Армия Алисы

— Ты когда готовилась к «Сказке про темноту», много общалась с реальными владивостокскими милиционершами. В этом была необходимость ­вообще? Мне кажется, ты все то же самое могла бы просто сыграть на одном актерском ­вообра­жении.

— Я согласна, да. Но вообще большое количество материала в принципе не вошло в картину. 60 процентов.

— А что для тебя было наиболее важно, но что не вошло?

— Ну у меня предполагались родители, и они ­даже приезжали сниматься, но в какой-то момент Николай понял, что не выстраивается эта линия. Была еще линия с тигром, который съел одного браконьера, и потом ее тоже не стало.

— Это его труп взяли на съемках фильма «Царь» и потом специально везли из Москвы?

— Да. И мы все оплакивали этого Вову, ну не то чтобы слезами, а так, молча скорбели всем отрядом. Но потом выяснилось, что он очень много внимания на себя перетягивает своим трупом.

— Я еще видела в фильме о фильме такую сцену, где на героиню где-то на лесной тропинке нападают и грабят, она там лежит на земле…

— Да, был вариант, что она погибает. Была такая возможность у героини — погибнуть. И там еще так все было красиво, листья осенние, лежишь так вообще… Здорово.

— А ты не могла попробовать настоять: нет, давайте-ка я все-таки погибну?

— Нет, я не могу так сказать. Я с уважением отношусь к авторскому кино.

— Вообще героиня, насколько я понимаю, это не совсем ты. Точнее, совсем не ты, это не про тебя кино.

— Это вообще не про меня кино. Наверное, так бывает в жизни, что сыграешь что-то и понимаешь, что это максимально близко к тебе. У меня такого не было еще, я не знаю, кто я. Пластилин.

— Ты несколько раз говорила, что фильм на самом деле про режиссера. То есть героиня — это внутреннее «я» Николая Хомерики. То есть на самом деле мужик, переодетый женщиной. И автору, который хочет себя выразить в герое, возможно, ­даже проще выступать в женском обличье, потому что мужчина лучше понимает женщину со стороны, как и наоборот — женщина мужчину.

— Да, у женщин про женщин часто получается какое-то бабство просто. Я согласна, что фильм не про женщину в общепринятом смысле. Для меня это фильм про человека. А насчет внутреннего «я» Хомерики — ну я, может быть, являюсь какой-то частью этого «я». Я просто чувствую, чего он не хочет делать, от чего его коробит, или что ему кажется лишним, или что выбивалось бы из его системы координат. Вот у него настолько какая-то тонкая материя, что там даже не на полутонах, а на четвертьтонах все строится. И в этом смысле я, наверное, действительно понимаю его и чувствую. Может быть, еще и дело в том, что у меня у самой такой не очень женский взгляд на жизнь.

— В «Сказке про темноту» только внешняя видимость проблемы такая, что женщина не может найти мужчину. А если присмотреться, то героиня ведет себя как такой избалованный женским вниманием мужик: все вокруг нее прыгают, все ее хотят, а ей то то не так, то это не этак. Женщина, которая страдает от отсутствия мужчины, вообще-то, погибче могла бы себя вести, не быть такой капризной.

— Ну можно сказать, что она не хочет подстраиваться, у нее нет этого женского момента адаптации. Женщина часто принимает форму человека, который рядом с ней, и интуитивно старается поймать, что ему нравится, что не нравится, настроиться на его волну. А у моей героини совершенно отсутствует этот момент адаптации к человеку. То есть она как бы понимает, видит немножко отстраненно это все, будто ей анестезию, что ли, вкололи на какие-то вещи.

— Вообще «Сказка…» — обманчивый фильм. В том смысле, что к тебе будут хоть во Франции, хоть в России подходить доверчивые зрительницы и благодарить: «Как вы прямо рассказали мою судьбу одинокой женщины за тридцать»… Но на самом деле картина совершенно не про то, тут все тоньше и сложнее в таком психологическом смысле… не знаю, это про мужской, может быть, страх сблизиться с кем бы то ни было дальше какой-то границы.

— У меня не получается так сказать, что она не женщина, а мужик. У меня скорее человеческая какая-то сущность выходит, внеполовая — то, что нас, мужчин и женщин, объединяет. Основа, что ли, какая-то человеческая — не знаю, как назвать.

— А правда, что тебе сценарий показался жестким и если бы это не были сценарист Родионов и режиссер Хомерики, ты бы еще подумала, соглашаться ли?

— Там изначально все жестче еще было — и с лодки, что ли, ее выбрасывали, она одна в реке ­оста­валась… Не убивали, это уже потом придумали, но как-то унижали очень. Я когда прочитала сценарий, долго молчала просто. Полчаса ничего не говорила, потому что пыталась поймать какие-то свои реакции, что там у меня внутри происходит, а потом я поняла: зачем я буду свои реакции ловить? Есть вот люди прекрасные, и они придумали так, и для них это мотивированно чем-то, и могу ли я под это как-то подстроиться и пропустить через себя? Да, могу.

— Меня вот мучит все-таки вопрос, почему «сказка»?

— Ну там ключевое слово не «сказка», а «про темноту». Родионов когда писал, там было гораздо больше про темноту — и там была еще целая линия про темноту в самом отделении милиции, там все время свет гас — и все в темноте оказывалось. Там было сказочное описание черных лаковых туфель в каждой сцене. У него получалось как бы, что эти туфли — зеркало ее души. Она все время в них отражалась, слезы капали на туфли, был там какой-то элемент «Алисы в Стране чудес». И героиню сначала звали Алиса, но Коля не хотел, чтобы ее звали так же, как меня, и придумал Гелю.

— Ну вообще если считать, что за героиней скрывается Коля, то тогда Геля лучше.

— А вообще у Саши был какой-то момент «Алисы в Зазеркалье». Было там какое-то зазеркалье в доме родителей, вообще много зазеркалий.

— Жалко, что этот вот фантазийный элемент ­потерялся, потому что в окончательном варианте хоть название само по себе хорошее, но, по-моему, несколько пропадает впустую.

— Да, изначально сказки было больше. Но потом по техническим причинам это не вошло, а название осталось. Оно, правда, плохо на английский переводится, потому что в русском языке есть какая-то двусмысленность, а при переводе она теряется — кажется, что это какой-то фильм ужасов должен быть.