Дети капитана гранта

Дмитрий Озерков
Заведующий сектором современного искусства Государственного Эрмитажа Дмитрий Озерков — кандидат философских наук, специалист по галантному веку, дешифровщик-популяризатор рокайльной эротической символики, руководитель проекта с неопределенностью даже в названии — «Эрмитаж 20/21». Последнее время Озерков главным образом занят ролью «человека из Эрмитажа» среди высших сфер современного искусства. «Новояз» — первое его кураторское предприятие на нынешнем посту

Есть несколько мировых центров художественного процесса. Лондон, Берлин, Нью-Йорк. Позапрошлогодняя выставка «Америка сегодня» не имела целью шокировать или травмировать публику, а просто показать то, что люди не видели. От Нью-Йорка Эрмитаж перешел к Лондону. Следующим будет Берлин.

Название «Новояз», взятое у Оруэлла, инспирировано как раз русским участием. Поначалу выставка должна была называться «Британия» — или «Новая Британия», я уже не помню. Если «Америка сегодня» был чисто привозной проект — мы взяли готовую и уже обкатанную выставку, просто заточив ее под Эрмитаж, — то эта выставка сделана, если коротко объяснять, моим выбором при финансовой помощи Галереи Саатчи. Это ни в коем случае не вторая выставка Саатчи в России, мы не занимаемся показом коллекции Саатчи. Просто, если мы занимаемся британским искусством, кто, как не Саатчи, нам поможет? Он работает с разными музеями, в частности — с Королевской академией. Эрмитаж для Саатчи — момент признания, хотя ничего уникального в ситуации, что он работает с большим музеем и большой музей работает с ним, нет. Для Эрмитажа это еще один способ доказать, что это не старый консервативный музей с набором Клодов Лорренов. Саатчи — самый напрашивающийся вариант, когда ты собираешь выставку с нуля; да и мы все равно бы столкнулись с тем, что нам пришлось брать вещи из его коллекции. Ее проигнорировать невозможно.

Называть Саатчи галеристом не очень правомерно. Галерея все-таки место, где искусство выставляется вместе с ценниками. А у него — гигантская коллекция, которая хранится в большом ангаре (один ангар, как известно, сгорел, вместе с работой Трейси Эмин «Все, с кем я спала. 1963–1995»). Только что, в сентябре, вышла книга «Меня зовут Чарлз Саатчи, и я артоголик» — довольно скромная книжица, полтораста страниц, но любопытная своей ­исто­рией. Саатчи известен тем, что не ходит ни на какие открытия и не дает интервью. Но издатель собрал несколько философов, критиков, искусствоведов, и те придумали какие-то вопросы, которые хотели бы задать, — и передали через издателя. А Саатчи ответил, наверное, по электронной почте. Так вот, артоголизм состоит в скупании всего подряд. А это не очень-то галерейный способ поведения. Его идея в том, чтобы купить себе, не для перепродажи. Найти то, что ему нравится. Но нравится ему много чего. Нагреться на перепродаже и на промоушен — это, конечно, тоже задача, но это не первостепенная задача. То есть это только называется так — «Саатчи гэллери», — а на деле это музей одного частного вкуса.

Художников Саатчи ищет на отчетных выставках всяких арт-колледжей. Допустим, ты приходишь на отчетную выставку в Академию художеств — а в Академии учатся китайцы, арабы, кого только нет, — и ты на что-то обращаешь внимание. И говоришь: это я беру. Договариваешься и покупаешь. Вот, собственно, что он делает. Он отсматривает огромное количество самых свежих работ. Если ему нравится, он связывается с художником. Причем условие: художник присылает свою работу в Галерею ­Саат­чи, галерея оплачивает все расходы на транспортировку, дальше Саатчи смотрит ее вживую; ­если она ему по-прежнему нравится, он сообщает художнику: я беру, давайте договариваться о цене. Если нет, извиняется и отсылает ее обратно. И так ежедневно. Ежедневно он что-то покупает.

