«Нам удалось заглянуть в очень закрытый мир» Марк Франкетти о зоне «Черный беркут», иерархии заключенных и фильме «Приговоренные»

— Глядя на то, в каких условиях люди должны провести по 25 лет, начинаешь задумываться о том, что более гуманно — смертная казнь или такой пожизненный срок.  

— На самом деле мы совсем не хотели делать фильм о пенитенциарной системе. Хотя, конечно, все, что с ними там делают, — абсолютно бессмысленно. Они не работают, хотя вокруг сотни километров леса. Просто взять и закрыть человека навсегда, не дав ему даже возможности что-то делать, — это ужасно. Не хотелось размышлять на тему «расстреливать или нет». Другое дело — когда об этом говорят сами заключенные, и причем не просто какое-то философское «бла-бла-бла», а конкретные примеры: человеку заменили расстрел на 25 лет, и он на следующий день повесился. 

— Как вы выбирали героев? 

— Мы провели 50 предварительных интервью, и найти правильного было не так просто. Хотели интересной истории, рассказчика хорошего, чтобы он неглупый был. Чтобы типажи были разные и позиции у них были разные: по поводу преступления, наказания, исправления. В итоге мы их нашли. Там есть два героя-антагониста, которые сейчас отбывают пожизненное. Тимур — наемный убийца. Ему всего сорок, но он человек старых понятий. Стал преступником осознанно. Так и говорил нам: «У меня к этому всегда был талант». Он не псих, не маньяк, хорошо образован, отлично говорит. И на остановке просто так тебя убивать не будет. А другой, Максим, напился и убил шестерых, один — ребенок. Сложно себе представить, чтобы какой-то судья взял на себя ответственность такого человека когда-нибудь отпустить на волю. Это не первый срок у него, в момент убийства он только два месяца как освободился. История типично русская. Впал в забытье, очнулся, а вокруг шесть трупов. Такое в Италии невозможно, там не пьют так. А в России куча таких историй — друзья выпивали, потом что-то перемкнуло в голове, и один убил другого. Максим был откровенен, сам про себя говорил: «Я знаю, я опасен для общества». Без всякой чуши — я хороший, я не виновен. Мы хотели говорить только с людьми, которые открыто говорят о своих преступлениях. Еще Максим сам выбрал одиночную камеру. Нам он объяснял, что там он чувствует себя спокойнее — конфликтов меньше. А нам, естественно, очень был нужен человек из одиночки. Потому что одиночная камера — это что-то. Когда первый раз передо мной открыли дверь в эту камеру, было ощущение такое, как будто мне кто-то в морду дал — четыре квадратных метра; только съемки с камеры слежения дают представление о том, какая она маленькая. Можно снимать круглосуточно, но самые страшные кадры — все равно эти. 

— А многие говорили о своей невиновности? 

— Это интересный момент. Те, кто уже 20 лет сидит в бараке, для них этой темы не существует. Они могут сказать — я не убивал пять человек, а убил три. Процессуальные нарушения были у всех. И претензии есть у всех. Дело в том, что я на эту зону попал в первый раз 13 лет назад — писал репортаж для The Sunday Times, так вот тогда вообще никто не отрицал своей вины. А сейчас среди тех, кто получил пожизненное, как минимум треть говорит — «я не виновен». Это говорит о том, как изменилась Россия за эти 13 лет. Люди больше понимают, у них есть больше доступа к правозащитникам, они знают больше о правах человека, Страсбургском суде, и даже сотрудники гораздо болезненнее реагируют на жалобы. Притом что жалобы пишет каждый второй. До смешного доходит — маньяк убил 16 женщин и пишет жалобу: «Я убил не 16, а всего 5». Нам при этом было довольно важно сохранить баланс, чтобы зритель не сочувствовал героям. Мы хотели, чтобы было интересно их слушать и смотреть, но не сопереживать им.

— Это сложно. Местами ваше кино прямо слезу прошибает, когда смотришь, в каких условиях этим людям приходится существовать. И как максимум, что тебе позволено, — через стекло четыре часа пообщаться с родственниками, которые доезжают туда раз в десять лет. 

— Да. Это очень сложно. Но мы для этого специально показали начальника колонии. Он там 26 лет провел, он жесткий, но справедливый. И он несколько раз повторяет, что это страшные преступники и что он лично — за смертную казнь. Они не жертвы, но и фильм не об их преступлениях, а о том, как меняется сознание, о том, что происходит с человеком, когда его закрывают в четырехметровой камере на 23 часа в сутки (час на прогулку). Мы это не проговариваем в фильме, но вопрос невольно возникает — а есть ли смысл в такой жизни?

— Для меня это и было самым интересным: как не сойти с ума, как каждый день на протяжении стольких лет находить мотивацию, помогающую жить дальше? 

— У нас там герой, который сидит уже почти двадцать лет, говорит: «Меня вот спрашивают, как ты не сошел с ума за столько лет? А я не говорю, что мы не сошли с ума здесь. Одна треть как минимум точно сойдет с ума». Меняется восприятие реальности. Что происходит с человеком, когда вычитается все? 

— В чем они эту мотивацию находят, как вам кажется? 

