Екатеринбургский «Коляда-театр» гастролирует на сцене «Современника». Обозреватель «Афиши» Елена Ковальская отправилась в Екатеринбург на встречу с режиссером Николаем Колядой

Если на Вознесенской горке стать спиной к голубой церкви, чтобы справа оставался храм На Крови (тот, что на месте дома Ипатьева), перед глазами будет улица Тургенева. По правую руку будут Сельхозакадемия и парк. «Коляда-театр» — по левую руку. Опознавательный знак — наличники.

Так по телефону объяснил сам Коляда — глава театра, драматург и основатель целой драматургической школы, главред журнала «Урал», в прошлом актер, а с некоторых пор еще и режиссер. В декабре ему исполнилось пятьдесят, театру — частному театру, живущему от продажи билетов и авторских гонораров Коляды, — пять лет.

Скатываясь вниз по Тургенева, вижу избу в наличниках. В палисаднике гора пущенных в расход венских стульев. Дерево у входа увешано ленточками. В сенях — вязаные половики, по стенам — вышивки, тряпичные куклы, радиолы, глобус в человеческий рост. В горнице дети водят хоровод с медведицей и ежом. Мальчик у мамы на руках видит детей и принимается рыдать.

— Не бойся, сына, — успокаивает мама, — это не детский сад.

Мальчик прекращает плакать.

— Это театр, сынок, — говорит мама.

Мальчик кричит во весь голос.

Коляда — мастер социального гротеска. Иногда он сам пишет едкую сатиру, иногда превращает в сатиру классику. Но я больше всего люблю его мелодрамы, эти жестокие романсы. Вечером дают как раз такое — «Нежность», но билетов нет.

Об этом сообщает насупленная кассирша. У нее есть зеркало дальнего вида, свинченное с чьих-то «жигулей».

— Тогда, — говорю, — мне билет на «Морозко».

Она смотрит в зеркало, ища ребенка. Не находит. Изумляется.

— Один взрослый?!

Отчего же один взрослый — в дверях появляется еще один. Он тоже без ребенка. На голове тюбетейка, в руках стопка журналов «Урал». Входит в одну из дверей, возвращается в домашних тапочках. Судя по всему, это и есть Коляда.

Коляда наливает мне чаю из самовара, вручает сухарь — бесплатная пайка заменяет театру буфет — и ведет показывать владения. В костюмерной орудует утюгом девушка, это его студентка, будет драматургом. Уборщица — тоже студентка, будет философом. Монтировщик будет архитектором. Актер Олег Ягодин — Ромео, Подколесин, много кто еще — он же будет Гамлетом.

— Тут из Франции, — рассказывает Коляда, — приезжал Тибода, директор фестиваля в Нанси: смотрел «Гамлета» пять раз подряд, и все пять раз плакал.

Теперь вот театр едет во Францию на гастроли, настоящие коммерческие гастроли, какие из русских театров были разве что у Додина, Петра Фоменко и Юрия Любимова. Театр Коляды повезет туда кучу спектаклей и играть будет в куче городов.

Какой-то парень останавливает Коляду.

— Николай Владимирович, дайте денег — нужны гольфы для зайца.

* * *

После «Морозко» выходим на улицу. Перед театром стоит желтая будка с надписью «Колядоскоп». Обычно здесь дают кукольные представления, а сейчас выдают подарки — игрушечных мышей, то да се. А мы едем на драматургический семинар в театральный институт.

По пути Коляда показывает город. Вот это Филармония, это Музкомедия, в этом доме жил Ельцин. Это Театр драмы, а это бывшее его здание теперь торговый центр.

Коляда служил в Театре драмы актером, говорит — выгнали за пьянство. Пьес тогда он еще не писал — только рассказы, которые печатал «Уральский рабочий». Показывает: вот в этом доме он тогда жил — как раз напротив типографии газеты.

Едем по проспекту Ленина, Коляда показывает дом, где «Коляда-театр» работал до прошлого лета. Тогда официальный арендатор подвала, Союз поэтов, потребовал освободить помещение. Хотя версия, что помещение понадобилось ресторану The Hooch, звучит достоверней. Так вот, поэты попросили актеров выйти вон. Те не вышли. Ночью в здание ворвались специально обученные люди, разбили все, что бьется, повесили на двери замок. Тогда актеры легли на пороге и объявили голодовку.

Голодовка у входа в ресторан должна была выглядеть выразительно. Но эффект возымело другое. Коляда позвонил Галине Волчек, та — Швыдкому, тот — губернатору Росселю, а Россель — министру культуры Свердловской области, и пока люди перезванивались, Коляда с актерами не ели, не пили и ночевали на тротуаре. В конце концов к ним приехали чиновники на черных машинах и пообещали дать другой дом и три года не брать аренду. Скоро он у них появился — тот самый памятник деревянного зодчества, с отрезанными светом, водой и отоплением. Тогда Коляда стал еще и строителем.

