«Хоббит: Нежданное путешествие» Первые впечатления

В прологе фильма «Хоббит» дракон Смауг уничтожает город гномов. На экране горизонтальный столп огня врезается в башню, а в последние одиннадцать лет показательное разрушение башни коллективным сознанием воспринимается как намек на совершенно определенное событие. Тем же намеком казались и «Две башни», или «Две крепости», из предыдущей трилогии Джексона — неважно, что Толкин имел ввиду что-то свое, другое.

Дело не в конкретных, может быть выдуманных, головоломках и их интерпретации. Дело в том, что большой стиль — это не просто большие бюджеты, хотя и они тоже. Большой стиль может быть только там, где есть большие человеческие массы людей и идеология. Именно поэтому обречены на провал гигантоманские попытки Никиты Михалкова; на руинах империи большого стиля не бывает. Как ни крути, при всем устричном или угрюмом антиамериканизме, голосом Голливуда, голосом «Хоббита» разговаривает с миром западная цивилизация.

Бушующие в зарубежной прессе баталии о примененных Джексоном новых технологиях нас не касаются: в России не будет проекции 48 кадров в секунду, только классическое «волшебное 3D» или 2D. Технологии у Джексона (так было и в его предыдущих фильмах) становятся естественным языком, который нет смысла разбирать на предложения, коль скоро понятно, о чем идет речь.

«Хоббит», как и недавний «Облачный атлас», — пример странной общественно-экономической ситуации, в которой о серьезных вещах говорить можно только в форме сказки, запрятав смыслы под килограммами фальшивых носов и бород. Здесь парадокс, ведь толкинизм (в России как минимум) — это синоним предельного эскапизма, ухода из реальности туда, где царит вечная Галадриэль. 

Но «Хоббит», особенно в начале, — шокирующий своей простотой и очевидностью формулировок портрет человечества в XXI веке. Расовое многообразие вселенной Толкина по-новому проецируется на культурные и национальные противоречия сегодняшнего дня. Хоббит Бильбо Бэггинс — средний класс Средиземья, домосед и аллергик, уверенный обладатель протестантской этики («Он больше похож на торгаша, чем на вора»). Воинственные гномы, к отряду которых он по воле обстоятельств примыкает, отличаются от него, но не сильно, они могут быть союзниками (хотя поначалу, пережив внезапный гномий набег на свои продуктовые запасы, Бэггинс произносит каноническую ксенофобскую речь про «понаехавших»). Волшебник Гэндальф тушуется среди эльфов, но в отряде гномов он абсолютный повелитель, высшее существо; у орков и Горлума своя жизнь, своя среда и своя правда (и можно легко представить себе книгу или фильм, в котором история рассказывается с их позиции; мы бы ее, конечно, не приняли). 

Многообразие источников, правд и событий делает историю (историю в научном смысле) невозможной; снова парадокс, но переизбыток доступной информации вытесняет опыт человечества в область мифа, сегодня даже быстрее, чем прежде. Коллективное сознание перерабатывает факты в простой и понятный канон, иначе с ними не совладать. И когда с экрана говорят, что «дракона не видели больше шестидесяти лет», можно отсчитать шестьдесят лет назад и вспомнить опять-таки конкретного Дракона, о котором почти забыли. Так и есть: мы, со своими айфонами и вайфаем, живем в мифологическом пространстве — и именно так Средиземье оказывается синонимом нашей реальности.

Поклонники Толкина заранее недоумевали (и продолжают недоумевать после просмотра): «Хоббит» не «Властелин Колец», это тоненькая книжка, зачем растягивать ее на три эпических полотна, что за циничная стимуляция бокс-офисов? Как можно фразу «все встали и побежали» растягивать на восемь минут экранного времени?

Но в связи с «Хоббитом» хочется повторить слова критика Андре Базена об одной из картин Феллини: «Это не фильм, который называется «Дорога», это дорога, которая является фильмом». По крайней мере первая часть трилогии — путешествие, путь, на котором могут случаться и заминки, и приключения, и драмы, и чудеса. (О чудесном хочется сказать отдельно: парадокс опять, но в мире «Хоббита» нет сверхъестественного в религиозном смысле; чудеса носят утилитарный характер, высшие силы показательно отсутствуют — помочь можешь или ты, или те, кого ты выбрал в союзники). 

Очевидно, что восприятие современного человека дискретно, факультативно, серийно, оно цепляется за мелочи, отвлекается на полпути — оно не может быть другим, оно изменилось даже у тех, чей мозг сформировался в других технологических обстоятельствах. Для того, чтобы стать большим (как маленький хоббит), нужно совершить насилие над восприятием. 3D-очки — это тоже насилие, ведь в них на протяжении трех часов нужно сидеть неподвижно, даже легкий наклон головы приводит к искажению картинки. Брендинг, маркетинг, авторитет Толкина, авторитет Джексона, сюрпризы из смыслов и трюков, разложенные на этом длинном пути, — все для того, чтобы связать зрителя по рукам и ногам, как Алекса в «Заводном апельсине». Принудить его к непрерывному восприятию вопреки уже сложившейся привычке к восприятию дискретному.

В этом смысле «Хоббит» — продолжение жизни кинематографа таким, каким мы его знали: коллективный сон человечества, на три часа вынесенного за скобки повседневности.