Акинопанорама

15 июля на экраны выходит фильм Фатиха Акина «Головой о стену»

Фатих Акин - молодой талантливый турок, уже снявший четыре полнометражных фильма один другого лучше и получивший за последний из них «Золотого Медведя» на прошлогоднем Берлинском кинофестивале. акин штампует простые, неамбициозные и сердечные ленты - те самые, что способны взбодрить перенасыщенный концепциями и комплексами европейский кинематограф. Накануне московской премьеры фильма-лауреата «Головой о стену» Максим Семеляк встретился с режиссером в его родном Гамбурге.

Верещащего Морица Бляйбтроя раскачивают за руки-за ноги и зашвыривают куда подальше в Дунай. Итальянские юноши, накурившись в дым, несутся в чужом кабриолете по чужому городу под науськивающие напевы Челентано. Пьяный замученный турок выходит на танцпол, воздевая вверх изрезанные руки, и пускается в пляс смерти. Такое случается в фильмах, которые снимает Фатих Акин, которого я уже двадцать минут жду в маленьком кафе, которое в Гамбурге, в котором ливень. Я сижу и думаю, что от предательских холденколфилдовских установок никуда не деться; и деятели так называемого искусства все еще делятся на тех, с кем хочется свести знакомство, и всех остальных. Акин из первых – поэтому вместо того чтоб воспользоваться его промедлением, улизнуть и прошляться остаток дня по Гамбургу, я не двигаюсь с места и припоминаю, в какое настропаленное расположение духа меня приводили его ленты. Это не по годам развитое, но все еще мальчишеское кино на всякий пожарный случай – первая любовь в стиле беспорядочного роуд-муви («Солнце ацтеков»), первое ограбление по-итальянски («Солино»), первый порез вен по горизонтали Гамбург–Стамбул («Головой о стену»). Незамысловатые (так и видишь, как режиссер удовлетворенно бьет себя по лбу: «Ах я Акин-простота!»), не очень смешные, не очень грустные, но всегда очень тонкие, обаятельные и достоверные истории. Простонародным пафосом Акин иногда напоминал Кустурицу, но без преувеличенного чудотворства последнего. Он никогда не сгущал краски, но никогда и не разводил их до состояния омертвелой абстракции. Когда в кино у Акина человек обнаруживал в себе смертельный недуг, он не воскресал с плясками, однако же и не умирал во весь экран. Человек просто как-то выздоравливал. Тут дверь наконец распахивается, и, рассыпаясь в извинениях, вбегает невысокий черноглазый парень – Акин.

Я принимаю во внимание возраст вбежавшего (ему всего тридцать), а также видок (зеленый тертый свитер, крупная сережка, подкрашенные волосы), а также факт опоздания – и в результате принимаюсь допрашивать турка без лишних церемоний. Почти как Ефремов Смоктуновского в «Берегись автомобиля»: и откуда ты такой взялся? Акин быстро затягивается, быстро отхлебывает кофе, быстро отвечает.

– Я из Гамбурга, я тут родился, но моя семья родом из Стамбула. Я в Стамбуле обязательно провожу по несколько недель в году, а если повезет – то и месяцев. Никакому кино я нигде не учился. В детстве у наших соседей был видеомагазин. И я лет в семь уже просмотрел чуть не все фильмы мира. Тонны кино. Нет, первый фильм я не помню. В шестнадцать лет я стал актером, так и зарабатывал лет примерно до двадцати. Но это пустое. Во-первых, хорошим актером я никогда не был. А во-вторых, мне хотелось любой ценой соскочить с этой серийно-телевизионной глупости. Я начал писать сценарии. Мне было двадцать лет. И продюсеры, с которыми я работал как актер, прочитали один мой сценарий и предложили его экранизировать. Мы сперва искали режиссера со стороны, но как-то никто не пожелал. И тогда человек, который давал деньги, спросил: почему б тебе самому это не поставить? И я поставил «Kurz und schmerzlos». Он, кстати, был довольно успешным. Впрочем, до этого у меня была еще пара короткометражек.

– Одна из них, если я не ошибаюсь, называлась «Дутье»?

– Именно.

– И про что же она была?

– Ну… как сказать… Про дутье!

– Хороший был фильм?

– Да ничего, смешной.

