Я и Говно

В прокат выходит «Токио!» — альманах про японскую столицу. Лучшую из трех новелл снял 9 лет как ушедший из кино француз Лео Каракс. «Афиша» поговорила с Караксом о Москве и герое его отрывка — человеке по имени Говно

Tuma Alexander/Contrast/Gamma/East News

— Почему вы перестали снимать?

— Мне было тяжело. И говорить об этом тяжело. С каждым разом становилось все труднее. Каждый фильм… как по-английски будет déception?

— Обман?

— Разочарование. Столько времени уходит на то, чтобы выйти из этого состояния, найти силы, чтобы снова поверить в себя. Но как только это происходит — пора искать деньги. А потом еще людей, с которыми можно работать. Все это слишком сложно. Иногда бывает — и бюджет есть, и команда приличная. Но нет актрисы. Хотел как-то снять фильм с русской актрисой  — три года потратил, подходящей не нашел. «Шрамы» называется, имя главной героини — Настя. Может быть, потом еще поищу.

— Но вы не перестали считать себя режиссером?

— Не могу сказать, что я режиссер, — у меня так мало работ. Так, по случаю. Мне было двадцать, когда я снял первый фильм, короткометражку, — думал, что он же будет последний. Пока делаю фильм, верю в него безраздельно. Но как только он готов, сразу теряю ориентацию. Что должно произойти дальше? Моя жизнь изменится? Людям иногда нравятся мои картины. Но они любят их совсем не за то, за что я бы хотел, чтобы их полюбили.

— Бывало и так, что их не любили сначала, а потом начинали любить. «Пола X», например, сейчас уже классика.

— Один русский писатель говорил, что после смерти его имени повезет больше, чем ему самому при жизни. Прекрасно, но хочется все-таки, чтобы твоя работа соответствовала моменту. Плюс чисто производственные проблемы: продюсеры ведь заинтересованы в проектах, которые сработают сию минуту, а не в вечности.

— А «Токио!» — почему вы вообще согласились принять в нем участие?

— Из любопытства. Ужасно не хотелось снимать во Франции и вообще — по-французски. А тут — ­нечто такое, что надо написать за три недели, снять за две, и бюджета, считай, нет. Никогда так не снимал — все быстро и дешево. Это ведь такая продюсерская идея, довольно идиотская, как часто бывает.

— Вы раньше бывали в Токио?

— Я был там раз десять, с каждым фильмом ездил. Никогда не интересовался этим городом. И в моей новелле, мне кажется, про Токио не так много. Действие может происходить в любом большом и тучном городе. Так в моем представлении выглядит мир после 11 сентября — не комедия, а злой фарс.

— В конце фильма титр обещает следующую серию, где месье Говно поедет в Нью-Йорк. Это же шутка?

— А может, и нет. Надо вообще сделать три филь­ма — в Токио, в Нью-Йорке и в Москве. Можно даже будет на полный метр размахнуться.

— Мне вообще кажется, что месье Говно — москвич. Он тут будет как дома.

— О да, Москва — жуткий город. Может, даже ­самый худший.

— А Франция — хорошая страна?

— Раньше была приятной, но сейчас становится все отвратительнее. Вопрос только в том, насколько быстро будет происходить концентрация ненависти. И как скоро мы в ней утонем.

— Вы, кроме себя, кого-то вспоминали, когда придумывали месье Говно?

— Я писал его для Дени Лавана и думал о Чаплине. Месье Говно — такая помесь Чарли Чаплина и персонажа Петера Лорре из «М» Фрица Ланга. Маньяка-педофила.

— Лаван ведь уже играл злобного Чаплина в «Мистере Одиночество» Хармони Корина.

— Да, но я думал о Чаплине по другой причине — показывал его фильмы дочери, она крошечная, но просит еще и еще. Никогда не думал, что придется все это пересматривать. Официально Чаплин — олицетворение сентиментальнос­ти. Но важнее то, что в нем есть что-то неприятное, злое. Если бы Чаплин появился сегодня, его бы отправили в Гуантанамо.

— Так все-таки — будете еще снимать кино или нет?

— Может быть, еще пару раз. Все стали такие благовоспитанные. Мне повезло, я начинал с абсолютными безумцами. Мой первый продюсер был вором и мошенником, он готов был на большую дорогу с ножом выйти, только бы раздобыть денег на фильм. Сейчас все сидят и ждут подачек от системы.

— Наверное, ваши темы для них слишком острые.

— И это тоже, но я больше об организации, о процессе производства. Да и вообще о жизни. В ней больше нет места безумию. Пространство опыта сужается, выхолащивается. Что такое жизнь сегодня? Родился, в интернете посидел и умер.