Первородный орех
«Кракатук» в парке «Коломенское»
«Она опять тебе изменила!» — кричит девушка полуголому парню. Парень мрачно хекает, взмахивает чудовищной кувалдой — и обрушивает ее на воткнутый в землю штырь. Рядом другой парень бурит в земле дыру для следующего штыря. Три десятка молодых людей весь день толкутся в Коломенском на поляне, вытоптанной кобылами француза Бартабаса. Дважды здесь играл свои спектакли конный театр «Зингаро». Теперь собственноручно монтируют свое высокотехнологичное шапито актеры «Кракатука» — театрально-циркового шоу по мотивам сказки Гофмана о Щелкунчике, возникшего четыре года назад в Петербурге, обкатанного в России и сорвавшего Гран-при на фестивале искусств в Ницце. Нынешним летом и до самого сентября «Кракатук» будет работать в Коломенском. О том, каким «Кракатук» был задуман, и каким в результате вышел, рассказали продюсер Олег Чесноков и режиссер Андрей Могучий.
Олег Чесноков: Раньше я кино занимался, прокатом и производством. Но всегда хотелось, чтобы то, что ты сделал, увидели и оценили. И не только здесь, но и за рубежом. Еще это дело должно приносить деньги. Но с кино, когда я им занимался, это было сложно — тяжелые были времена, конец девяностых. А на Западе мне говорили: что ж ты мучаешься, у вас же в России и балет хороший, и цирк замечательный, и с театром неплохо. И я решил показать симбиоз жанров, который родил бы, может быть, некий новый жанр. Я очень долго искал постановочную группу, это была одна из главных сложностей во всей истории. Однажды посмотрел «Школу для дураков» Андрея Могучего — и понял, что это именно то, что нужно. Оставалось убедить Андрея этим заниматься. Мы встретились, и я сказал ему: вот у нас есть такая идея и есть такие артисты — тогда это были по преимуществу цирковые артисты; был цирковой режиссер Александр Осипов, была Таня Баганова, она тоже с нами начинала, — давай подумаем, как это все связать, чтобы никто не тянул одеяло на себя. И через неделю он привел Сашу Шишкина, грандиозного сценографа. И принес сценарий.
Андрей Могучий: До того как я пришел в проект, уже было проделано 20 процентов работы. В сентябре 2003 года мы сняли заброшенный кинотеатр «Невский» на правом берегу Невы, и вот там начались мои репетиции. А начал я с того, что сам, прыгая и летая по залу, рассказал им сценарий. Я объяснял про приоритет образа над трюком, что трюк в театре не самоценен, он только язык, через который раскрывается образ. Что здесь рекорды не нужны. Поначалу им было крайне сложно понять, почему мне не нужно, чтобы в определенный момент они сделали в воздухе тройное сальто, а нужно, чтобы просто пролетели ласточкой — так, как умеет у них любой первокурсник. Год до премьеры стал годом обучения всех всему: танцевальные артисты учились делать трюки, цирковые — танцевать. И у всех были тренинги по актерскому мастерству.
О.Ч.: В какой-то момент мы отказались от цирковых артистов, потому что цирковые — это жанровые артисты, они умеют что-то одно. А нам нужны были люди, готовые овладевать новыми навыками, в том числе и кувалду уметь держать. И мы начали искать новых ребят. Искали от Магадана до Львова. Кастинга как такового не было. Если человек приходил — а приходили и драматические артисты, и те, кто занимался в цирковой студии, и спортсмены, — он сразу начинал работать.
А.М.: Трудности были. Я же как люблю репетировать? Чтобы актеры находились в творческом хаосе, импровизировали, а потом из наработанного материала складывался сценический текст. С цирковым артистами работать в таком режиме нельзя, у них тело стирается в кровь. То есть надо было все сочинять заранее, на бумаге, людей не мучить. Тут нам очень помог опыт церемоний «Золотой маски» — там репетиций вообще нет, вся режиссура виртуальная. Еще меня шокировал травматизм и полное непонимание актерами того, какой опасности они подвергаются. В этом смысле они, конечно, были дети без царя в голове, потому что опыта негативного в их жизни было еще очень мало. С одной стороны, это помогало, с другой — вынуждало все время заниматься педагогикой, объяснять, что от любого действия каждого из них зависит здоровье и жизнь остальных. Мне объяснили, что травмы — это цирковые будни. Но привыкнуть к ним я так и не смог. Разумеется, на репетициях всегда дежурил врач. Однажды парень неудачно приземлился и получил сотрясение мозга — лежал на полу, вращал глазами. Мне казалось, что это колоссальная травма, а врач сказал: «Да не волнуйтесь, через три дня он будет на ногах, вы его удержать не сможете». И действительно так и случилось. С другой стороны, эти травмы очень объединяли, каждый понимал, что с ним может быть то же самое. И все собирались и подтягивались: чувствовали себя не в театре, а на войне, в разведке.
О.Ч.: «Кракатук» должен был постепенно созреть, поэтому, выпустив его, мы стали гастролировать. Это был тест-драйв. И даже выступление во Франции еще было тест-драйвом, хотя и прошло оно крайне успешно, с получасовыми овациями в финале. Многое у нас не получалось, но то, что мы сейчас показываем в Москве, — это на 95 процентов то, что задумывалось сначала. Ведь Андрей — он же великий экспериментатор, но удивительное дело, насколько бы новаторскую вещь он ни задумал, у него всегда получается. Человека интуиция никогда не обманывает. Сейчас нам говорят, что в «Кракатуке» есть что-то от Cirque du Soleil, только для нас в отличие от них важен сюжет. Русские цирковые говорят, что это никакой не цирк, — цирковые вообще очень ревностно относятся к «Кракатуку». А во Франции вообще сказали, что возник такой новый жанр — кракатук.