– К вопросу о пустом актерстве – ты ведь и сейчас продолжаешь сниматься. Что это за «Планета каннибалов», где ты играешь некоего мистера Дарка?

– Ты что, видел этот фильм?

– Нет, но…

– Слава богу! Я тоже не видел. Это мой друг поставил, я не мог ему отказать, хотя, признаться, такого я еще не играл. Но я не смотрел. У меня сейчас вообще немного времени, чтоб смотреть кино.

Акин быстро оглядывается по сторонам и спешно затягивается, словно демонстрируя, что времени у него действительно немного. Я и сам знаю, что отрываю его от очередного проекта. Фатих Акин заканчивает документальный фильм про турецкую музыку.

– Сейчас на стамбульской сцене очень интересные движения – традиционная музыка все сильнее смешивается с какими-то западными течениями, с электроникой. Очень забавно все это изучать. Стамбул сейчас вообще центр мира, я считаю.

Я слегка заикаюсь про группу 3 Mustaphas 3, на этом мое знание турецкой музыки исчерпывается, и мы возвращаемся к проблемам кинопроизводства.

– Тебя не раздражают обвинения во вторичности, все эти ссылки на Кустурицу, Феллини?

– Но я же молодой режиссер, естественно, я под впечатлением от того, что было раньше. Мои ранние фильмы очень разные, потому что мне хотелось все попробовать. Первый фильм – это как ранний Кассаветес, Скорсезе. «В июле» (в русском переводе «Солнце ацтеков». – М.С.) – это, конечно, Кустурица, я даже Бранку Катич из «Черной кошки, белого кота» там задействовал. Когда мы делали «Солино», я пытался поднять на щит кумиров моих кумиров; всех тех, о ком говорил Скорсезе, – Пазолини, Витторио Де Сику, итальянский неореализм. Это оммаж, в сущности. Поскольку я никогда не учился в киношколе, то фактически проходил историю кино, снимая сам. Три первых фильма и есть мои режиссерские курсы. Съемки «Солино» – это вообще была череда юбилеев. Утром моя группа спрашивала меня: «Ну что? Чей день сегодня? Феллини? Де Сики? Под кого снимаем?» А вот «Головой о стену» – фильм, свободный от влияний. Это, я считаю, первый мой настоящий фильм. «Голова» – это и есть мой стиль, это и есть я.

«Головой о стену» действительно мало похож на все, что Акин делал до того. Вместо шаловливых сентиментальных путешествий – всасывающая драма из жизни турецких эмигрантов-самоубийц, с кровью и песнями Depeche Mode; мощный и меткий фильм. Акин меж тем продолжает:

– Если в «Голове» и есть какие-то влияния, то лишь со стороны турецкого кино, не европейского. Турецкое кино сейчас очень интересное. Там есть силы и дух, но нет денег – турки выпускают пятнадцать фильмов в год, куда это годится. Это маленькие шедевры, снятые по дешевке; они меня всегда очень задевают, и именно их стилю я и пытаюсь следовать. Опять получается, что я ничего нового и не делаю. Да новым вообще быть невозможно.

– Зато можно быть молодым.

– Вот именно. Ты спрашиваешь, сильно ли изменилась жизнь после берлинского «Медведя»? На самом деле не очень. Ну я, конечно, стал популярнее. С другой стороны, я и раньше был популярен, еще когда снял «В июле». Но теперь мне проще убеждать продюсеров в целесообразности тех или иных проектов. Кто б мне раньше дал денег на какую-то турецкую музыку, кому это надо? Сейчас – на раз (щелкает пальцами). Но вообще, для меня «Медведь» скорее дань прошлому, нежели будущему. Простое доказательство того, что я давным-давно был прав и теперь остается только продолжать в том же духе. Я всю жизнь мечтал снимать фильмы про жизнь своего круга и продавать их по всему миру. Так и вышло – мне не нужно для этого ехать в Америку, жить в гостиницах, встречаться с какими-то новыми и ненужными мне людьми. Мне не нравится Нью-Йорк, я туда не поеду. Я сижу здесь на местности, снимаю про свои улицы, а мир это покупает, миру это, как оказалось, нужно.