— Кто-то просто существует, как овощ. Но нам были интересны люди, у которых какая-то внутренняя борьба происходит. Например, наш герой Тимур — он говорил: «Я помню все свои преступления — это и есть самое страшное наказание. Постоянный самоанализ». Он говорил, что, когда приехал на зону, думал: «Ну, ничего, я преступник, это мой образ жизни. И значит, я точно смогу существовать в таких условиях». Но чем дальше, тем становится сложнее: день за днем ты только и делаешь, что анализируешь собственное прошлое. Там понимаешь, что восприятие реальности гораздо важнее, чем сама реальность. Когда смотришь на эту историю с воли, тебе кажется — человек заперт там навсегда, нет смысла жить, лучше самоубийство. И в принципе они это знают, но мозги начинают по-другому работать. Человек хочет жить. И все начинают сказки себе рассказывать. Кто знает? Может, будет какая-то амнистия, пересмотр дела. Это не рациональная вещь. Я, например, всем задавал вопрос — сложнее или проще, когда тебя кто-то ждет на воле? И все отвечали по-разному. Многие говорили — гораздо сложнее, потому что тянет. А кого-то это поддерживает, потому что они живут жизнью своих родственников.

— У вас к двум главным героям приезжают родственники. Это вы устроили? 

— На свидания приезжают очень редко. В основном люди очень бедные, и добираться туда тяжело. В нашем случае оба героя не видели родственников по пять лет. Я сказал: «Если бы вы мне разрешили снять первые двадцать минут и последние, я бы оплатил дорогу». Как-то в разговоре с Максимом выяснилось, что у него брат есть и он тоже сидит за убийство. Двадцать лет ему дали. И вот мать — два сына, оба убийцы. Оба сидят. А она при этом нормальная женщина, не алкоголичка. Просто в селе, в котором они живут в Сибири, вокруг пять зон, они постоянно жили среди зэков. Когда ты с ней разговариваешь, она начинает рассказывать, какой сын хороший, как он между сроками приезжал домой и пирожки ей пек. 

— При этом есть еще один удивительный момент: они живут надеждой на освобождение, а потом проходит какой-то переломный момент, и наступает страх свободы. 

— Особенно для тех, кто в бараке живет. Это люди, которые совершили преступления в 90-е. Это была другая страна. Другие деньги, одежда, телефоны, манера разговаривать. Все другое. И представьте, что на эту новую страну вы смотрите из глухой тайги. 

— Там есть иерархия своя внутренняя? 

— Конечно. Иерархия нас с самого начала очень интересовала. Мы, например, искали опущенных. И был человек, который все рассказал, но отказался наотрез дать интервью на камеру. И мы уже думали, может быть, только аудио записать, без картинки. Мне было интересно заглянуть в очень закрытый мир, и в итоге нам это удалось. Вот, например, история человека, который стал опущенным по своей воле. Опущенный — это же не обязательно тот, кто сексом занимается. Если ты сексом занимаешься, ты — рабочий петух. А опущенный – это просто самая низкая каста. С другой стороны, это значит, и спрос с тебя небольшой. Это своего рода броня. И вот этот человек, чтобы порвать связи с братвой, пошел на зону опущенным. Женился по переписке на девушке, которую в детстве изнасиловали, и она хотела понять психологию преступника. Теперь у них уже двое детей. Такое может быть только в России. Понятно, что когда человек сидит один или вдвоем в камере, иерархия, конечно, другая, чем в бараке. Но люди не сидят вдвоем все время, сокамерники меняются. И потом тот, кто живет по понятиям, никогда не будет сидеть в одной камере с опущенным, который, например, ребенка изнасиловал. Никогда не будет. 

— Что значит не будет? 

— Начнутся проблемы. Избиение, насилие. Конечно, в бараке, где 150 человек вместе живут, иерархия другая. 

— Насколько возможно, что после того, как они отсидят 25 лет, они смогут вернуться и как-то существовать на свободе? 

— Думаю, что это очень сложно. Человек может отсидеть 25 лет и больше не совершать преступлений. Но что он сможет нормально жить в городе после этого — сомневаюсь. Возможно, где-то на даче. Для человека, который отсидел на зоне столько лет, а потом едет в трамвае, и кто-то ему говорит: «Да, пошел ты, старый хрен», очень сложно не взять нож и в шею не воткнуть. 

— Вы попали в очень закрытый жесткий мир, где находятся страшные преступники. Но в какой-то момент ты остаешься один на один с человеком, а не с преступником. Часто у вас было ощущение, что это нормальные люди, что между ними и вами вот в этот конкретный момент не видно разницы? 

— Если мы не говорим о психах и маньяках, то для меня самое страшное было то, что я ловил себя на мысли, что туда гораздо проще попасть, чем кажется. Каждый из нас способен убить, это просто вопрос обстоятельств. Там очень многие кажутся абсолютно нормальными, они всего на пять минут потеряли контроль — и все. И ты смотришь на это и думаешь — как просто. Ой, блин, как просто. Это было страшнее всего. 

В рамках ММКФ фильм «Приговоренные» можно будет увидеть 28 июня в «Каро Фильм Октябрь» в 19.00, 29 июня в «Каро Фильм Октябрь» в 17.00 и «Центре документального кино» в 22.00.