Неделя Каракса «Любовники с Нового моста» (1991)

По безлюдным улицам ночного Парижа плывет машина, кто в ней — неизвестно, неважно. По разделительной полосе бредет полуголый клошар, машина мигает огнями, клошар не обращает внимания. На следующем перекрестке под колеса чуть не попадает еще одна бродяжка. Это знак судьбы для Алекса и Мишель: их чуть не задавила одна и та же машина. Вторая проедет прямо по ноге Алекса, и Мишель подумает, что клошар мертв. Но нет, у него просто сломана нога. Потом Алекс и Мишель встретятся на Новом мосту, там, где спят бомжи, и поймут, что созданы друг для друга.

Караксовское «созданы друг для друга» — это отчаяние, желание и смерть, которая всегда плывет где-то рядом. Счастье вспыхивает фейерверком, а потом опять отчаяние, желание и смерть, «острейшая любовь нещадно множит горе». Мишель, полуслепая художница, и Алекс, алкаш-огнеглотатель, будут жить на Новом Мосту, пить и веселиться, отпразднуют двухсотлетие Великой французской революции: угонят катер и проплывут сквозь фейерверки, Мишель на водных лыжах. Если вспоминать «Любовников», то в первую очередь этот эпизод. Любовь в кино никогда не была такой красивой и такой дурацкой. Полуслепая женщина на водных лыжах, и вокруг все сияет.

В «Любовниках» Каракс постоянно находится на грани пошлости и катастрофы, и это лучшее для него место – на последнем дыхании. Герои выключают свет на Новом мосту (в том же тайнике, где находится выключатель, Алекс потом спрячет пистолет), включают радио собственным телом. Заставляют Париж уснуть - и, как их предшественники десятки лет назад, обворовывают его. Они все время бегут, не в силах справиться с любовью, с прошлым или с будущим, а потом падают, как куклы, у которых кончился завод. Такая, черт, трагедия.

Уснувший Париж, закрытый на реконструкцию старейший парижский мост: вот декорация к идеальной любви. Каракс – седеющий мальчик, и любовь в его фильмах - юношеская темная страсть. Полная зависимость от другого человека, физическая боль от разлуки, все мои сны — тебе. «Любовники» — предисловие к девяностым (а «Пола Х» станет послесловием), закат пожилой Европы, еще без Европейского союза. Сначала будет очень плохо, а потом мы поплывем в Атлантику. Правда, как и все лучшие фильмы, «Любовников» можно рассказывать от конца к началу: они приплыли в Париж, потом упали в воду, потом он сел в тюрьму, а она ослепла.

Этому фильму не повезло — надо бы запретить постоянно пересказывать историю его создания, она отвлекает от главного. Все эти денежные проблемы, смерть продюсера, макет Нового моста на озере Монпелье, половина бюджета, угроханная на фейерверки, — какая разница, почему этот фильм выглядит таким огромным, таким отчаянным, таким несовместимым с жизнью. Какая разница, где находится этот Париж, если в нем есть Дени Лаван — гений места, домовенок Кузя, повторяющийся парижский кошмар.

Как и всегда у Каракса, в «Любовниках» толком нет сюжета, есть только ситуация, эмоция, желание обладать — и актеры, которые способны прожить все это и не умереть от разрыва сердца. Когда выяснится, что Мишель можно вернуть зрение, Алекс будет бегать по городу и поджигать плакаты с ее фотографией, чтобы она не ушла от него. (Так и все мы.) Когда она все-таки уйдет, он отстрелит себе палец, чтобы боль отвлекала его от боли. (Так и все мы.)

«Ты что, тоже хочешь любви, как все остальные? Для любви нужна спальня, а не сквозняки», — говорит Алексу старый бомж. Нет, без сквозняка любви не будет, и этот сквозняк — во всех фильмах Каракса.

Потому что все фильмы Каракса — это один фильм. Вирус из «Дурной крови», ослепляющий тех, кто занимается сексом без любви, пробирается в «Любовников с Нового моста», и вот полуослепшая Бинош ковыляет рядом с хромым Лаваном, и «Самаритен» смотрит огнями на Новый мост. Пройдет двадцать лет, и в «Святых моторах» с крыши полумертвого, ослепшего «Самаритена» шагнет к Новому мосту женщина с чужими глазами, а месье Воган, человек с лицом постаревшего Алекса Вогана из «Любовников», умрет в своей постели в «Моторах». Ну то есть, конечно, не умрет и не в своей постели.

Все фильмы Каракса — это парень встретил девушку, дальше как повезет — или скорее как не повезет. И все его фильмы — о любимых женщинах и для них, о любимых фильмах и для них.

Все фильмы Каракса — это ни одного фильма. «Boy meets Girl» — подражание Годару, «Дурная кровь» тем более, «Любовники» — набор истеричных эпизодов из разного кино, бег двоих влюбленных по пересеченной кинематографической местности. В финале Мишель и Алекс падают в воду, чтобы там то ли умереть, как считали критики, то ли увидеть друг друга, как учил Виго, и выныривают, когда появляется баржа — не помню, называется ли она «Аталанта», но это ее последний рейс. Как закончить любовную драму? Дать героям сыграть в классику. На воде, над водой, под водой.

У Каракса всегда есть это ощущение последнего из «своих», из тех, кто считывает цитаты и видит истоки, тех, кому не надо объяснять, тех, кто видит сны в ч/б и в рапиде, тех, кого «никто не может заставить забывать».

Изменились ли «Любовники» за двадцать лет? Ничуть. Как и все мы.