В фильмы Акина то и дело встревает сугубо бытовая мистика. Так, главный герой лучшего акиновского фильма «Солино», юный провинциальный кинорежиссер, вдруг получает главный приз престижного фестиваля – за свой следующий фильм уже сам Акин удостоится «Золотого медведя». В орденоносном фильме «Головой о стену» турецкая семья отрекается от дочери, уличенной в распутстве, – сразу после того как «Голова» стала главным событием Берлинского кинофестиваля, сыгравшая эту самую дочь турчанка Зибель Кикелли нажила себе крупные неприятности уже с собственной родней. Журналисты разведали, что Зибель не то чтобы дебютантка в кино, до «Головой о стену» она снялась в дюжине порнофильмов, и псевдоним у нее был – Диляра. Я справляюсь у Акина насчет дальнейшей судьбы девушки, которую он спалил.

– Уже все нормально. В немецких газетах написали, что ее чуть ли не убить хотели, но на самом деле все не так страшно. Мама вообще обо всем знала, это папа был не в курсе. Но мы же не думали, что все вскроется! Никто не рассчитывал на такой триумф, снимали маленькое кино про местных. После Берлинского фестиваля папа прочитал про похождения своей дочери в газетах. А он такой традиционный турецкий папа. Не одобрил. Проблемы были. Я с Зибель не разговаривал пару недель, но, насколько я знаю, сейчас ситуация под контролем, они уже даже по телефону разговаривают.

У Акина есть трогательная черта, выдающая в нем человека молодого, – он не стесняясь болтает о своем творчестве вообще, но смущается, когда речь заходит о конкретных эпизодах.

– Я очень люблю одну сцену из «Солино», когда подростки принимают ЛСД, а потом глумятся над отцом.

– Ну да… У меня просто… это… ну есть знакомые, которые принимали наркотики. Давно.

– А кто поет заглавную тему в том же «Солино»?

– А, это просто певица с местности. В пиццерии работает. Очень хорошая, но я уже не помню ее имени.

Я оставляю точечные удары и предлагаю Акину выговориться по основному вопросу.

– Кино – это, конечно, моя жизнь. Но это еще не все, понимаешь? У меня большая семья: родители, дяди всякие, жена, друзья. Мне надо о них заботиться, как они обо мне. Это важно, и это уже не кино. У меня есть свой круг, он меня защищает. Я про это и снимаю. Иногда у меня получается вписывать местную жизнь в структуру фильма, иногда приходится идти на какие-то компромиссы. Компромиссы всегда необходимы, потому что иначе я буду, как Фасбиндер, и через пять лет загнусь. Я так не хочу. Так или иначе мне нравится жить.

Я понимаю, что Фатих Акин практически дословно повторяет реплику одного из своих персонажей. Кино – это не важно. В «Солино» ее произносит стареющий итальянский кинорежиссер синьор Бальди. И добавляет: «Важно – vivere con adore e passione. Что означает – смотреть на все, как будто в первый раз». Собственно, в этом, видно, и заключается основное достоинство тридцатилетнего германо-турецкого кинорежиссера, сценариста и актера по имени Фатих Акин. Даже самое мрачное его кино («Голова») не прижимает безвылазно к стенке, поскольку – не столь важно. И даже самые затертые его образы (турецкий оркестр на берегу) работают, потому что – как в первый раз. Я вспоминаю, чем заканчивается фильм «Солино». Герой-лауреат манкирует возможностями большого кино, уезжает в свою деревню, женится на подруге детства и впредь снимает исключительно короткометражные комедии из жизни односельчан. См. на всякий случай пункт «Мистика».

Пока я настраиваюсь на буколически-тревожный лад, Акин вслух строит планы, несколько далекие от хроник деревенской жизни:

– Я бы хотел в скором времени снять Джонни Деппа. Изабель Юппер. Мадонну! С Ханной Шигуллой хочу поработать – она, кстати, уже дала согласие сыграть в моем следующем фильме. Я обязательно сниму фильм про Хасан-и-Саббаха. Если не получится кино, то уж театральную постановку наверняка. Еще хочу снять кино по роману «Коктейль» Хейвуда Гулда. Замечательный роман. Его, правда, уже экранизировали в конце восьмидесятых, с Томом Крузом. Но тот фильм – не передать какая дрянь. Я сделаю ремейк. Но сначала мне надо закончить эту историю с турецкой музыкой. Можно, я побегу?

Акин щедро прощается и срывается с места, как школьник после звонка. В дверях суматошно оборачивается:

– Ты ведь заплатишь за кофе?