Полтора года он обживал деревянное зодчество: давал взятки, тянул электричество, рыл траншеи, ломал перегородки. Только все закончили — поставили в углу самовар, позвали публику — звонят: область из-за льготников недополучила в казну. Приготовьтесь, мол, платить аренду. А какая аренда, когда у него только актеров в труппе 26 человек. А еще есть костюмы-декорации, свет-звук, грим, монтировщики, кассир Елена Михайловна, у которой зеркало заднего вида — и то с «жигулей» Коляды.

— Если действительно введут аренду, театр придется закрывать.

В этот момент у Коляды звонит телефон: это из театра, где снова играют «Морозко», в девяносто седьмой раз за праздники.

— Мыши закончились? Поищите у Елены Михайловны под ногами. Нет ничего? Ну найдите что-нибудь, это ведь последняя сказка.

* * *

В дверях театрального института сталкиваемся с мужчиной в дубленке.

— Привет, Уильямс!

— Привет, Дягилев!

Дягилев — это Олег Петров, когда-то он сделал в танце примерно то же, что Коляда в театре: увел из Оперного театра группу молодежи, и так образовалась компания «Балет Плюс», ставшая затем Институтом танца. Тогда же в ДК «Уралмаш» возникли «Провинциальные танцы» — и скоро Екатеринбург стал столицей российского контемпорари-данс. Так вот, Дягилев в дубленке — это Петров. Соответственно, Уильямс — это Коляда.

У входа в аудиторию его ловят студенты журфака. У них исследование: как стать успешным. Коляда объясняет: чтобы добиться успеха, нужно не думать, как добиться успеха. Тем временем собственные студенты Коляды заполняют аудиторию.

Вообще-то, ученики Коляды — это целая рота молодых драматургов. Одни из них, как Василий Сигарев — автор «Пластилина», лауреат премии Лоренса Оливье, полученной из рук Стоппарда, — выучились и отправились в свободное плавание. Другие, как Олег Богаев — автор «Русской народной почты», которую ставил Гинкас, а играл Табаков, — рядом с Колядой, работает в «Урале». Многие до сих пор сидят в аудитории — например, Алексей Архипов, автор идущего по стране «Дембельского поезда». Владимир Зуев, написавший душераздирающую пьесу «Мамочки» о солдатах и матерях. Павел Казанцев, чей «Герой» идет в Москве, и Ярослава Пулинович, с которой они написали «Мойщиков» — по ним собираются снимать кино. Сидит Булат Ширибазаров, чью пьесу «Прощай, Маньчжурия» играли на «Новой драме». Анна Батурина, ее «Территорию мусора» читали на «Любимовке».

Сидят, значит, вокруг Коляды его ученики — кто из Первоуральска, кто из Краснокаменска, кто из Ханты-Мансийска. Хотя из тридцати человек собственно учеников только семнадцать, остальные — вольнослушатели. Мужчина в усах и малиновом галстуке. Человек в ермолке. Девушка в инвалидном кресле. Сидит, значит, вся эта компания, а Коляда — как и пять, как и десять лет назад — четыре часа кряду читает им вслух их же пьесы. Читает, дает всем высказаться, потом говорит сам.

— Где исходное событие? Что произошло до начала пьесы?

— Где укол?

— Где конфликт?

В чем тут школа — сразу не понять. Он не заставляет переписывать пьесы и не дает учебных заданий. Его читка — это и есть урок. Его одобрение, публикация в «Урале» — дорога на сцену. Его театр — вроде булгаковской волшебной коробочки, в которой они различают своих героев, и, если хотите, единственное доступное им художественное пространство. Они обживают его одновременно с ним — в этом и есть, наверное, «школа Коляды».

* * *

На «Нежности» нашелся-таки стул и для меня. Зал, как и утром, — битком, только детей сменили взрослые. Хорошо одетые взрослые — не студенты и не маргиналы, как можно было бы решить, зная манеру Коляды любую историю превращать в буйный карнавал на свалке, любой карнавал заканчивать похмельем.

Мне везет еще раз: сегодня играет Тамара Зимина. Я видела Зимину в «Женитьбе»: она была самой неистовой, самой нелепой, в финале ее было жальче всех.

— Вот увидите, — любовно ворчит Коляда, — после спектакля откроется дверь, войдет Тома: «Коля, выпить нечего?»

Коляда рассказывает про нее душераздирающие истории: первый муж был крупной величиной в театре, последний — тоже уважаемым человеком, авторитетом, если не путаю, — но рано умер. Сыновья отсидели, хотя, по словам Тамары, они хорошие мальчики. Сама судьба ее — словно из колядовской пьесы. На сцене она — воплощенная, обобщенная колядовская героиня: дива и хабалка, фантазерка, дуреха, мученица. Она проиграла жизни, но хорохорится еще, надеется на что-то — будто все впереди.

После спектакля, наревевшись и просморкавшись, читаю в книге отзывов свежую запись: «Тамара! Ты — лутшая!» Вишь ты, я не одинока. Коляда вернулся с поклонов, спрашивает, сколько я дам Тамаре лет. Даю сорок. Он торжествует:

— Шестьдесят пять!

Дверь приоткрывается. В нее заглядывает Тамара Васильевна.

— Коль, выпить найдется?