Мы сами составляем отбор. То есть мы остаемся в диалоге, но наше слово будет решающим — все-­таки это мы делаем выставку. Договорились так: ­выбирает Эрмитаж, а Саатчи не против. Саатчи согласился на девяносто пять процентов, а остальные пять мы обсуждали. Я просмотрел базу данных галереи, что-то выбрал и сказал: теперь мне надо это увидеть. Несколько дней провел на складе, где мне все это распаковывали. Каким-то художникам вещи специально заказывались для этой выставки. Галерея оплатила две или три совершенно новые работы. Художник Андерсон доделывал работы. Художник Бронштейн специально писал для выставки. Мы ездили по небольшим английским галереям, по студиям художников — с целью посмотреть, что есть самого нового. И когда соглашались между собой, что какая-то работа офигенно крута, галерея ее также приобретала. В свою очередь, галерея предложила, чтобы в выставку была включена большая новая работа Пабло Бронштейна — то есть она самая новая из всех, что будут на выставке; я на нее посмотрел, сказал: о’кей, берем. То же с Андерсоном — мне говорят: обрати пристальное внимание на этого автора. Я обратил, подумал: о’кей. А кого-то, кого он мне предлагал, я отказался брать. По каким-то причинам они показались мне неинтересными.

«Новояз: британское искусство сегодня» специаль­но не включает в себя никаких новых медиатехнологий, ни видео, ни фото. Исключительно материальные штуки. Живопись, скульптура, ­инстал­ляция. Мы планировали отдельную выставку английского видеоарта (проект, кстати, никак не связанный с Саатчи, а связанный только с английскими музейными коллекциями, застрял по независящим от нас обстоятельствам). Вторым принципом было, что мы не хотим показывать вещи некачественные. ­Не­достойные Эрмитажа. Что это значит, представить несложно: когда ты вешаешь картину среднего уровня среди в остальном достойной выставки — она провалится. И выставка провалится вслед за ней.

Материал разложен по темам, у этих условных пяти рубрик есть условные названия. Скажем, «Старые мастера» — ну тут все понятно, это про искусство прошлого и диалог с ним. Или «Смирительная рубашка»: смысл в том, что искусство, культура вообще — это такая смирительная рубашка, которая надевается на молодой талант. А когда молодой талант из рубашки высвобождается, то вскоре и сам заводит такую, чтобы надевать ее на других. Третья тема архитектурная, называется «Миниправ» — это опять из Оруэлла, его Министерство правды, Minitrue. Гигантский, бесконечно утопичный проект. На который, тем не менее, все ориентируются. Эдакая Вавилонская башня, которой не существует в реаль­ности, но чей образ исправно служит для промывки мозгов. Четвертый раздел называется «Рефлекс Ломбарда»: это когда ты рефлекторно повышаешь или понижаешь голос в зависимости от шума вокруг; ­современная культура — это тоже такой базар, где каждый старается перекричать другого: «мое лучше», «мое интереснее». Художник устал от этого шума; с другой стороны ему никуда не деться от непроизвольной тяги перекричать соседей. Название раздела «Плацебо» тоже само за себя говорит. Искус­ство, которое предлагает себя как лекарство, но таковым не является. Не лечит, не помогает. Которое что-то вроде вещает — а на самом деле ничего ­сообщить не способно, кроме того что оно существует.

«Мадам Блаватская» художницы Гошки Макуги мне показалась важной — потому что она точь-в-точь про Россию 90-х. Когда, казалось бы, в просвещенной стране, стране победившего всего, появились все эти оккультные и прочие кашпировские ­темы. Работа ироническая, напоминающая и про мумию Ленина в гробу, только почему-то не в Мавзолее, а левитирующую меж двух стульев.

В ноябре на канале BBC Two Саатчи запускает первое в мире реалити-шоу для художников «School of Saatchi». Победитель получит в бесплатное пользование студию в Челси на 3 года. В жюри — собственно Саатчи, художница Трейси Эмин и Кейт Буш — но не певица, а глава отдела искусства галереи «Барбикан». Это «Фабрика звезд» один в один. Только если сделать ее не про песни и танцы, а про живопись. Если Первый канал будет заниматься не девочками и мальчиками, а живыми молодыми художниками. Или «Россия» — не мифическими «Именами России». А чем-то настоящим.