывший инструктор райкома партии, напротив, жива-здорова и с наслаждением вкушает разнообразные плоды рыночного книгоиздательства. Недавно, навещая ее, мы наблюдали рядом с кроватью старушки следующий набор: «Курсив мой» Берберовой, «Месть Бешеного» Доценко, «Мемуары» Эммы Герштейн, «Прихоти удачи» Дейла Карнеги, «Лаки» Джекки Коллинз и «Женщина в бизнесе» неизвестного автора. Набор этот, на первый взгляд кажущийся нелепым, на самом деле демонстрирует крайнее здравомыслие 89-летней женщины: ей абсолютно все равно, что читать. Она ценит процесс, а не результат.

Еще год-два назад при посещении книжного магазина у нормального читателя начинали дрожать руки: купить хотелось все. Мемуары, детективы, биографии, справочники, фантастика, классика, лечебники, учебники – спрос был общим, недифференцированным и каким-то булимическим. Общество, взращенное на тошнотворном уважении к литературе, с мстительной радостью смаковало идею чтения как развлечения, досуга. К книжкам стали относиться, как к иллюстрированным журналам, в текстах стали ценить простоту и сюжетность, от писателя требовали занимательности, доступности и смирения. Идолопоклоннический трепет перед «учителями нации» сменился остервенелым бунтом: засунь себе свои стилистические кружева в одно место, туда же отправь свои идеи и займись-ка ты делом: напугай, развесели, удиви, обслужи меня.

На гребне этой волны случились два события: сдохли толстые журналы и расцвели коммерческие издательства. Собственно, это не два события, а одно. Произошел развод искусства и культуры. Искусство, плохое и хорошее, ликует там и тогда, где и когда ничего другого нет. Трифонов или Пикуль были больше, чем писателями: они заменяли мыло, джинсы, клубы, салат-бар, видео, политику, аэробику и стоматологию. Культура самим своим существованием утверждает идею, враждебную искусству: литература не может заменить стоматологию, живопись решительно ничем не лучше мыла, каждому – свое место, для всего – свое время и свои обстоятельства. Искусство тоталитарно, культура демократична, искусство утверждает, культура уточняет. Искусство производит, а культура потребляет. Уровень и качество этого потребления и есть уровень развития страны.

Совершенно естественно, что в момент возникновения культуры вид она имеет гадостный. Ничего удивительного нет в том, что поборники искусства гневно плюются и гордо уплывают в туманные дали презрения к неразборчивой публике.

Случай писателя
И правильно уплывают, именно в этом их назначение. Ты царь – живи один. Писатель, занимающийся литературой как искусством, перестает надеяться на диалог с читателем, перестает видеть в читателе прилежного или нерадивого ученика, потому что перестает видеть читателя вообще. Он пишет не потому, что хочет кому-то что-то объяснить, а просто потому, что такова его видовая функция. Только при подобной лабораторной безнадежности его труда и могут возникать явления, которые впоследствии будут переварены и усвоены культурой.

Вот, например, Максим Соколов только что выпустил книгу «Поэтические воззрения россиян на историю». На мой взгляд, это не только самая значительная книга уходящего года, но и последнего десятилетия в целом. У меня нет ни малейших сомнений ни в том, что она будет многократно переиздаваться, ни в том, что она навсегда займет свое место в библиотеке любого приличного человека. Но у меня ровно так же нет никаких сомнений и в том, что сейчас ее прочитает очень мало народа. Проще говоря, это книга для детей и внуков тех, кто сейчас ее не прочтет. Это нормально. Ключевский был издан тиражом в 75 тысяч экземпляров в глубокие советские годы, а совсем не тогда, когда написал свои лекции.

Или вот пример Владимира Сорокина. Сорокин, правда, не совсем писатель, или даже совсем не писатель. Но занимается он, безусловно, не культурой. В этом году вышел новый его роман «Голубое сало». В сущности, сам выпуск этой книги есть величайшее надувательство. Я имею в виду то, что она выглядит и функционирует как книга: у нее есть переплет с хорошим дизайном, какой-никакой тираж, она стоит в магазинах, очень неплохо продается, ее отрецензировали все уважаемые издания, она трагикомически не получит Букера. Вы можете себе представить, что на полке книжных новинок среди беллетристики, поэзии и мемуаров стоит изысканно изданный труд по жизнедеятельности кольчатых червей? Между тем Сорокин – не менее маргинален и узкоспециален. Рано или поздно его труды займут подобающее им место на полках, предназначенных для филологов, социопсихологов и культурологов. Когда это произойдет, можно будет с уверенностью сказать, что культура устоялась, победила искусство и теперь будет жить долго и счастливо.

За Соколовым и Сорокиным (да простят меня оба за это соединение) булькает и шевелится несметная армия писателей, не столь одаренных и умных, но так же безнадежно параллельных читателю. Они получают гранты и премии, печатаются в толстых журналах, порой подрабатывают недобросовестной эссеистикой в журналах глянцевых, пишут очень средние киносценарии и непонятно на что надеются. Они не желают потакать читателю, как Маринина, и не могут плюнуть на него, как Соколов. Таковы Улицкая, Ерофеев, Харитонов, Вишневецкая – вроде, все разные, а вроде – и одинаковые. Для них есть выход, но они в упор не видят его. Это выход Пелевина. Мы поговорим о нем чуть ниже.

