Горелов о советских хитах «Новые амазонки»

Ради науки два добровольца впадают в анабиоз и просыпаются век спустя в царстве победившего феминизма. Мужики взаимоистребились в атомной войне, женщины ушли в подпол и размножаются искусственно. Мужская хромосома убита и переименована, родятся одни девочки со злыми губами в ниточку. «Ура, все бабы наши!» — прыгает оптимист. «Они нас тут съедят», — жмется в угол пессимист. Оба правы. Злые лисистраты непобедимы в бою, враждебны к мужской анатомии, но впадают в транс от затяжного поцелуя, как роботы на вопрос, кто остался на трубе. В новых условиях вопрос звучит архидвусмысленно. Труба зовет.

В антиутопиях всегда запрещен секс — видимо, главное из прав человека. Казни — пусть, кандалы — пусть, но если еще и покувыркаться всласть не дают — вот ты где, апокалипсис нау, Фаренгейт его задери. Казаки плачут. Мир без этого дела черно-бел, черно-бел.

Тому есть резон. Самая известная из сбывшихся антиутопий на десятый год рая попала под власть деревенских лицемеров, искоренявших вопросы пола интенсивнее исламских фундаменталистов. Это весьма озадачивало продвинутые окраины нового мира. ГДР целиком ударилась в оголтелый нудизм (был, был такой факт в советском прошлом). Озорная Чехия то и дело подпускала в кино неодетых селянок. Но наибольший люфт для недружественных толкований получила, конечно, Польша: их там хлебом не корми — дай русских куснуть. И приходится признать, что злые амазонки, которые всем хотят отстричь лишнее, но млеют от поцелуя взасос — лучший образ советской страны и ее контактов с поляками. Превратить Большого Брата в Большую Сестру и трахнуть ее, чтоб жарко было, — об этом неосознанно мечтали двадцать поколений польских граждан, и Махульский один за всех осуществил грезу.

Параллели усугублялись особым, воистину феллиниевским отношением автора к женщине — благоговейной робостью мелкорослого мужчинки к жаркому и мощному колыханию женского студня (достаточно вспомнить «Кингсайз», где тот же Штур и Яцек Хмельник мелкими гномами катаются по дивным рельефам актрисы с говорящим именем Катаржина Фигура; Феллини был тогда еще жив и не мог не одобрить).

Да, братья, да. Эти жуткие бабы с пистолетом и есть мы, мы в ретроспекции. В параллельном женском мире по доброй воле не едят райских яблок и не видят солнечного света. Отрицают Бога, секс, день, живорождение и естественный ход вещей. Самые гнусные резолюции проводят общим собранием. Обращаются друг к другу монастырским словом «сестра» и выдумывают басни о врожденном садизме самцов, с которым нужно уметь бороться. Здесь самая сильная армия и постоянно воет сирена. Группы быстрого реагирования гасят потайные хипстерские сходки, лабающие рок-н-ролл (эпизод был сильно подрезан, чтоб ослабить выпирающие намеки на нас). Внешний мир завешен холстиной с нарисованной ядерной катастрофой. Потом приходят поляки и всех кроют, как русский солдат генеральскую дочь. Отливают, так сказать, кошке мышкины слезки.

Кстати, Божена Стрыйкувна, игравшая доктора Ламию Рено из службы «Архео», на момент съемок приходилась Махульскому женой. Так что метафору можно читать и как панораму их брачного союза. Поцелуйчики радуют, разговорчики приветствуются, при попытке к бегству или возражению — руку на залом и через бедро с захватом. Немудрено, что они потом развелись, как мы с Польшей. А памятник дружбе остался.