Ну и есть, конечно, так называемая массовая литература. Те же Маринина, Полякова, Бушков, Доценко – имя им легион. В большинстве своем эти ремесленные поделки плохи не тем, что ремесленные, а тем, что уровень ремесла очень низкий. Но у ремесла, в отличие от таланта, есть одна приятная особенность: им можно овладеть. Литературные критики поэтому совершают чудовищную ошибку, не замечая массовой литературы. Фактически их работу приходится выполнять читателям: год назад тиражи Марининой перестали расти. Писательница подумала немного – и выпустила новый роман «Седьмая жертва», на порядок лучше всех предыдущих.

Случай издателя
В общем и целом издательства ведут себя наиболее адекватно из всех участников литературно-книжного процесса. За исключением остро необходимого переиздания советских собраний сочинений, как правило, бывших очень качественными, – издается все, что человеку надо. (Под собраниями сочинений я имею в виду то, что который год не могу купить полного Марка Твена – у букинистов то и дело не хватает одного тома, или полного Маяковского, снабженного новыми, нецензурированными комментариями.) Издатели издают ровно то, что читатели читают.

Но поскольку издатели – это и есть культура, по их недостаткам легче всего судить о ее состоянии в целом. Я бы назвала это состояние первичным накоплением.

Есть у издательств две статьи расхода, на которых они упорно экономят, – редактура и перевод. Как подумаешь о несметных стадах голодных и нищих переводчиков и редакторов, уныло пасущихся на суровых просторах страны; как прочтешь новую иностранную книгу в немыслимом переводе и с рекордным количеством опечаток; как обнаружишь, что к концу романа Марининой или Бушкова у одного из второстепенных персонажей совершенно изменилось отчество или фамилия; как увидишь, что в новом издании Аристофана вообще нет комментариев, – ей-богу, душат слезы.

Если раздавать премии, то в номинации «Самое блистательное отсутствие редактуры» первое место и золотая медаль принадлежит издательству «ЭКСМО». «Худшие переводы» – безусловная победа ростовского издательства «Феникс». Премию «Убить корректора» необходимо вручить издательству «АСТ». «Самые ужасные комментарии» – очень сложная номинация. С точки зрения научных комментариев наибольшей дикостью отличается «ЭКСМО». С точки зрения их отсутствия – торжествует серия «Мой 20 век» издательства «Вагриус». («Вагриус» еще к тому же любит выдавать собственные переиздания за новые. Будьте бдительны, товарищи.) С точки зрения претенциозности и пошлости комментариев абсолютным чемпионом в тяжелом весе можно считать издателя Захарова.

Все это свидетельствует только об одном: издатели убеждены, что читателю по-прежнему все равно, что и в каком виде читать. Издатели ошибаются.

Случай читателя II
Так вот, Пелевин. Между нами говоря, очень средний писатель. И в высшей степени достойный профессионал. Нормальный, модный фикшн. Такого добра в Америке издается в год штук по триста. Занимательный, в меру культурный, в меру осмысленный, очень актуальный, слегка рафинированный в сторону пижонства, ни на секунду не забывающий о публике, кокетливо ей хамящий, очень ответственно относящийся к идее развлечения (любого), изучающий спрос, умеющий конструировать повествование и решительно не претендующий своими произведениями на ту роль великого писателя земли русской, которую ему навязывает наиболее простодушная часть аудитории – Интернет.

Само существование Пелевина – факт глубоко положительный. Пелевин стимулирует издательства издавать более-менее приличную литературу. Критиков он заставляет бросить хоть один благосклонный взгляд в сторону массового вкуса. Читателей он убеждает, что не все то золото, что Маринина. Маринину он провоцирует писать несколько лучше, потому что только при этом условии пелевинский читатель ее прочтет, а ей этого, конечно, хочется. Пелевину мы косвенным образом обязаны появлением самого прелестного явления коммерческой литературы последних лет – Б.Акунина. Конечно же, Акунин совершенно оригинальный писатель, ничем на Пелевина не смахивающий и никак с ним не соревнующийся. Но идея необходимости культурного чтива, а главное, идея его коммерческой жизнеспособности пришла в голову переводчику и литературоведу Григорию Чхартишвили не без помощи Пелевина. Даже если Чхартишвили – Акунин в этом и не признается.

И дело тут не в талантах Пелевина-писателя. На самом деле Пелевин – идеальный читатель. По его прозе совершенно ясно, что он в соответствующих для культурного обывателя пропорциях поглощает и Соколова, и Маринину, и популярную эзотерику, и справочники, и учебники, и мемуары, и анекдоты, и Интернет-графоманию. Его секрет именно в пропорциональности его потребления, в усредненной добротности и очень умеренном изяществе его вкуса и аппетита.

Успех Пелевина и Акунина знаменует собой начало новой эпохи в нашей культуре – эпохи просвещенного обывателя. Это время не литературы для литературы и не литературы для читателя, а литературы читателя как такового. В меру взыскательного, в меру легкомысленного, не глупого, но и не умного, любящего чтение не меньше, чем пиво. Но и не больше.

Начинается золотой век нормы. Плохо ли?